Сел на полусгнивший ствол березы, сцепил на коленях пальцы.

— Не ошибся? — Ватагин отвязал каелку, лопату.

— Скажешь, — дернул плечом Степан Трофимович. — Мне это место, почитай, кажную ночь снится… Дай-кося закурить.

Ватагин удивился — раньше старик табаком не баловался, — бросил ему кисет, спички. Поинтересовался:

— Нервничаешь-то чего? С затайкой расставаться жалко?

— Может, рядом попробуешь? — Степан Трофимович прикурил, закашлял. — Чего в старом месте-то колупаться, вдруг да я все здесь выгреб?..

— Что-нибудь осталось. — Ватагин сбросил ватник, засучил рукава. — Мне, сам понимаешь, надо проверить именно твое место.

— Понимаю, понимаю, — потерянно согласился старик. Разогнал дым рукой, поднял голову, серьезно поглядел на начальника. — Ну, с богом тогда. Помоги тебе Христос! И мне тоже…

Ватагин снял первый слой дерна. Земля, хоть и слежалась, легко бралась на лопату. Отрезалась жирными коричневыми ломтями, падала на борта со шлепаньем. Ватагин в охотку копал, увлекся и не заметил, как лопата, скрежетнув, уперлась во что-то.

— Чего там? — вскочил Степан Трофимович.

— Камень. — Ватагин нагнулся, выбросил из ямы небольшой кругляш. Выпрямился, вытер лоб. — Закапывал, что ли, чего? Переполошился-то.

— Ты копай, копай, — Степан Трофимович серьезно смотрел на него, — тут ты еще не то найдешь.

— Ну-ну, — Ватагин очистил от глины лопату, но копать стал осторожней. На глубине чуть больше метра лопата опять уперлась во что-то и, когда Ватагин поднатужился, выворотила наружу какой-то истлевший, раскисший лохмот. И сразу же сыпануло из-под него желтенькой струйкой. Ватагин двумя пальцами потянул лоскут — и из него посыпалось, потекло сверкающим ручейком. А под ним блеснула белым кость.

— Та-ак, — Ватагин присел на край ямы. — Ну-ка, иди сюда.

— Нашел уже? — испуганно спросил Степан Трофимович. Подошел, заглянул в яму.

— Что это? — Ватагин сапогом поворошил остатки кожаной сумки.

— Это Ванька-леший. Первый по тайге варнак, — пояснил старик.

— Твоя работа? — Ватагин ладонью потер шею, потискал затылок. — Дай кисет.

— Моя, — вздохнул старик. Отдал курево. — А это его, — потрогал скрюченным пальцем половинку левого уха, провел по шраму.

В яме действительно лежал Ванька, только не Ванька-леший, а Иван Семибратов, сродный брат Степана Трофимовича, мужик вроде бы тихий, спокойный, — но лишь до того, как они напоролись на россыпушку. Когда поперло золото, Ванька будто обезумел. У Степана Трофимовича до сих пор стоит перед глазами его лицо в тот последний день… Он только-только выбрался из шурфа, уже наполнив мешок, чтобы бежать на вашгерд, к Гнилуше, как его точно шибануло под дых страхом. Оглянулся. На него медведем шел Ванька, лохматый, белый, зенки красные, вытаращенные. Махнул топором, Степану Трофимовичу щеку как кипятком ошпарило, и он, падая, хватанул брательника лопатой наискось по виску…

— Тут мне делать нечего. — Ватагин ссыпал на кость землю, притоптал ее. Перевалился через борт. Встал, обшлепал ладони. — Пусть следователь разбирается.

— Оно конечно, его работа такая. — Степан Трофимович отвел глаза от ямы. — Присыпать бы… Только чего он, следователь-то, поймет. Сколь годов прошло — страх подумать.

— Разберутся, — сквозь сжатые зубы ответил Ватагин и начал торопливо забрасывать землей яму. — Все разберут, не бойся.

— Мне чего бояться, — невесело усмехнулся Степан Трофимович. — Я свое отбоялся. Кажную ночь почти ко мне энтот Каин приходил. Все стращал… — Он помолчал. Хмыкнул. — Следователь. Пущай. Мое золотишко у тебя, сколь годов я и думать о нем не хотел. Ванькино тама, в яме. Какая моя корысть в этом деле? Никакой корысти. Безгрешен я.

— Все мы безгрешные, — Ватагин утрамбовывал землю. На старика старался не смотреть. — Тихони.

— Вот ягода-малина, — Степан Трофимович развел руками. — Мне чуть голову не оттяпали, и я же виноват… Будешь еще копать? Рядышком. Может, подфартит.

— Хватит, откопались, — Ватагин рывками раскатывал на жилистых волосатых руках рукава, — отфартились. — Натянул ватник, быстро прошел к лошади. — Сперва золото утаил, а теперь и уголовщина открылась — убийство. Отфартился ты, Степан Трофимович, отфартился. — Он поймал стремя, вскочил в седло. Посмотрел с сожалением на старика. — Не мог, что ли, на два метра в сторонке указать?..

Степан Трофимович вздохнул.

— Уважал я тебя, Костянтин, а, видать, зря. Зеленый ты еще. Может, я за эти годы кажный день хотел открыться перед людьми, покаяться, хоть и чистый перед Ванькой. И нонче день тот настал. — Махнул рукой: — А, куды тебе понять…

Отвернулся, подровнял не спеша лопатой холмик, снял шапку, постоял недолго. Поклонился. Потом неторопливо подошел к Машке, привязал к вьюку лопату, каелку. Подвел лошадь к поваленной березе и со ствола ее тяжело вполз в седло.

— Прощай, Иван, — старик опять снял шапку, перекрестился. — Прости, что креста тебе не поставил. Боялся… А за сына не сумлевайся. Я ему сгинуть не дал. Пуще себя берег. Да теперь-то вот как убережешь — война, слышь ли… Но, дохлая, шевелись, — он дернул поводья.

Лошадь тяжело пошла в гору. Ватагин тронулся следом.

Он смотрел в спину Степана Трофимовича, чувствуя и злость — такая богатая россыпь, а старик так долго скрывал ее, — и усталость, и удивление, и жалость к этому щупленькому, нахохлившемуся деду. Потрогал тяжелую бутылку, оттягивающую карман ватника, опустил голову… и увидел войну. Такую, какую знал по кино. Мчатся танки, прыгают через горящие мосты, все небо густо покрыли самолеты, широкой лавой растеклась лихая конница, бегут по полю красноармейцы, орут что-то весело и зло, а среди них он, Ватагин, еще живой, с винтовкой наперевес…

А Степан Трофимович ехал впереди, отводил рукой ветки елей, пригибался, почмокивал на лошадь. Сначала он думал об Иване Семибратове, рассказывал ему про сына, потом вдруг опять увидел перед собой тот огромный, лязгающий, тяжелый и неповоротливый танк, но теперь не испугался, потому что знал — железного урода, который стал теперь не английский, а германский, непременно встретит где-то махонькая, но безотказная и меткая пушечка…

Телефонный звонок прозвучал в тишине кабинета так резко и неожиданно, что Роман Прямков даже вздрогнул. Он только что внес данные в таблицу «Температурные границы метаморфических фаций средних давлений» и, с удовольствием потянувшись, любовался на диаграмму температуры. Роман неприязненно посмотрел на белый телефон, полузаваленный схемами и чертежами, — звони, звони, мол, шефа нет, а я черта с два подойду, — и принялся переносить для сравнения данные по Винклеру.

А телефон надрывался. Роман, не выдержав, хотел было уже снять трубку, но тут в кабинет вошел шеф. Как обычно, в хорошем настроении, как обычно, улыбался, как обычно, сверкая очками, потирал ладони.

— Роман Данилович, этак вы абонента до инфаркта доведете, — благодушно пожурил он.

— Вы же сами не велели отвечать, Олег Евгеньевич, — поднял на него глаза Роман. — Да и что я скажу? Что вас нет? Сам догадается.

— Ну-ну, логично. — Олег Евгеньевич снял трубку: — Слушаю. — И, улыбнувшись, протянул ее Роману: — Вас.

— Меня? — Роман растерялся.

Звонила Марина. Оказывается, она должна задержаться, так как завтра нужно срочно сдавать шлифы по Вигорской партии, а она еще не успела закончить петрографическое описание, и поэтому он, Роман, должен взять из садика Дениску и Аленку, потом зайти за ней, а по дороге купить хлеб, и кажется, у них совсем нет сахара, так что надо заодно купить и сахар.

— Хорошо, хорошо, понял, — Роман старался поплотней прижать трубку к уху, чтобы Олег Евгеньевич не слышал, о чем говорит Марина.

Шеф делал вид, что не обращает внимания на Романа. Упершись руками в стол, он рассматривал таблицы.

— Ладно, Ну, понял я, — сказал Роман и торопливо положил трубку, потому что Марина снова начала объяснять, что пусть он не вздумает покупать детям мороженое, так как они вечером не будут есть, и что…