Эх, господи — жалко — все жалко, не так все скла­дывается, а может, я преувеличиваю, хотя, кажется, нет.

Обнимаю тебя крепко. О домашних делах — писать скучно, но, в общем, они средние, конечно, но, опять-таки, сам виноват, вообще — ты должен это отметить — я отношусь к себе очень критически, — вот так. А серь­езно — работать — сейчас особенно — совсем почти не­вмоготу — так давно уже не было — не со мной, а с общим положением в кино. Не думаю, что дело в каких-то особых запрещениях — это пусть себя другие утеша­ют — просто я чувствую, что должен наступить какой-то качественный, общий скачок, уж больно такая общая мура идет — ужас. В общем, за работу, товарищи.

Юлик хандрит, Тарковский, наконец, выпустил «Руб­лева» — собирается делать «Солярис» Лема — не пони­маю — зачем. Андрон собирается делать «Евгения Онеги­на», Васька Шукшин снял, по-моему, среднюю картину, но не такую, чтоб отчаиваться очень, а он расстроился чего-то, но видел я его давно, м.быть, теперь все чуть лучше.

Видимся мы вообще все редко-редко, и пусть пере­числение фамилий не вводит тебя в заблуждение насчет авангарда — это все мнимо давно уж.

Все. Маме — огромный привет, если можно, то и извинения — в любой форме. Все же нехорошо так появ­ляться в семейном доме, это уж точно — нельзя.

Обнимаю.

Напиши, если придет охота! Твой Гена

В.П. — письмо не кончается, долго я его в кармане носил, прежде чем.

Что — прежде чего — прежде всего — я об этом мало что понимаю. Главное — доехать, а сейчас поезд идет со страшной скоростью.

Я понимаю, почему ты не любишь стихи. Правильно. Хотя есть стихи прекрасные.

Я их всех люблю, — но что нам стихами говорить, — несовершенство — того, чего сказать, — не но способу вне зимнего нет даже Утрило, — не против какой-то вла­сти, а просто красками — вот — утро, день, ночь — попробуй напиши. Утро, день — как и во что переходит, как вещи ничему не подчинены, как все движется в про­странстве, перемещается.

Это самые главные задачи, если на этом пути что-то получается, то получится все, — это русская литература, чисто всегда условная, политическая — в силу внешних условий — бред собачий. Виктор, у меня ума не хватит, чтоб об этом долго писать. Помнишь, — не помнишь, конеч­но, — зима у Утрило — м.быть — два «л» — там зима — дом в Париже, наискосок какие-то красные очертания — не зима — утро, — ты мне эту картину подарил, а я ее всю сознательную и бессознательную жизнь любил, помнил, там зима — утро, дорога, все закрыто, вывески, кафе — дымы, небо низкое, зимнее, так в марте — у нас, а там — наверно, четверг — в общем, вся неделя, — вот так бы писать, — дорога и ограда, — не расстраиваясь и ни на что не надеясь, кроме этих вещей, — мне такая жизнь под силу, но — не в том дело,— м. быть нам вместе снять и написать — как просто — бессознательно — и очень со­знательно, несмотря ни на что, мы любим эту единствен­ную жизнь, ни на секунду себя в ней не преувеличивая, забывая обо всем, ничего не помня.

Аэродром. Это не внезапная идея. Если это — с тво­ей стороны возможно, — то со стороны Ленфильма — очень и очень — в конце концов, плевать на этот Ленфильм (как и ему на нас) — но мы — это уж точно, — по точно объяснимому родству душ, — сочинили 6 — и сами сняли — кино,— тем более, я — волею судьбы — единственный международный автор-кино (для СССР) есть такое авторское кино* [*Фильм "Долгая счастливая жизнь" (сценарий и постановка Г. Шпаликова получил приз на Международном фестивале авторского кино в Бергамо] .

М.б. попробовать?

Вот и электричка приехала.

М.б. стоит? Что угодно. Лишь бы вместе, — год жиз­ни, а то и два — мы же молодцы — вопреки логике - их, — Виктор, — подумай — я же всерьез — думал — м.б.

Сейчас — главное — все это отослать как бы.

В.П . — попробуем — не так уж и сложно ,а у нас получится — Пазолини — снимает, кто еще — из знако­мых — все, — тем более — ты уже снимался в моей картине — В.П. — это не я — машина дрожит.

Гена

Письмо С.А.Милькиной-Швейцер

Милая Соня,

чего тебе мои стихи? Ну долги. Их, на самом деле, очень много. Ну и что? Сдаваться обстоятельствам — последнее дело. Хотя иной раз это выглядит смертью, а не сдачей. Вообще, все это входит в нашу замечательную профессию, и это надо всегда помнить, — тут ничего иного не придумаешь, а долги отдавать, конечно, надо. Но, Соня, не умею я зарабатывать. Работать умею. Все-таки, в 35 лет столько наработать может очень выносли­вый человек. И, все-таки, ощущение, что жизнь не вышла, меня не покидает. Не мое это дело, — а какое мое? — писать? — так я всю жизнь пишу. Не знаю, Соня, но этот год был для меня самым тяжким, — все-таки, есть предел работоспособности в условиях полной неработо­способности, т. е. все шло к тому, чтоб я ничего не делал, а я работал, и работаю. Но честно говоря, так дальше долго не получится. Что делать? Жалко мне и Инку и Дашу, и вообще всех; кроме себя.

Надо мне устраиваться с жильем. Как? Где? Не могу же я все время жить по чужим домам, имея свой, якобы, дом. Соня, кроме работы и ощущения того, что писать я стал лучше, веселее и просто расписался, наконец, вов­сю, — нет у меня иных целей и желаний. Ладно, Соня, милая, замечательная женщина, смурной человек, вздор­ный, милый, очаровательный, затрепанный этой сволоч­ной жизнью.

Обнимаю нежно.

Гена

Письмо К.Г.Муратовой *

[* Письмо к кинорежиссеру К. Г. Муратовой по поводу ее фильма Долгие проводы».]

Дорогая Кира,

только что я видел твою картину, — в Болшеве, и пишу сразу, чтоб слова уважения и гордости за эту пре­красную работу были первыми словами.

Я плакал, смеялся, грустил, немел, обалдевал, веселил­ся, — это прекрасная работа, — во всех отношениях, — я даже не хочу говорить, — в каких, — это настоящее дело, — ты видна во всем, — я узнавал все, что волнует тебя, тревожит, бесит, —узнавал тебя , —это, а уж как это знаю! — жутко трудно, беззащитно получается в ка­ких-то богом избранных случаях.

Конечно, я рад за Наташу, за всех нас, за Шарко, за идею вам работать вместе. Предчувствие меня тогда, в Гурзуфе, не обманывало: я знал ,честное слово ,— что ты снимаешь замечательное кино, — знал .Я видел тебя не так уж часто, но, конечно, смог оценить. Я пишу из того же самого номера, — помнишь? — как нелепо и легко (для меня) мы сидели, понимал всю прелесть и грусть нашего неразговора .Ах, Кира, — господи, — это все огромная твоя победа, — мне все в этой картине нравится, даже то, что и не должно б нравиться, — но я понимаю ;что такая работа, — она не из частностей, из общего ,из необъяснимостей и волшебства. Это, конечно, и легко, — но, — тебе, — и знаю, как это не легко, но это естественно, — и естественность, и естественность , —Кира, Кира, какая ты умница, и как хорошо, счастли­во, разумно, благородноты живешь.

Там, — сразу после просмотра, все чего-то громко говорили, какие-то разные общие слова, полуслова, — бред. Я ушел из ... и ревел. Ревел и Андрей Смирнов, я даже ушел, потому что неудобно реветь диалогом.

Вот так, милая, дорогая, прекрасная Кира Мурато­ва , —замечательный художник, мастер, — и никого не слушай, — совет общий, но верный: никого.

Сложно, наверное, чего-либо тут говорить сразу, — но мне нравится вообще все вместе, прекрасно это снято , —передай ,пожалуйста, оператору, — я не успел запомнить его фамилию, но найду и вспомню непременно [ Оператор фильма «Долгие проводы» Г. В. Карюк ] . Пре­красны все интерьеры, т.е. — то, что мне очень, напри­мер, близко и понятно, и предметы, и детали ,и все, все. В других руках это все не так, но другие руки, — это другие руки, Кира!