По раскрасневшемуся лицу Орава я вижу, что она действительно нездорова.

— У вас температура? Простудились?

— Нет, я не простудилась. И температуры нет.

— Мне кажется, у вас жар.

Орава снимает перчатку и обмахивает лицо рукой.

— Это?.. Нет, это не жар. Это от впечатлений. Но к врачу мне действительно нужно. И сестре тоже.

Сестра кивает и улыбается.

— Ну конечно, мы покажем вас врачу. Можете не беспокоиться. В самое ближайшее время.

Орава сияет.

— Спасибо. Мы вам так признательны.

Когда все отправляются на обед, я захожу в бюро обслуживания. Мне надо договориться с ближайшей поликлиникой о приеме сестер Орава. Пока я сижу в кресле в ожидании телефонного звонка, ко мне подходит одна из моих туристок, тоненькая, высохшая, деликатная старушка. Она доброжелательно кивает мне коконом белоснежных волос.

— Я не оторву нашего гида от дел?

— Нет, нет, пожалуйста.

— Я хотела попросить нашего любезного гида относительно врача. Я хотела бы показаться доктору.

— Вы нездоровы?

— Нет, нет, не беспокойтесь. Сейчас я чувствую себя хорошо, но я немного прихворнула перед отъездом в Советский Союз и хотела бы проконсультироваться с врачом.

Я обещаю старушке консультацию врача, и она уходит довольная, кивнув мне коконом.

…После обеда, когда я заказываю меню на другой день, ко мне приближается и в отдалении ждет окончания моего разговора с метрдотелем высокий сухопарый мужчина, фамилии которого я не знаю. Он начинает прямо, без обиняков, и просит уже не просто за себя, а за целую группу мужчин: им нужен врач. Они все нездоровы, «так или иначе нездоровы», — говорит он, и я не понимаю, что это значит, но, не расспрашивая, обещаю свести их к врачу.

Потом я иду к Аарне. Я растерянна, и, вероятно, это видно по моему лицу, потому что, взглянув на меня, Аарне спрашивает:

— Что-нибудь случилось, Асья?

— Нет, ничего не случилось. Но группа… Какая группа мне досталась! Все больны!..

— Кто болен? У нас в группе никто не болен, кроме Асикайнена. — Аарне пожимает плечами, достает из внутреннего кармана список группы, поднимает указательный палец вверх — Минутошку! — Он изучает список, потом смотрит на меня — Нет, у нас все здоровы!

— Как же здоровы, когда ко мне целый день подходят люди и просят показать их врачу!

— Врачу?..

Аарне смеется.

— Ошшень харашо!

— Что хорошо?

— Хорошо, что они идут к врачу. Это здоровое любопытство. Я рассказал им по дороге из Кремля, что в Советском Союзе бесплатная медицинская помощь. Для них врач — это целое событие. Узнав же, что здесь доктора лечат бесплатно, они решили проверить, так ли это.

…Аарне был не совсем прав. Не одно только любопытство привело моих туристов к врачу: многие из них были действительно нездоровы. Высокий, сухопарый мужчина плохо слышал. Он сказал, что болен уже около десяти лет, но ни разу не был у врача.

— Мы направим вас в специальную клинику для исследований, — сказала молодая докторша, которая вела прием.

— А это не будет мне много стоить? — спросил мужчина.

— Нет, это ничего не стоит, — успокоила его докторша, и мужчина шепотом передавал потом в коридоре ее слова своим товарищам.

— Она сказала, что мне это ничего не будет стоить, — говорил он.

— Не только тебе. Это всем ничего не стоит. Такие уж здесь порядки! — отвечали туристы. И я чувствовала, что наши порядки им нравятся.

Ночью кто-то стучит в мою дверь. Я вскакиваю и выглядываю в коридор. Дежурная по этажу взволнованно смотрит на меня:

— Ваш турист заболел. Ему очень плохо. Его номер сто двадцать один.

Натягивая халат, я мучительно вспоминаю, кто же живет в номере сто двадцать один. Женщины все размещены в четных номерах. Сто двадцать первый — одиночный номер. Одиночные номера у нас имеют Аарне, худой глуховатый мужчина и Асикайнен. Конечно, это Асикайнен.

Сую ноги в домашние туфли и бегу по коридору. Двери все одинаковые. Номер сто пятнадцать… сто семнадцать… сто двадцать один. Открываю дверь.

У постели горит ночник. Комната слабо освещена, и на потолке колышутся длинные, вытянутые тени. Люди склонились над кроватью.

На кровати тяжело и прерывисто дышит Асикайнен. У него на лбу — капли пота. Руки большие и неестественно бледные, бессознательно теребят простыню. Человек в халате, со стриженым затылком, поворачивается ко мне. Аарне. Он кивает мне головой и спрашивает:

— Врача можно вызвать?

— Врача! Конечно, врача! — Что же это я стою и ничего не делаю! Выхожу в коридор. Бегом — к телефону. Говорю шепотом: — Врача пришлите. Пожалуйста. В гостиницу.

Мне отвечает голос, спокойный и холодный:

— Говорите громче. Ничего не слышу.

Действительно, что это я говорю шепотом?

— Возраст больного?.. Симптомы заболевания?

Что это они выспрашивают, когда надо ехать! Скорей! Не теряя ни минуты!

— Вы приезжайте. Все узнаете. Приезжайте скорее.

Где-то женщина с холодным голосом кладет трубку на рычаг. Скоро приедут.

Я возвращаюсь в сто двадцать первый номер. Горничная стоит неподвижно у ног больного, сложив руки на животе. Аарне наклонился к Асикайнену. Прерывистое, тяжелое дыхание. Мне страшно. «Под вашу ответственность», — говорил управляющий. А что я могу сделать, если он дышит так тяжело! Что я могу сделать?!

На цыпочках я подхожу к постели.

— Может, мокрое полотенце на голову? А?

Аарне смотрит на меня, потом улыбается. Улыбается чуть-чуть.

— Ничего, Ася, не волнуйтесь. Все будет хорошо.

Мы молчим. Я тихонько выхожу в коридор. Встретить врача. В коридоре светло и очень тихо. Он сказал, что под мою ответственность. Но ведь я не могу отвечать за здоровье своих туристов. Как же быть? Об этом я забыла спросить, когда выезжала из Ленинграда. Как быть, если вот так умирает доверенный мне человек?! То успокаиваюсь, то начинаю волноваться снова. Хожу по коридору. Тихо. Даже не скрипнет половица. Звук моих шагов тонет в мягком ковре.

Вот идет женщина-врач. С ней двое мужчин в белых халатах. Я подхожу к ним:

— Доктор! Он тяжело дышит. У него, наверное, с сердцем.

— Какой номер?

— Сто двадцать первый. Вот!

Я зажигаю люстру, и в комнате становится светло… Исчезают призрачные тени с потолка и стен, и сразу видно, какой в комнате беспорядок. Разбросана одежда, на столе рассыпан пепел и полная пепельница окурков. Видно, Асикайнен много курил вечером.

Врач задает вопросы, я перевожу их Аарне, а он отвечает. У нее сильные мужские руки, и шприц в этих руках кажется маленьким, игрушечным. Я отхожу к окну и отодвигаю занавеску. Улица пустынна. Ночь, и в этой ночи — дома с потушенными окнами.

Я не смотрю, как Асикайнену делают укол. Чувствую только запах спирта. Слышу шаги, врач идет к столу, садится и начинает писать что-то в белой медицинской карте. Двое мужчин — наверное, санитары — сидят на стульях у стены, и один держит на коленях темный чемодан. Я снова отворачиваюсь к окну. На улицу выходит человек в белом переднике. Он начинает равномерно взмахивать метлой — подметает улицу, но шарканья этой метлы я не слышу — высоко. Что-то будет с Асикайненом? Он дышит теперь ровнее. Я подхожу к постели. Руки спокойно лежат поверх одеяла.

— Это не опасно, доктор?

— Нет, ничего угрожающего нет. Это должно пройти от укола. Если повторится, вызовите меня еще раз…

Врач уезжает. Горничная уходит. Я тушу люстру. И мы остаемся с Аарне вдвоем в комнате.

— Ты иди, Ася, спи. А я посижу здесь, — говорит Аарне. Он говорит мне «ты», но меня это не обижает.

— Нет, я посижу тоже. Вдруг еще…

Асикайнен лежит спокойно. Он, кажется, спит. Я устраиваюсь в глубоком кресле и кладу голову на мягкую спинку. Закрываю глаза. Каплет вода в умывальнике: тин-тон, тин-тон…

Просыпаюсь, сама не знаю отчего. Сижу минуту неподвижно. Слушаю. Прошел дождь. Это слышно по тому, как шелестят мягко шины об асфальт. И одинокие капли ударяют в стекло: тин-тон. А может, это вода, в умывальнике? Асикайнен дышит тихо. Так тихо, что я подымаюсь, подхожу к кровати, прислушиваюсь: дышит, спит! Аарне тоже спит в кресле у окна. Я сажусь в кресло. Где-то далеко бьют часы. Скоро утро…