— Вы доите коз, милостивая государыня?

Лесничиха краснеет. До сих пор никто еще не называл ее милостивой.

Рамш вошел в азарт.

— Долой коз! — Он уже ухватил руку самого лесничего. — Я велю привести вам корову.

Лесничий Штамм высвобождает свою руку, твердую руку, умеющую орудовать электропилой. Нет, коровой они пока что обзаводиться не намерены.

Рамш живо меняет разговор. Хватит уж об этих козах. Что касается друзей, то супругам не придется их искать — вот он здесь, друг, который готов в любую минуту заключить их в объятия! При этих словах Рамш так взглянул на молодую женщину, что она встала и вышла из комнаты.

Рамш снова наполнил рюмки. Чокнулся с лесничим. Оба выпили.

— А теперь небольшой мужской разговор!

Но тут подъехала в своих санях Аннгрет. До мужского разговора дело так и не дошло.

Вечером задул ветер. Стоны и вздохи в трубе. Кошачье мурлыканье в комнате. Аннгрет рассказывает о своей поездке, но потом вдруг смотрит на часы. Уже поздно! А у нее еще дел по горло. Вот что значит полдня пробездельничать!

Мороз потрескивает в деревьях перед окном. Как хорошо, что озимь укрыта снежной пеленой! Оле мысленно прочесывает дикорастущий лес своего прошлого. И всякий раз натыкается в нем на Антона.

Когда Оле только что поднял из щебня войны ветхую ханзеновскую хибару, Эмма, эта карликовая курочка, явилась в деревню с ручной тележкой. В тележке сидело двое детей: Антон Второй и Эмма Вторая. Это было все ее достояние.

Оле взглянул на детей, оставил свой дом, еще не покрытый крышей, и восстановил для Эммы лесную лачугу. Прогнившие доски пола он заменил новыми, которые вытащил из штабелей на лесопильне. Оле знал, что его могут задержать, и даже хотел этого — хоть маленькая, да месть. Его не задержали. Лесопильщик не появлялся.

Оле плотничал и столярничал. Новые доски, как солнечные пятна, светились в полу. Вдруг открылась дверь. Аннгрет стояла на пороге.

— Ты что, жить сюда переехал?

Неужто Аннгрет его ревнует? Конечно! Но повод для ревности не любовная сила Оле. Оле растрачивает здесь свою рабочую силу, а она, Аннгрет, сидит в доме без крыши. На что это похоже?

Антон вернулся домой, и вся деревенская жизнь приняла новое направление. Антон, Оле, Ян Буллерт и Адам Нитнагель ночи напролет, точно заговорщики, сидят в помещении школы.

Потом настал день, когда маленькие люди тянули жребий. Шел дележ земли, некогда принадлежавшей барону фон Ведельштедту.

На столе лежала шляпа. Та самая, что подкатилась под ноги Оле на его пути домой. В шляпе было полным-полно билетов — рулончиков, скатанных из газетной бумаги. Иной раз больше шести рук одновременно совались в шляпу, так что она казалась мала. Земли барона резались на куски, как свадебный пирог. Каждый получал кусок худой земли, кусок средней и кусок хорошей.

И Оле тянул свой жребий. Он передал вытянутый билет жене. Аннгрет была возбуждена, глаза у нее блестели, волосы все еще сохраняли шелковистое мерцанье травы пушицы.

Антон выдавал удостоверения на право владеть землей. Крестьяне прочитывали их от слова до слова и ставили свои каракули возле печати.

У Аннгрет вопрос:

— Разве лесопильщик не обязан отдать свою землю?

Антон улыбнулся.

— Больно уж ты радикальная, Аннгрет. У лесопильщика шестьдесят моргенов, пусть они у него и остаются!

У Аннгрет претензия: земля, которая им досталась, всего дальше от деревни и, конечно, самая худшая.

— Во всем виноват Оле, от его скромности и овца тигром станет.

Смех. Что же, пусть Аннгрет сама тянет! Ну как, вытащила царствие небесное? Нет, но ей достался участок неподалеку от их дома. Аннгрет довольна. Оле сконфужен.

В руках тоски и голода неустанно свистят бичи. Работа и рвение превращают ночи в дни. На тропинках, бегущих от дома к дому, опять уже не растет трава. Заплатанные крыши пестреют, как платья цыганок на солнце. Ветер уже не гуляет в домах, «внутри» снова отделено от «снаружи».

Каждый из новых мелких землевладельцев обрабатывал свой надел по мере сил. Что было в том или ином мужчине или женщине, было и в полученной ими земле. Не каждому удавалось улестить свою землю так, чтобы она приносила высокие урожаи.

Оле, председатель «Крестьянской взаимопомощи», ходил по всей округе и агитировал. Городам нужен хлеб! Крепкие крестьяне должны постоять за слабых, дать городам недостающее. Это предусмотрено статутом «Крестьянской помощи».

Но статут был статутом только для Антона, Оле, Яна Буллерта и еще нескольких справедливых людей. Для других он был не более чем пустой бумажонкой.

Труднее всего было Оле агитировать за правое дело у себя, иными словами — у Аннгрет.

— Коллектив? — говорила Аннгрет. — Такого зверя я еще не видывала, даже в цирке.

Для того чтобы сагитировать Аннгрет, нужен был коренник посильнее — Антон Дюрр.

Антон живо с ней справился: попросил показать скотину, что стояла у нее в хлеву.

— Хороший скот! У тебя золотые руки, Аннгрет.

— Выходит, что так!

Антон оглядел свиней, пощупал несушек.

— Они, видно, каждый день несутся, без перерыва. Наверно, у тебя зерна вдоволь.

— Можешь не сомневаться! — Антону предлагают заглянуть в амбар.

Зрелище потрясет его.

— Да это же почти образцовое хозяйство!

— Что значит «почти»?

Антон бьет по тщеславию Аннгрет:

— Не хватает только духа коллективизма.

— Ты ошибаешься, у нас все есть.

Аннгрет лопатой сгребает пять центнеров зерна для отправки в город. Антон ей помогает — держит мешки.

Оле наказан за то, что навязал Аннгрет такого недюжинного соблазнителя — Антона. Его жена ходит по дому — прелестное дуновение любви — и мучит его. Три недели пришлось ему ждать, прежде чем его согрели.

Ты слышал о крестьянах, чьи дома пожрала раскаленная лава огнедышащей горы, опалила даже рубахи, в которых они спасались бегством. А как только гора закрыла свою злобную пасть, они вновь угнездились в еще теплой лаве, выстроили новые хижины, стали сеять, трудиться в поте лица, пить, плясать, не зная удержу, и позабыли о неусмиренной горе.

Оле Бинкоп должен усмирить гору. Он обещал Антону. Завещание Антона снова завладело его помыслами. Будильник тикает быстро-быстро, так быстро говорил Антон. Оле смотрит на светящийся циферблат. Надо потолковать с Аннгрет. Когда-нибудь должен же состояться разговор!

В освещенной кухне на столе рядом с пустой тарелкой сидит и мурлычет раскормленная кошка.

Оле ковыляет через сени. Из-под двери тянет холодом. Он тяжело и жадно дышит. В гостиной темно.

— Аннгрет! — зовет он ласково, как только может. — Аннгрет, ты что, уснула здесь?

Никакого ответа, только шорох впотьмах. Оле зажигает свет.

Лесопильщик вскакивает. Тигр, которому помешали терзать добычу. Оле кричит, бросается в сени и спотыкается. Будь она проклята, эта гипсовая нога! Кровь грохочет в его больной голове. Ярость душит его. Под лестницей валяется палка. Он хватает ее и бежит обратно в комнату, он воет как цепной пес. Лесопильщика нет — выскочил в окно.

В палисаднике ни души. Только следы сапог — темные дыры в белой пелене снега. Оле, волоча гипсовую ногу, мчится по улице.

Ветер забирается ему под рубашку. Снег, падающий крупными хлопьями, окутывает его. Оле прорывается сквозь метель и то кричит, то всхлипывает, то смеется как безумный.

— Где этот негодяй? Ого-го-го!

Световые полосы на снегу. Обезумевший Оле останавливается: это же свет из окон трактира. Он поворачивает обратно.

Кое-как добирается он до лесной халупы Дюрра. Его крики: «Антон, ах, Антон!» — гулко разносятся по зимнему лесу. Где-то высоко в снежном вихре крякает дикая утка. Домой Оле ковыляет уже спокойнее, но там гнев снова охватывает его.

Он ищет Аннгрет. Она как сквозь землю провалилась.

— Поди сюда, шлюха проклятая, слышишь? — Страшные крики. Овчарка воет, лошади храпят, в хлеву фыркает бык. — Выходи, шлюха, выходи, говорят тебе! — Палкой Оле бьет по клавиатуре пианино. Гром нестройных звуков.