— «Ни сестра, ни жена нас не ждут у окна, — читал Георгий, — мать родная на стол не накроет. Наши семьи ушли, наши хаты сожгли, только ветер в развалинах воет».

— Да-а, германец, — негромко проговорил Степан Трофимович, когда стихи закончились. — В империалистическую Вильгельма тоже пер, но не так шустро. Дела-а-а…

Он поглядел на костер, пошевелил сапогом угли.

— Тут статья «Винтовка — основное оружие бойца». Читать? — тихо спросил Георгий.

— Вот те если завтра война, если завтра в поход. — Степан Трофимович покачал головой. — Оплошка вышла…

Георгий начал читать про винтовку.

— Аж под Москву выскочили, — поразился Степан Трофимович. — Это сколь же наших они по пути смяли?! — Он хлопнул по острому колену, растерянно оглядел всех. — Мы-то до шестнадцатого года эвон где оборону держали…

Буранов уперся руками в землю, оттолкнулся, выпрямился во весь рост.

— Ну, я пошел собираться, — и тяжело затопал к палатке.

Ватагин поднял голову, спросил без выражения:

— Куда?

— Мне в военкомат надо. — Буранов сопел, вытаскивая колышки. — И так тут три месяца колодой провалялся. — Он зло дернул веревку: — У-у, зараза! — и завалил палатку.

— Да, да. — Георгий вскочил, торопливо сложил газету, спрятал в карман. Вытер о бедра вспотевшие ладони. — Фашист Украину, Белоруссию занял, а мы тут сидим.

— Эй ты, Вильгельма! — рявкнул из темноты Буранов. — Подбрось в огонь. Ни хрена не видно!

Степан Трофимович сорвался с места, подбежал к куче сушняка, заготовленного впрок, на неделю, принялся торопливо швырять хворост в костер. Пламя метнулось кверху, загудело. Шарахнулись от огня лошади, пополз подальше, в холодок, Василий.

Вера встала, побрела к мужчинам и там остановилась, недвижная, безучастная; смотрела, не видя, как они копошатся у палатки.

— Да! Надо собираться! — Ватагин потер лоб, прикрыл ладонями глаза, замер на секунду. — Готовьте лошадей, Степан Трофимович! — Он резко встал.

Старик кивнул, побежал на заплетающихся ногах к лошадям; взнуздал ватагинского жеребца, провел его, фыркающего, косящего глазом на огонь, к палатке. Привязал. Побежал за другой лошадью.

— Что вы их прогуливаете? — раздраженно прикрикнул Ватагин. — Вьюки готовьте!

— Ага. — Степан Трофимович засеменил к куче сум.

Присел на корточки, отложил одну, другую и задумался… Потом вздрогнул, точно проснулся. Быстро принялся укладывать продукты, кухонную утварь, но постепенно движения его стали опять вялыми, замедленными, и он снова уставился в одну точку. Буранов цыкнул на него. Старик бросился помогать шурфовщику, потом метнулся к Георгию. Он бегал по лагерю, путался под ногами, на него шикали, но Степан Трофимович лишь виновато улыбался, кивал, снова кидался то к одному вьюку, то к другому и только мешал…

Когда все было упаковано, собрались у костра ждать рассвета. Ватагин присел на тюк, достал полевую книжку. Вера положила подбородок на колени, смотрела в огонь. Буранов высыпал в кружку почти цибик чая, залил кипятком. Покосился на начальника, придвинул кружку к костру. Ватагин сделал вид, что ничего не заметил. Степан Трофимович подсел к Георгию, который перечитывал газету, хмурился, вздыхал.

— Слышь, Гоша, — тихо и заискивающе попросил старик, — объясни ты мне: что ж это, неужели нонешний русский солдат слабже германца? Как же эт его до Москвы-то допустили? Не пойму я чтой-то.

— Ну ляпнул! — Буранов всем телом повернулся к нему. — Как это слабже? Думай, пустомеля, — он смазал ладонью по затылку старика.

Степан Трофимович шатнулся, шапка полетела в костер. Старик подхватил ее, натянул на голову. На шурфовщика даже и не посмотрел.

Вера, услышав опять про войну, всхлипнула.

— Дело не в солдате. — Георгий кривился, гладил жену по голове. — Техника у Гитлера сильная. Самолеты, танки…

— Ну да, ну да, это я понимаю. Как же! Знамо дело, машины, — Степан Трофимович задумался и вспомнил, как они, головной дозор, лежали в пыльной балочке и на них, погромыхивая, наползала в полнеба огромная, лязгающая махина с блестящими живыми гусеницами по всему тулову. Крутятся гусеницы, побрякивают, махина плюется дробно и чисто огнем из двух маленьких башенок, а по заднему краю балочки встают рядком серые фонтанчики пыли. Под Каховкой дело происходило, уже в гражданскую… И опять вместо себя увидел Ванятку, и аж сердце зашлось от страха. — А что, Гоша? — голос у старика осел. — У нас-то, что ль, машин нету?

— Как это нет? — возмутился Георгий. Подозрительно посмотрел на Степана Трофимовича и даже отодвинулся. — Вот! — ткнул он в газету. — «Строители советских танков». Читал ведь я.

— Хужей, что ли, нашенские? — заморгал Степан Трофимович и даже руками развел. — Никак не пойму, не обессудь. Ты не серчай, — он погладил сухонькой ладошкой по руке Георгия, — ты разъясни.

— Ну, во-первых, — Георгий прижал палец, — у них вся экономика, хозяйство, значит, поставлено на войну, а мы — мирные люди…

— Это верно, это так, — Степан Трофимович согласно закивал и заглянул Георгию в лицо, — это само собой.

— Теперь второй факт, — Георгий зажал еще один палец, — на них вся Европа работает, даже Франция. Заставили…

— Помогают, стал быть, — вздохнул Степан Трофимович. Снял шапку, почесал макушку. — Нам-то кто-нито помогает, Гоша? — он потормошил Георгия за рукав.

— Нам? — Георгий уткнулся в газетный листок. — Жалко, второй страницы нету… Англия, наверное, помогает.

— Англичане, значит, — Степан Трофимович захватил в кулак бороденку, уставился в костер и снова увидел то давнишнее железное чудище: танк врангелевцев был вроде английский. — Ничего, народ сурьезный… Видал я… Был у нас на прииске один, приезжал. Толковый мужик, но задарма ничего не сделает. Не-е. Ни в какую.

— Будем платить, — неуверенно сказал Гоша.

— Это так, это уж как водится, — согласился Степан Трофимович и до рассвета не сказал больше ни слова. Вздыхал, ворочался, подбрасывал в костер хворост. Иногда взглядывал на Ватагина, словно хотел о чем-то спросить, и снова опускал голову.

Посвистывал носом задремавший Василий. Кряхтел Буранов. Молча, словно оцепенев, сидела Вера. Ватагин полулежал на тюке, щурился, жевал потухшую самокрутку.

Едва на востоке посерел небосклон и стали угадываться в темноте деревья, начальник отряда встал, выплюнул в огонь окурок.

— Давайте вьючить!

Георгий побежал к лошадям. Буранов, тяжело поднявшись, направился за ним.

Степан Трофимович робко подошел к Ватагину, стянул с головы шапку, потискал в руках.

— Слышь, Костянтин… Петрович, — неуверенно окликнул он и отвел глаза в сторону.

— Чего тебе? — Ватагин, надсадно кхакнув, забросил тюк на спину рыжего жеребца. Конь присел, заплясал на месте. — Балуй! — ткнул его в бок кулаком начальник. — Нашел время.

— Костянтин, а туда, вверх по Гнилуше-то, не пойдем, что ли? — Степан Трофимович махнул шапкой в сторону речушки.

— По Гнилуше? — Ватагин повернулся к старику, пристально посмотрел ему в лицо.

— Ну да, — Степан Трофимович помялся. — Поглядеть бы…

— Нет. Некогда. Других туда сводишь.

— Ну да, ну да. Я понимаю. — Старик потеребил шапку, натянул ее на голову. — А ты чего ж?

— А я, брат, к военкому, — Ватагин, напрягшись, затянул подпругу, — и на фронт. Может, и не увидимся больше.

— Да, раз тако дело. — Старик потоптался, потерянно вздохнул.

Отошел к лошадям, не спеша навьючил двух. И опять задумался. Постоял, опустив голову, и вдруг решительно подошел к Ватагину.

— Костянтин, — потянул его за рукав. — Идем, идем от глаза, — зашептал торопливо. — Дело у меня к тебе есть. — Лицо старика было серьезно.

Ватагин нахмурился, посмотрел недоуменно на всех, пошел за ним.

Степан Трофимович почти бежал, тащил за руку начальника и все время оглядывался. Когда голоса у костра стали еле слышны, старик повернулся, заглянул Ватагину в глаза.

— Ты не серчай, Костянтин, что я тебя сюды, к Гнилуше-то, соблазнил. Может, по старому маршруту нас и искали, сообщение чтоб, значит, про войну сделать, а мы эвон куда махнули… — он говорил торопливо, заглатывая слова.