Представляя все это, Галя поглядывала на рощу между нею и Виктором. Уж очень манила эта белоножка, так и чудилось, что в глубине ее спряталась земляничная поляна с ледяным, бурливым родничком. И снова вспомнился ей сон и запахло донником, хотя его на этом лугу и не было. И еще она поняла, что уже никогда ей не расстаться с этими людьми. Здесь она родилась, здесь выросла и здесь ей работать.

— Галка! Ты заснула, что ли? — крикнул Стебель. Он бросил на железное сиденье с круглыми дырочками охапку травы, уселся на него. И снова устремился трактор вперед, и снова трава ложилась плотно и гладко, будто по ней проводили утюгом…

В обеденный перерыв Галя забежала в манившую рощу и в ней, в овражке, встретилась с густым малинником. И запомнился он Гале надолго.

Вершинки кустов алели, осыпанные ягодами. Галя присела и глянула понизу, и обрадовалась: на нижних ветках висело множество ягод. Они уже осыпались и краснели на земле. Ягоды малины походили на древние шишковатые шлемы витязей. Этакие игрушечные шлемчики, которые снимались с белых стерженьков. Густо пахло малиной. Ветер иногда поворачивал листья, и они, зеленые, становились седыми: у листьев была ворсисто-белая подкладка. По кустам перепархивали серенькие сластены-малиновки. Галя тут же присоединилась к их пиршеству. Скоро пальцы ее и даже подбородок стали красными от малинового сока…

Неожиданно в кустах зашуршало и появился Виктор. И Галя совсем не удивилась этому.

Он взял ее за руки.

— Что ты? Что ты? Уходи, — прошептала она. Ее длинные серые глаза стали влажными, а губы вдруг пересохли и зашершавились. А он все сильнее сжимал ее руки, лицо его было непривычно серьезным, оно слегка подрагивало.

— Неужели ты не видишь?.. — проговорил он и потянул ее к себе.

— Не вижу! — она испуганно отпрянула.

— Ты это брось! Зачем говоришь неправду? — прошептал он, грубо прижимая ее к себе.

— Уйди! Отпусти! — рассердилась она, пытаясь вырваться. — Я не люблю, когда со мной так… — Она рванулась, ударила его в грудь.

— А я люблю! — с ожесточением выдохнул он, как будто это слово было для него неприятным.

— А мне какое дело?

— А я люблю!

— Пусти!

— А я люблю!

— Ты хочешь, чтобы я тебя возненавидела?

Виктор разжал руки. Галя резкими движениями поправляла растрепанные волосы.

— Какой ты… Что ты за человек?

— Ведь и ты же…

— Нет! — она смотрела на него непримиримо, почти яростно.

— Да!

— Нет!

Она бросилась через кусты к балагану…

И как всегда Галя передвигала рычаги, трактор таскал косилки, никла скошенная трава. А потом Галя ужинала у костра, смеялась с ребятами, пела в темноте, разговаривала, но все это проходило стороной, едва касаясь ее, она же была занята иным, она жила тем, что грянуло в малиннике, и это, грянувшее, было для нее ярким и подлинным, а окружающее, обычное проходило, едва касаясь сознания, хоть она в этом реальном мире и была лихорадочно-возбужденная, неестественно-порывистая, шумная, странно похорошевшая, какой никогда ее не видели.

Тамара даже спросила:

— Ты чего такая? Что с тобой?

Виктор перестал играть, поставил на траву баян, помедлил у костра, закурил и не спеша, небрежно-ленивой походкой пошел в поле, в темноту, и Галя по спине его видела, что он прислушивается — не шуршат ли за ним в траве ее ноги и ждет, чтобы они зашуршали.

«Терпеть не могу самоуверенных типов», — подумала она и подошла к ведру с водой, напилась, нырнула в балаган и не раздеваясь легла. Спалось ей удивительно хорошо. Подушка и матрац были набиты сеном, оно хрустело, пахло и кололось, Гале снилось, что она лежит на поляне в траве. На рассвете проснулась и увидела в зеркальце, что щеки ее в царапинках.

До завтрака она побежала в свой малинник. Тихо было так, что не шевелился ни единый лист. Все обильно смочила роса. Заросли малины были усыпаны не только ягодами, но и светлыми каплями, точно после дождя висели они на кончике каждого листка. Галя обирала холодную, мокрую ягоду и ела ее, а капли сыпались, и волосы ее, кофточка и руки стали мокрыми. И хотелось ей закричать: «Здравствуй, славное утро! Здравствуй!»

И тут, как вчера, появился Виктор. Она остановилась, не глядя на него и чего-то ожидая. Покусывая травинку, Виктор угрюмо сказал:

— Ты, Галюха, не сердись на меня. Я вчера выпил немного, вот и городил всякую чепуховину.

— А я и не сержусь… Не сержусь, — словно издали услыхала Галя свой спокойный голос, и он показался ей чужим, будто кто-то другой произнес эти слова. Но горькая обида все-таки вырвала звук, похожий на всхлипывание.

— Галя, Галя, — Виктор схватил ее за плечо. Она стремительно повернулась к нему.

В глазах ее будто затуманилось, и она поняла, что Виктор обнял ее, а может быть, это она обняла его, что он целует ее, а может быть, это она целует его. И целует, и плачет, и смеется, и смотрит в его глаза…

Новым для нее теплом и светом наполнилась жизнь. Будто вспыхнул костер и все озарил, и она жила, протянув к нему руки. В эти дни все обычное делалось для нее необычным, все пустяковое — значительным…

На рассвете около балагана осторожно зазвенел велосипедный звонок. Галя сразу же проснулась и выскочила к Виктору, только что приехавшему из села. Улыбаясь, он посмотрел вокруг — нет ли, мол, кого, — положил велосипед на мокрую, росную траву и схватил смеющуюся Галю в охапку. Он поцеловал ее в губы, в шею, в лоб, а потом молча показал на луг, и Галя всплеснула руками: над лугом кружилась белая метель. Галя не поверила своим глазам: кругом порхали бабочки. Откуда их нанесло столько? Взявшись за руки, Галя и Виктор подбежали к дороге. Здесь, вокруг большой лужи, на сыром песке копошилось множество бабочек.

— Да что это за нашествие? — поразилась Галя. И тут же поняла, что они слетелись на водопой, припали к влаге. Они обмерли от блаженства, вяло шевелили крылышками. Галя сгребла с дороги пригоршню бабочек и бросила их в Виктора. Они посыпались на него, как бумажные клочки…

И это утро запомнилось ей навсегда.

И была еще ночь у костра среди берез. Виктор наловил ведерко рыбы. Галя выпотрошила ее, нарезала в котелок картошку, бросила туда луковку, лавровый лист и повесила над костром. Все это она делала умело, быстро и с удовольствием.

Ожидая, когда сварится уха, Галя сидела, охватив руками поджатые ноги и положив голову на свои колени, а Виктор, растянувшись около нее, читал «Зверобоя». Березы, озаренные костром, клонились, простирали по ветру мягкие ветви. Шумело пламя, в котором утонул котелок. Уютно звучал голос Виктора: «Ну так вот, есть там один вождь, а у вождя — дочь, по имени Уа-та-Уа, что по-английски значит: „Тише, о Тише!“, это самая красивая девушка в стране делаваров. Все молодые воины мечтали взять ее себе в жены. Но случилось так, что Чингачгук полюбил Уа-та-Уа и Уа-та-Уа полюбила Чингачгука».

Когда в котелке заклокотало и всклубилась пена, Виктор отложил книгу, распалил трубку мира (сигарету) и спросил степенно:

— Уа-та-Уа! Когда же насытится последний из могикан? Запах ухи могут учуять презренные, трусливые гуроны.

— Тише, о тише! — откликнулась Галя.

И эта ночь была их вигвамом, а костер — семейным очагом.

И запомнилась Гале эта ночь навсегда.

А однажды они плавали на пироге. Вдали громоздились медные горы заката. Виктор тихонько пел: