— Федор Андреевич, так вы с Дона? — воскликнул Аниканов развязно.

— Из Ростова. Но казак я, знаешь, какой? Родился в рабочей казарме в Нахичевани, отец всю жизнь проработал на Парамоновской мельнице.

— Я ведь тоже донской казак, Федор Андреевич! — навязчиво говорил Аниканов.

Но Платов обратился к Захару:

— Очень хорошую штуку смастерил, товарищ Жернаков! — Платов кивнул на блок-ролик. — Нужно помочь другим бригадам сделать такие же бремсберги. В чьей это бригаде не ладится? — Он вопросительно посмотрел на Бутина.

— У Брендина.

— Товарищ Платов, мы уже ходили к ним, так они не слушают.

— Ну, а ты сам можешь сделать вторую такую штуку? — Платов ткнул тумбу носком валенка. — В порядке шефства, а? Вы не с ними соревнуетесь?

— С ними.

— Ну, вот и помогите им.

— Да я-то, пожалуйста, как бригадир… Это же два дня работы вдвоем.

Каргополов весело улыбнулся, обрадованный успехом Захара.

— Ладно, сделай, а я за двоих эти дни поработаю.

Пригницын возвращался с Пиваньского озера и нагнал Любашу.

— Га, раскрасавица моя ненаглядная! — закричал он, останавливая лошадь. — Садись, Любаша, присуха моя, подвезу!

В другое время Любаша, может, и отказалась бы, но сейчас, пройдя восемь километров с полной почтовой сумкой, она сильно устала и была рада возможности хоть остаток пути проехать на санях. Разрумянившаяся на морозе, с посеребренными инеем ресницами и бровями, с веселыми завитками, выбившимися из-под пухового платка, в ладной короткой шубейке, в эту минуту она была особенно хороша. Но не успела она сесть рядом с Пригницыным, как он полез целоваться.

— Уйди, Колька, с ума сошел! — Она подставила локоть, но Пригницын зажал ее голову обеими руками и чмокнул в щеку. — Дурак! — Любаша с размаху ударила кулаком по спине Пригницына. — Останови лошадь, не поеду с тобой!

— Концы, Любочка, больше не буду, только не слезай, будь ласкова! — Пригницын стеганул лошаденку кнутом, и та затрусила, кидая сани под раскат.

Любаше ничего не оставалось делать, как покрепче ухватиться за перекладину канадских саней.

Некоторое время они ехали молча.

Пригницын косился на Любашу цыганским глазом, наконец спросил:

— К Жернакову на свидание держишь путь?

— Почту несу на лесоучасток.

— Знаем мы эту почту!.. К Жернакову идешь. Он выслуживается перед начальством, в газете о нем прописывают…

— Ты-то откуда знаешь, что в газете пишут, ты же читать не умеешь… — Любаша усмехнулась.

— Га, не умею! Я уже научился, даже наряды сам выписываю. Ой, смотри, Любка, не закручивай с Жернаковым, плохо будет и тебе и ему!

— Отчего же это плохо будет?

— А помнишь, что я тебе говорил?

— Побьешь, что ли?

— А то, думаешь, испугаюсь?

Любаша гордо тряхнула головой.

— Не твое дело, куда я иду. А Захара я люблю и нет тебе до этого дела, вот!

— А почему не любишь меня? — не то всерьез, не то в шутку спросил Пригницын. — Чем я плохой?

— Баламутный ты, вот чем.

— А все равно я красивее твоего Жернакова. Думаешь, как он рвется в начальство, так и лучше меня? А я скорее его стану начальником!

— Будь хоть сто раз начальником, а я все равно не люблю тебя!

— Тогда слезай! — Пригницын зло посмотрел на Любашу. — Слезай с саней!

— Ну и слезу! Останови коня.

Пригницын с яростью хлестнул лошаденку; она взбрыкнула и боком поскакала внамет.

— Сейчас слезай! — орал Пригницын, с ожесточением охаживая лошадь.

Так промчались они с полкилометра. Но едва Пригницын опустил кнут, как лошаденка перешла на рысь, а потом и вовсе остановилась.

— Ладно, это я пошутил, — миролюбиво сказал Пригницын. — Люблю тебя, присуха моя. Все равно ты будешь моя, Любка.

— Дурак, вот кто ты! — Любаша отвернулась от него. — Пустомеля!

— А вот посмотришь, посмотришь! — упрямо твердил Пригницын.

Въехали в поселок.

— К конторе тебя?

— Сама дойду! Не знаешь, где живет Кланька Кузнецова?

— Аникановская присуха? Вон там, в бараке. Только она, должно, теперь в столовой, обед скоро.

Сдав почту, Любаша поспешила в столовую — ей не терпелось повидаться с Захаром. Велико же было ее огорчение, когда она узнала, что Захар живет не в поселке, а где-то на пикете. Усталая, одинокая, сидела Любаша у окна, глядя на обедающих лесорубов. С черными от мороза скулами, с вихрастыми головами, небритыми щеками — каких только не было здесь лиц! А лучше Захара никого нет.

Подбежала Кланька с ярусом пустых алюминиевых мисок, скороговоркой сказала, что на пикет, где работает Жернаков, пойдет Андрей, показала Любаше, где он сидит. Любаша подошла, смущенно отозвала Аниканова в сторону — он обедал вместе с Бутиным и Платовым — и, запинаясь, попросила:

— Возьмите меня с собой, а?

— Неудобно, — нахмурился Андрей. — С секретарем парткома пойду. А ты дождись вечера, Захар будет на собрании.

…Любаша истомилась, ожидая вечера, слоняясь без дела то на улице, то в столовой.

— Извелась я, Кланя, совсем, — тихо жаловалась она. — Так и стоит у меня в глазах, по ночам снится. Ох, если бы ты знала, как я соскучилась! Дура я была, что не послушала тебя и не отбила его у той девушки.

— А он-то тебя хоть любит?

— Вроде бы любит, но, наверное, больше любит ту…

— Раз любит — значит, добивайся своего и ни на кого не гляди.

— Я так и решила.

— Письма она ему пишет?

— Да вот принесла, сразу два, — Любаша достала из-за пазухи пухлые конверты.

— Давай их сюда. — Кланька решительно выхватила письма из рук Любаши, воровски оглянулась и, ни слова не говоря, стала рвать их в клочки.

— Кланька, дура, что же ты делаешь?! — в отчаянии закричала Любаша, пытаясь отнять письма.

Но было поздно: обрывки бумаги полетели в огонь.

— Вот и все! Нечего мямлить, а то ты так никогда не добьешься своего.

— Что же ты наделала, Кланя! — Любаша чуть не плакала. — Как же я теперь буду смотреть ему в глаза?

— А вот так и будешь смотреть!

— Стыдно мне будет…

— Заверни стыд в платочек и никому не показывай, — бойко советовала Кланька. — И знаешь, что сделай? В Блюхерове есть бабка, присушает парней к девкам. Укради у Захара какую-нибудь вещичку, ну, хотя бы носовой платок, и понеси ей. Честное слово, присушит она к тебе Захара! Я по секрету тебе скажу, Любаша, — шепотом говорила Кланька, — она мне присушила Андрея. Только ты ни одного слова, смотри, никому!.. Летом ездила я к ней, возила Андреев галстук, сто рублей заплатила. Я тогда не сказала тебе, боялась — просмеешь меня. А теперь я и горюшка не знаю — Андрей дня не может прожить без меня. Обещает жениться на мне после того, как съездит в отпуск домой! — хвасталась Кланька.

Может быть, в другое время Любаша посмеялась бы над этим советом, но сейчас смущенно согласилась:

— Схожу к бабке, обязательно схожу! Может, и правда подействует?

Пришли в барак — длинное, рубленное из свежих бревен помещение. В углу барака, отгорожена небольшая комната, в которой жили Кланька, Леля Касимова и другие девушки.

— Вот, полюбуйся, Захар подарил стриженой! — Кланька с усмешкой указала на медвежью шкуру возле кровати Лели Касимовой.

— А где он взял ее? — удивленно спросила Любаша.

— Сам убил. В барак, сказывают, лезла медведица, а Захар ее подстрелил.

— Какой бесстрашный он, Кланя! — с тихим восхищением проговорила Любаша. — И тогда, летом, бандита заарестовал, не побоялся!

Кланька ничего не ответила, она не разделяла восторженного отношения Любаши к Захару. Помолчав, спросила:

— А ты с ним целовалась?

— Нет, — покачала головой Любаша, — как-то боязно…

— Ну и глупая ты! — смеялась Кланька. — Знаешь, как ребята любят целоваться! Вон Андрей мой…

— А кто первый поцеловал? Ты его или он тебя?

— Андрей меня. Я сказала, что люблю его, он и поцеловал. Захар не говорил, что любит тебя?