— Молодцы, молодцы! — воскликнул Бутин, когда Захар кончил свой рассказ. И сразу куда-то девались горькие морщинки у его рта, а улыбка разлилась по всему лицу — ясная, широкая. — Ну и ты решил идти ходатаем за них?

Захар сидел смущенный.

— А чего краснеешь? Правильно сделал!

— Видите ли, товарищ Бутин, — начал Захар, — мы с бригадиром обещали никому не говорить, что они хотели дезертировать.

— Значит, не сдержал слова перед товарищами?

— Не мог… В партком же пришел!

— Да-а, слово надо держать, но я умею хранить тайну! — Бутин улыбнулся. — Правильно, в общем, сделал. Ребятам же передай: пусть завтра с утра придут ко мне все. Конечно, о дезертирстве я и намекать не стану.

…Было уже около полудня, когда Захар отправился в обратный путь на свой участок. Солнце палило вовсю, но от влажной земли тянуло осенним холодком. Захар шел, весело насвистывая. Никогда еще, кажется, за все время жизни на стройке у него не было такого радостного настроения и удивительной легкости.

Вечером, перед окончанием работы, Аниканов пришел в бригаду. Марунина и его друзей здесь уже не было, они ушли в отдел кадров.

— Ну что, братцы, осиротели? — спросил Аниканов с напускной веселостью, здороваясь с каждым за руку. — Ничего, не унывайте, скоро вас пристроим к новому делу. Я к тебе, Захар, — переменил он тон, — по одному частному вопросу.

— Слушаю. — Захар всадил топор в пенек и вытер рукавом пот со лба.

— Мне нужно один на один с тобой. Пойдем вон туда…

Они отошли к куче досок, сели рядом. Захар снял буденовку, вытер лицо ее подкладкой, пахнущей потом, пятерней зачесал назад волосы. На разгоряченном лице его сквозь загар проступал румянец.

— Как самочувствие? — заискивающе спросил Аниканов. Он попросту стал побаиваться Захара, его прямоты. — Нога и ключица не дают знать о себе?

— Ногу иногда чувствую, а о ключице забыл.

— Девушка из Новочеркасска пишет?

— Молчит. Получил от дяди Степана письмо. Еще с мая лежало.

— Да-а, брат, почта наколбасила, — с видом осведомленного человека сказал Аниканов. — Недавно обсуждали на парткоме. Ну и всыпали же начальнику почты! Целые мешки, понимаешь, неразобранных писем!

— Слушай, Андрей, ты говори, по какому делу пришел, а то неудобно — бригада работает, а я тут прохлаждаюсь.

— Ничего, тебе, как групоргу, можно, — покровительственно заметил Аниканов. — Я вот зачем к тебе: хочу предложить одно интересное дело, Захар. Комитет решил подобрать из лучших комсомольцев нашего участка образцовую бригаду и бросить ее на строительство бараков. Бригада будет комплексная и должна стать ведущей в соревновании. Мне поручено подобрать людей и групорга. Хочу предложить твою кандидатуру. Как ты смотришь на это дело, а?

Захар, раздумывая, вертел буденовку.

— А кого бригадиром, неизвестно?

— Ваш Брендин будет, — шепотом сообщил Аниканов. — Викентий Иванович настаивает. Только ты пока не говори ему, ладно?

— Ну что ж, это правильно, бригадир что надо! А групоргом Каргополова. Лучше никого не найдешь, по-моему. Во-первых, у него уже опыт, а во-вторых, он умеет подойти к людям. На сплаве никого так не уважали, как Ивана Каргополова.

Аниканов долго молчал, потом заговорил удивленно:

— Я немного не понимаю тебя, Захар. Когда мы ехали в вагоне вместе, ты мне казался энергичным, собранным, к чему-то стремился, мечтал! А сейчас смотрю на тебя, и кажется мне, что ты вроде опустился и ничего тебя не интересует.

— Почему не интересует? — Захар усмехнулся, разглядывая след от звездочки на шлеме. — Я сейчас изучаю плотницкое дело, очень интересуюсь им, по вечерам книги штудирую — у Брендина взял. А в вагоне что? Мальчишества много было, розовые мечты. А о чем, и сам не знал. Столкнулся с жизнью, а она-то, оказывается, не такая розовая. А тут еще не попал сразу в ногу со всеми, как-то оторвало меня да еще больно ударило. Ты же помнишь на конференции — меня ведь судить хотели. Потом этот побег… От того, что было в вагоне, ничего уже не осталось, как от мыльного пузыря. Вот теперь решил одно определенное дело изучить — плотницкое. Профессия эта нужная на стройке. А там видно будет. Так что вот, Андрей, комсоргом я, может, и смог бы поработать, но раз ты хочешь подобрать лучшего человека для этого дела, то лучше Ивана вряд ли найдешь.

— Ну, а сам-то ты в эту бригаду пойдешь? — Аниканов недовольно посмотрел в лицо Захара.

— Плотником с удовольствием пойду, особенно с Брендиным, да еще с Каргополовым.

— Так, говоришь, Ивана Каргополова? Да, он вроде бы неплохой парень…

— Не то что не плохой, а очень хороший: трудяга, умница.

— Ты с ним дружишь? — холодно спросил Аниканов.

— А с ним многие дружат. Ну и я тоже.

— Да-а, зря у нас с тобой расклеилась дружба, — задумчиво сказал Аниканов. — Помнишь, как хорошо ехали-то! Последний кусок делили!

От этих слов Захару стало не по себе: Аниканов лгал в глаза.

— Когда ты критиковал меня на собрании, — продолжал Аниканов, — я полез в бутылку, сболтнул о тебе лишнее… В общем, давай забудем обо всем этом, Захар! Не вышло закадычной дружбы, давай будем просто товарищами.

Мучительно неловко было Захару слышать эту ложь, и он промолчал.

Через два дня комплектование бригады было закончено. Брендин, узнав о том, что его назначают бригадиром образцовой, сначала было наотрез отказался: «Куда мне такое!»

Отнюдь не ложная скромность руководила им, когда он говорил это. Года три назад Брендин еще батрачил у кулаков, кочуя из одной деревни в другую, и хорошо помнил нужду и унизительный кабальный труд. Темным, забитым, приниженным пришел он на строительство Днепрогэса. Там он обучился грамоте, плотницкому искусству, обрел чувство силы и гордости рабочего человека. Может быть, потому так и повзрослел он в свои двадцать четыре года и выглядел теперь степенным, по-мужицки рассудительным человеком.

Брендин не любил лишних слов и не терпел разгильдяйства и нерадивости в работе. И это сразу почувствовали все в бригаде, когда Брендин пришел на место Жернакова. Люди подтянулись, работа пошла слаженно и споро, о бригаде скоро заговорил весь участок. Поэтому не случайно выбор пал именно на Брендина, когда встал вопрос о том, кто должен возглавить образцовую, но стоило немалого труда уговорить его идти бригадиром.

Что же касается Каргополова, то он охотно согласился пойти комсоргом в образцовую, тем более что в бригаде оказалось много тех товарищей, с кем он был на сплаве и лесозаготовках.

Росным прохладным утром стали разбивать площадку для первого барака. Как и всегда, в первый день было много сумятицы, шума, сутолоки. Это, пожалуй, объяснялось избытком энтузиазма, с которым брендинцы взялись за работу, сознавая свою особую роль.

Захар работал в паре с Каргополовым. Никогда в жизни он не испытывал такого наслаждения трудом! Чувствовать себя в одном строю со всеми, ощущать рядом плечо друга — может ли быть что-либо прекраснее!

Захар работал вдохновенно. В нем в эти дни совершался перелом. Впервые после выхода из госпиталя, когда он бесповоротно расстался с мечтой детства и утратил цель жизни, Захар вдруг по-новому начинал видеть мир во всей его многокрасочности и в нем — себя, свое призвание.

Но уже на второй день настроение упало: оказалось, что возчики не подвезли столбов. Работа остановилась. Поднялся шум:

— Это же безобразие! Зачем нужно было называть бригаду образцовой, если не дают работать!

— Товарищи, надо вызвать самого начальника!

— Пойдемте в партком!

Случилось так, что как раз в это время приехал на участок Бутин. Он ходил неподалеку с прорабом, когда бригада митинговала.

— Что там такое? — спросил Бутин прораба — высокого, грузного человека с сонными глазами. — А ну, пойдем послушаем.

Услышав, о чем кричат, Бутин протиснулся в середину.

— Не все сразу, товарищи, давайте установим порядок. Я из парткома, Бутин моя фамилия. В чем дело?