Павел, скособочившись, засеменил за ним, волоча чемодан.

Около трамвайной остановки Павел еще раз попробовал убедить друга, просительно заглядывая ему в глаза:

— Нехорошо так, Андрей, не по-товарищески.

— Чего не по-товарищески?! — взорвался тот. — Ну зачем я буду людям радость отравлять, зачем? Они-то с какой стати должны себя скованно чувствовать? — Пожал другу руку. — Еще раз поздравляю. Мой подошел.

Втолкнул чемодан в трамвай. Вскочил на подножку, скрылся.

— Ты адрес-то не забыл? — всполошился Павел.

— Записал, записал, — подал голос из вагона Андрей.

— Если что, если тебя там клевать начнут, — Павел умоляюще заглядывал в дверь, — дуй ко мне! Нам люди во как нужны! — провел ладонью над макушкой. — Место участкового геолога я тебе гарантирую.

— Спасибо, Паша, — Андрей помаячил ладонью. — Если прижмет, приеду.

Дверь мягко сомкнулась створками. Трамвай дернулся, стал набирать скорость. Через заднее стекло Шахов увидел, как Павел смотрел из-под ладони вслед вагону, потом повернулся и не спеша побрел к общежитию. Но вскоре он стал убыстрять шаг, потом побежал трусцой и, не в силах, видимо, совладать с радостью, подпрыгнул вдруг, словно волейболист, сбив рукой обвисшие от жары листья придорожного тополя…

В Катерининск Шахов приехал в сумерках. Чертыхаясь, перебрасывая из руки в руку чемодан, он медленно шел от автобусной остановки и больше всего боялся встретить кого-нибудь из знакомых — представил себя со стороны и сам себе был противен, убежденный, что вид у него побитый, жалкий. Перед дверьми общежития перевел дух, приготовил уверенную, снисходительную улыбку. Вахтера, слава богу, не было, как всегда, на месте — значит, одним разговором меньше. Андрей перегнулся через стол, посмотрел в ящике — нет ли ключа от комнаты. И тут зазвонил телефон.

— Да, — Андрей машинально снял трубку.

— Простите, это общежитие? — неуверенно спросил женский голос.

— Общежитие, общежитие, — Андрей расшвыривал пальцем ключи, ища свой.

— Позовите, пожалуйста, Максима из семнадцатой комнаты.

— Из какой? — удивился Андрей. Захлопнул ящик стола.

— Из семнадцатой, — испуганно повторили в трубке. — Вам не трудно?

— Хорошо, — Шахов краем глаза изучал красочное, броско написанное объявление: «Сегодня в клубе — вечер отдыха!» — Ждите!

Положил трубку на стол, подхватил багаж и торопливо, на цыпочках, подошел к своей комнате. Набрал полную грудь воздуха, выдохнул.

— Здорово, гвардия! — распахнув дверь, бодро гаркнул с порога.

Алексей Самарин, нарядный, в праздничном коричневом костюме, повернулся от стола. Обрадовался. Кинулся к Андрею, обнял его.

— Здравствуй, здравствуй… Приехал? Наконец-то!

Максим повязывал перед зеркалом галстук. Тоже повернулся, кивнул:

— С приездом, — и неуверенно улыбнулся: может, Шахов и не помнит его.

— Тебя там к телефону какой-то игривый женский голосок приглашает, — сказал ему Андрей. Отлепил от себя Алексея. Бросил на кровать портфель.

— Спасибо, — Максим обрадовался вьюном скользнул в дверь.

— Ну, что нового? — Шахов устало опустился на свою постель, покачался. Оглядел комнату. — Вижу, свой портрет повесил, — усмехнулся, показал взглядом на портрет Бетховена над кроватью напротив. — Куда собрались?

— В клуб, на вечер отдыха. Я доклад делаю: «Прекрасное в жизни и прекрасное в искусстве». — Алексей изучающе глядел на портрет Бетховена. — И вправду похож! — поразился он.

— Читал в вестибюле про твой доклад, — Андрей подтащил чемодан. — Я тебе кое-что привез, эстетик, — откинул крышку, вынул «Импрессионизм», «Постимпрессионизм». — На. Изучай ИЗО, постигай музыку, потом нас, темных, просветишь, — протянул книги. — Здесь еще полчемодана. Да пластинок с центнер. Все руки оттянуло твое искусство.

Алексей взвесил на руке оба тома, поглядел на них с уважением.

— Вот это кирпичи!

— За эти кирпичи государство валюту платит, — назидательно пояснил Андрей и притворно рассердился: — Я весь город облазил, пока нашел. Кирпичи!.. Отберу вот, сам читать буду, а тебе — шиш!

Алексей бережно положил одну книгу на стол, а другую раскрыл.

Вошел довольный Максим, спросил мимоходом Шахова:

— Пойдешь с нами?

— Нет, буду отсыпаться. — Андрей достал из портфеля сверток. — Тебе.

Максим с вежливым и скептическим лицом сорвал бумагу, извлек полиэтиленовый пакетик с дымчатыми очками в золоченой оправе. Ахнул:

— Старик, вот спасибо!.. Ну уважил! Где же ты такие достал?!

— Где достал, там больше нету, — ворчливо буркнул Андрей. Он был доволен, что подарок понравился, но сделал вид, будто ему это безразлично. Развалился на кровати, подсунул под затылок ладони. — Идите, развлекайтесь. А я посплю. И не громыхайте, когда вернетесь.

— Пошли? — спросил Алексея Максим. Он, надев очки, разглядывал себя в зеркале, склонив голову к плечу. — Натали звонила, что заждалась.

— Какая это Натали? — сонно поинтересовался Андрей. — Я знаю ее?

— Сокольская, — буднично пояснил Максим, проверяя карманы: все ли взял? — Передать ей привет от тебя?

Шахов широко открыл глаза. Посмотрел на него раздумчиво.

— Да, а как твой диплом? — вспомнил наконец Алексей, взявшись уже за ручку двери. — О главном-то и забыл спросить.

— Порядок, — Андрей наблюдал за невозмутимым Максимом. — С дипломом у меня полный порядок.

— Поздравляю, — Алексей от двери помахал рукой. И Максим, улыбнувшись, сцепил перед лицом ладони, потряс ими, салютуя:

— Поздравляю!

Дверь захлопнулась. Шахов медленно перевел взгляд на потолок, задумчиво прищурился, полежал так недолго и медленно закрыл глаза.

На следующее утро Шахов проснулся поздно. Приподнял от подушки голову — в комнате никого, Алексей и Максим уже ушли.

Вчера Андрей долго не мог уснуть, ворочался в постели и снова и снова смотрел знакомый немой фильм: вставала, вызывающая жаркую волну стыда, картина защиты диплома, всплывало лицо главного геолога, опять и опять заново проигрывал Андрей в воображении разговор с Сокольским. Только в этот раз Андрей отвечал Василию Ефимовичу спокойно и насмешливо, а главный геолог выглядел растерянным, виноватым. «Зря я ему нахамил, зря, — вздыхал Шахов, как только доходил в воспоминаниях до последней фразы, сказанной официанту. — Глупо это. И по-свински… Надо извиниться». Он крепко жмурился, пытался считать, чтобы уснуть, чтобы отогнать видения, но они назойливо проплывали перед глазами, только среди лиц членов комиссии, рядом с руководителем диплома и Сокольским все назойливей появлялась самоуверенная, красивая рожа Максима, вызывая необоримую злость.

Когда пришел Алексей и осторожно, стараясь не шуметь, разделся, Андрей притворился спящим и даже немного попостанывал, будто во сне. Алексей потоптался около его кровати, ткнул несмело в плечо, но будить не решился.

Максим пришел поздно. Бесшумно разделся, скрипнул раз-другой пружинами, устраиваясь поудобней, и почти сразу же засвистел носом, задышал ровно и глубоко. Андрей с раздражением слушал его безмятежное похрапывание, и ему очень хотелось запустить в сторону этого сладкого посапывания башмаком, но вдруг, словно упал тяжелый черный занавес, почувствовал такую непреодолимую усталость, такое полнейшее ко всему безразличие, что только успел подивиться этому и — уснул…

Он торопливо вскочил, заправил постель, быстренько умылся, собрался и выскочил из общежития, чтобы его не застали в комнате.

К дому Твердышевых Шахов подходил внешне спокойный и веселый. Открыл калитку, приласкал овчарку, прошел по дорожке, с удивлением и тревогой посматривая на пустую скамейку под яблоней. Вбежал по ступенькам крыльца, открыл дверь в квартиру и замер на пороге.

Бодрый Иван Дмитриевич склонился над столом, заваленным бумагами. Мурлыкал что-то, постукивал себя, размышляя, логарифмической линейкой по носу. Андрей с удивлением разглядывал старика, который, казалось, помолодел, выпрямился, посвежел — даже легкий румянец появился на серых щеках. И движения у Твердышева стали уверенней, смелей.