— Не может быть, это ошибка! — Глаза Аниканова округлились, вокруг посиневшего носа проступила мертвенная бледность. — Я ничего не брал, кроме двух пар резиновых сапог и одного плаща. Но вы ведь сами тогда утвердили акт на их списание, Харитон Иванович. — Аниканов с мольбой смотрел на Ставорского. Дрожащими руками он принял протянутые ему бумаги, долго копался в них, лихорадочно бегая глазами по длинным колонкам густых цифр. — Как же это получилось? — приглушенно бормотал он. — Ведь я же ничего себе лишнего не брал и выдавал все только под расписку! А может, украли ночью?

— Очень возможно, — ответил Ставорский безразлично, — но тут вина не отдела снабжения. Тебе были выданы номерные замки, ключами распоряжался ты один…

— Харитон Иванович, так как же быть? — В голосе Аниканова послышалось отчаяние. — Что же сделать, чтобы точно выверить? Может, ошибка где вкралась?

— Все выверено раз пять…

Взявшись руками за голову, Аниканов долго сидел в оцепенении, с остановившимся взглядом. Потом прошептал так тихо, что сам едва услышал свои слова:

— Харитон Иванович, а нельзя ли это дело?..

Ставорский в ответ молча, но многозначительно кивнул головой в сторону двери, аккуратно скрутил бумаги в трубку и сунул в карман. Аниканов понял намек, быстро надел полушубок и вышел вслед за Ставорским.

— Ты думаешь, мне не жаль тебя гробить? — сказал вполголоса Ставорский, когда они очутились на крылечке. — Я же понимаю, что тебе неоткуда взять такую сумму. Придется помочь тебе, без меня ты не выкрутишься. Короче говоря, вот что: где хочешь достань сегодня литр спирту и, как только стемнеет, приходи ко мне на квартиру.

— А я же учусь по вечерам, Харитон Иванович…

— Придется пропустить разок.

— Неудобно, я же работник комитета…

— Так тебе что удобнее — сидеть пять лет или один раз наплевать на свой авторитет?

— Конечно, конечно! Хорошо, Харитон Иванович. Как найти вашу квартиру?

Ставорский объяснил. Помолчав, добавил:

— Я буду не один, понятно?

— Понятно, понятно, Харитон Иванович.

…Проснувшись на следующее утро, Аниканов не сразу сообразил, где находится. Голова будто обручами стянута, во рту до того пересохло, что невозможно шевельнуть языком. Он огляделся.

Окна небольшой комнатушки высинил рассвет, мороз разрисовал стекло узорами. Рядом, раскидав по подушке спутанные волосы, спит полуголая женщина. У противоположной стены — еще одна койка, на ней другая женщина. Аниканов сразу узнал по волнистым черным волосам красавицу Уланскую. Кто же рядом с ним? Да это Клавдия Сергеевна, бухгалтер отдела снабжения!

До боли в висках напрягая память, Андрей старался размотать нить событий, приведших его сюда. Все помнил: и разговор со Ставорским об этих проклятых плащах и сапогах, и Кланькино напутствие не напиться, — она добыла ему какими-то путями бутылку спирта, — и компанию, в которой были Ставорский, Липский, Уланская, Клавдия Сергеевна; но как он очутился в этой комнате в одной кровати с Клавдией Сергеевной, Андрей так и не мог вспомнить. Почему он не ушел сразу? Мучительное чувство позора жгло ему душу, весь белый свет казался немилым. А что, если в комитете узнают обо всем?

Аниканов решил уйти незамеченным. Но стоило ему пошевелиться, как Клавдия Сергеевна открыла глаза.

— Андрюшенька, ты уходишь?

— Надо идти…

— Полежи еще.

— Некогда, на работу опоздаю.

— Ну какой ты нехороший, — капризно заныла Клавдия Сергеевна. — Я тебе приказываю, Андрюшенька…

— Некогда, некогда, Клавдия Сергеевна.

— А ты забыл вчерашнюю клятву?

— Какую? — Аниканов насторожился.

— Что вечно будешь моим рабом, — кокетливо прошептала Клавдия Сергеевна.

— Не помню, — пробормотал Аниканов, хмуря брови.

— При всех поклялся, при свидетелях, и даже расписку выдал!

Проснулась Уланская, спустила голые ноги на пол, застланный медвежьей шкурой.

— Не ушел еще, Аниканов? — Она устало зевнула. — Можешь не торопиться, в коридоре все равно все знают, что ты у нас ночевал, — сказала она деловито и добавила: — Никогда бы не подумала, Аниканов, что ты такой шкодливый. Первый раз встретил женщину и сразу… Что, у вас все такие там, в комсомольском вашем комитете?

Круглое лицо Аниканова вспыхнуло кумачом. Низко опустив голову, он резкими движениями обматывал ноги портянками, долго всовывал их в валенки.

— Почему же ты не отвечаешь? — допытывалась Уланская. — Умеешь шкодить, так и умей ответ держать!

— Ну не терзайте его, Ларочка, — с иронией в голосе умоляла Клавдия Сергеевна. — Мальчик же обещал, что будет выполнять нашу волю.

— Да, ты не забыл, Аниканов, свое обещание? — снова спросила Уланская.

— Какое? — У Аниканова округлились глаза.

— Интересный молодой человек! — холодно усмехнулась Уланская. — Его, можно сказать, из кутузки вытащили, а он, видите ли, не помнит.

— Честное слово не помню, Лариса Григорьевна.

— Ну, так я напомню. По первому моему требованию вы сделаете все, что будет нужно для меня и Клавдии Сергеевны, — переходя на официальный тон, сказала Уланская.

— Не помню, не помню, — твердил Аниканов, мучительно потирая лоб.

— Зато я хорошо все помню и в любой день могу подробно расписать в парткоме ваши проделки!

Аниканов умоляюще посмотрел на нее.

— Не говорите, Лариса Григорьевна. Раз обещал, значит сделаю, когда потребуете…

— Вы очаровательный молодой человек! — Уланская торжествующе рассмеялась. — Первое требование за Клавдией Сергеевной, чьим рабом вы являетесь. Говори, Клавдия.

— Мой раб Андрюшенька сегодня вечером придет ко мне и будет меня развлекать.

— Не могу, Клавдия Сергеевна, я по вечерам учусь в техникуме.

— Следующее слово за Ларочкой, — кокетливо сказала Клавдия Сергеевна.

— Если твой раб не придет к тебе сегодня, я завтра иду в партком, — загробным голосом произнесла Уланская.

— Хорошо, я приду, но только после занятий.

— Сие я позволяю рабу, — дурачилась Клавдия Сергеевна.

Аниканов шагал к дому Кузнецовых весь разбитый, подавленный, не замечая тихого морозного утра, певучего скрипа снега, солнечных лучей, брызнувших из-за правобережных сопок. С ужасом он думал о том, что ждет его впереди: объяснение с Кланькой, обязательные посещения Клавдии Сергеевны, постоянная угроза разоблачения, которая будет теперь преследовать его неотступно. Бессильная злоба, горечь, страх — все смешалось в душе, отравленной похмельем.

Еще по осени, когда из-за бездорожья было особенно плохо с подвозкой теса и плотники простаивали, Захар зашел в соседний барак и застал ребят за странным занятием: рассевшись вокруг чурбака, они смотрели на Степана Ладыгина, который занес топор над щепкой, лежащей на, чурбаке. Удар! — и хохот гулко раскатился по длинному бараку.

— Наперекосяк! Обе линии!

— Снимай картуз, Степан, — приказал щупленький Иванка.

Ладыгин покорно снял картуз, зажмурился. Три звонких щелчка по лбу нарушили воцарившуюся на миг тишину.

— Теперь давайте-ко мне, охота попробовать ишшо. — Иванка придвинулся на коленках к чурбаку, взял свой легкий, красивый топор.

— Сколь сантиметров? — спросил Алексей Самородов с видом распорядителя.

— Охота один попробовать.

Алексей взял щепу, провел карандашом черту по линейке — складному метру, а рядом, через сантиметр, — вторую, параллельную первой. Иванка удобно стал на колени, долго примерял в руке топор, то приподнимая, то снижая его. Наконец с силой тяпнул.

Все ахнули:

— Точно посредине!

— От черт, даже ни одной линии не задел!

Захара увлекла эта игра, и он попросил начертить ему полоску шириной в два сантиметра. Кто-то подсунул ему тяжелый топор с неудобной рукояткой. Захар сильно волновался. Удар! Все загоготали: щепа разлетелась в куски, перерубленная наискосок.

— Давай, друг, свой чугунок, — скомандовал Иванка.

От трех крепких щелчков на лбу Захара расползлось красное пятно. Минут пять он сидел, потирая лоб и наблюдая за игрой со стороны, но потом опять взыграло ретивое.