— Ну, а теперь я должен сказать вам о самом главном. Если Валерию не сделать пересадку кожи, ходить он не будет.

И доктор принялся объяснять им, почему это может произойти. Галя испуганно глянула на Шурку и, не дослушав доктора, воскликнула:

— Так возьмите кожу у меня! И у Шуры ее возьмите!

«Вот психованная!» — сразу же разозлился Шурка. И еще больше разозлился, когда почувствовал, что податься ему некуда, что отказываться неудобно, да и просто невозможно отказаться. Ведь что подумают в совхозе? А подумают, что он струсил. А эта, психованная, тогда рядом с ним этакой, понимаешь, героиней будет выглядеть! Да и ротозей, чего доброго, действительно, на костылях повиснет. Хочешь не хочешь, а придется терпеть. Шутка ли в деле, кожу с тебя начнут сдирать. «Ну, проклятье, накинули мне на шею аркан! Горела бы она ясным огнем, эта самая медицина. Она только на иглах и держится».

— Как ты, Шура? — спросил доктор.

Шурка снова ощутил голод. Он тоскливо покосился на пустую тарелку. «Ловко опутали! — изумился Шурка. — Сначала чай и всякие разные слова, а потом: „Ложись, резать будем!“ Ну, этот доктор хитроват! Пробы класть некуда». Так Шурка подумал, но сказал иное:

— А я что! Я — ничего. Кожа так кожа. Если, конечно, для дела пойдет.

— Спасибо вам, ребята, спасибо, — доктор пожал им руки. — Недели через две я вас вызову.

«А он дядька ничего, — с уважением подумала Галя, — серьезный!». Сначала он показался ей этаким хлыщом.

Шофер мирно похрапывал в кабине, когда Шурка с Галей вышли из больницы. Глухо было в райцентре в предрассветный час. Луна спустилась к горизонту, и от этого стало темнее. Холодный ветерок заставил зябко вздрогнуть. Где-то далеко-далеко лаяла собака, тоскливо лаяла. Галя прислушалась. Пес лаял в той стороне, где жила ее мать с отчимом. И так ей захотелось повидаться с матерью, до тоски захотелось. «Вот закончатся полевые работы, съезжу к ней», — решила она. И вообще ей захотелось побродить по райцентру. Ведь здесь она целый год училась на курсах; здесь каждый уголок знаком.

Шурка разбудил шофера.

— Лезь, — подтолкнул он Галю. — Тоже мне, сестра милосердия нашлась!

— А как же быть-то? — сказала Галя. — Как же Валерке жить без ног?

— То-то я не понимаю! — взорвался Шурка. — Глупее себя нашла, понимаешь. Суешь всюду свой нос!

Шурка втиснулся в кабину вслед за Галей. Едва они выехали, как Шурка уронил голову на плечо Гале. Она скосила на него глаза — Шурка сладко спал. Галя улыбнулась и тут же зевнула во весь рот, до слез зевнула.

До вызова Гале удалось побывать у Стебля только один раз. Она ездила к нему с Машей Лесниковой. Маша призналась, что Стебель ей нравится.

Вместо Шурки к Стеблю ездила Аграфена Сидоровна и очень расстраивалась, когда в больницу не принимали привезенные ею сметану, варенец, студень, кедровые орехи, мак, семечки, соленую капусту. А привозила она всего этого большую корзину.

— Как это нельзя? — выговаривала она дежурной сестре. — Парню нужны силы, чтобы поправиться. А потом он сирота! Кто же о нем позаботится?

— Мамаша! Вы что же, думаете, что у нас больные голодают? — обижалась сестра и певуче внушала Аграфене Сидоровне: — Кормят у нас в больнице хорошо. По-научному. Каждому больному прописана своя диета. Вот вы грузди привезли, а больному это, может, противопоказано. И получится от вашей заботы один вред.

— Ну ее к лешему, эту вашу диету! — сердилась Аграфена Сидоровна. — С нее ноги протянешь. Какой же это вред от груздей? Груздочки один к одному. Сама их прошлой осенью собирала, солила. Парень их любит.

Но сестра была непреклонной и принимала только одни пирожки. И в палату тоже не пускала, объясняя:

— Рано еще, лежит он. Вот как встанет на ноги, так и выйдет к вам на свидание. А в палату нельзя. Мало ли каких микробов вы можете занести.

— Да откуда они у меня, Христос с вами, эти самые микробы? Сроду у меня их не бывало.

Отправлялась домой Аграфена Сидоровна раздосадованная, вконец обиженная…

Галя Ворожеева вымылась под душем и облеклась в больничный халат. Когда она выходила в коридор, шлепанцы без задников действительно шлепали ее по пяткам. В коридоре она увидела Шурку. На нем была какая-то несуразная пижама: руки его вылезали из рукавов чуть не по локоть, а широченные, полосатые штанины волочились по полу. Галя зажала рот ладонью.

— Чего ты ржешь? Сама не лучше, — проворчал Шурка, озабоченно оглядывая себя и старательно вытягивая рукава.

Его озабоченность рассмешила еще сильнее.

— А чего… Неужели уж такой доходной вид? — Шурка растерянно улыбнулся. — У них там, понимаешь, все большие и маленькие размеры. Ну, да черт с ней, с этой мантией. Ты ведь меня и таким полюбишь, верно? — и он согнул руку, предлагая пройтись под ручку. Потом серьезно спросил:

— Боишься операции?

— Есть немножко, — призналась Галя. Она была возбуждена, щеки ее так и пылали. Ей еще не приходилось лежать на операционном столе.

— Как это они будут брать кожу? — допытывался Шурка. — Сдирать ее, что ли, станут?

— Сестра говорила, что есть какой-то аппаратик, который срезает кожу. Как же его… Дер-мо-том, кажется, так она его называла. Чик! — и срежет целую ленту кожи вот отсюда, — Галя похлопала себя выше колена.

— Так ведь это настоящее шкуродерство! Это же больно! — возмутился Шурка.

— Под наркозом будут делать. Усыпят нас, как миленьких.

— Ого, едрит твою под корень! — воскликнул Шурка.

Галя думала успокоить его, а на самом деле еще больше перепугала. Шурка с тоской обреченного поглядел на окна, на двери: удрать бы!

Зашли в палату к Стеблю. Он лежал бледный, худой, пахнущий одеколоном, — его только что побрили.

— Здорово, ребята, — довольно бодро проговорил он. — Наделал я вам хлопот.

— Ничего, мы переморщим это дело, — засмеялась Галя. — Как настроение?

— Сейчас я, ребята, кум королю, — улыбнулся Стебель. — Дело на поправку пошло. Соскучился я по вас, черти. О деревне, о полях, о тракторе соскучился. Хоть бы к сенокосу выбраться из этих хоромов. Как мама? — спросил он Шурку.

— Ездила к тебе несколько раз, да не пустили ее. Скучает она по тебе.

Стебель смотрел, смотрел на Шурку с Галей и вдруг засмеялся и выговорил:

— Эх вы, ребята, ребята! — помолчал и добавил: — Если вам больно будет — не ругайте меня.

— Не будем, — улыбнулась Галя.

— Тебя нужно бить, а не ругать, — заговорил Шурка. — Вон какую кашу заварил! Когда мы ее только расхлебаем.

— Сдаюсь, сдаюсь! — Стебель поднял руки. — Встану, Шурка, на ноги и бегом побегу за бутылкой для тебя.

В палате с Галей лежала Шуркина тетка, тетя Поля — ей вырезали аппендицит — и бабушка Анисья, у нее что-то случилось с ногой.

Высокая, тощая тетя Поля славилась в селе своим ненасытным любопытством. Все-то ей нужно было знать, и она, пожалуй, все и знала. И вот что удивило Галю — тетя Поля не была сплетницей, она все выведывала не для передачи кому-то, а просто так — из интереса, для себя.

Стоит зайти к ней домой, как она сразу же весело засуетится, начнет угощать чаем и, конечно, выспрашивать обо всем — и как сев прошел, и какие виды на урожай, и сошелся ли зоотехник с женой, и сколько поросят кормит Маша, кто с кем поссорился, какие свадьбы намечаются. А потом начнет о себе рассказывать. И даже о неприятном рассказывает как-то весело:

— Мужик у меня хлещет в три горла, чтоб ему захлебнуться. Ну, и дебоширничает! У меня что ни день, то художественная самодеятельность: кружки да тарелки так и летают по избе. — И она смеется, не падает духом. — Реви да живи! — восклицает она.

А бабушку Анисью Галя еще плохо знала.

— Ты, девка, почему кожу-то свою даешь? — спросила эта самая бабка.

— Как почему?

— Сродственник он тебе, что ли, этот парень, или суженый?

Галя засмеялась:

— Да нет, бабушка! Просто мы вместе работаем.

— Ну так мало ли что вместе работаете, — возразила бабушка Анисья. — Ты со многими работаешь, не будешь же для каждого сдирать свою шкуру.