Мичман Туз горестно вздыхал:

— Нехорошо как вышло. Не успели вы оклематься на новом месте, а уже получили взыскание. Что же вы не сказали, что докладывали и Савкину и главному инженеру?

— Ну и что? Мало доложить, надо добиваться, — сказал Олег.

— У них добьешься. Я вон еще две кровати в балок просил, так и не дали.

— Завтра уже закончим, всего две баржи осталось поднять. С понедельника можете идти в отпуск. Куда поедете?

— На юг. Надо немного погреться, а то я вот уже восемь лет на Севере. На юге ни разу не был. Врачи говорят — надо.

— Что же не заменились через три года? Имеете право.

— Право-то имею, это верно.

— Значит, вам тут нравится?

— Нет.

— Что же тогда не уезжаете?

— Просят.

— Что просят?

— Остаться.

— Но вы могли не соглашаться?

— Мог.

— Почему же согласились, если вам тут не нравится?

— Кому-то надо и тут работать.

— Рупь тут подлиньше, — поддел Козырев.

— Ты-то уж помолчал бы! — презрительно заметил Туз.

— А ты мне рот не затыкай, я те не солдат и не твой подчиненный.

— Жаль. Попал бы ко мне в подчинение, я бы тебе показал, где раки зимуют.

— Дак ведь бодливой-то корове бог рог не дает.

Они долго еще обменивались колкостями. Потом Козырев стал собираться домой. Он аккуратно сложил в котомку отвес, рубанок, молоток.

— Охота тебе каждый день таскать это с собой? — спросил Туз. — Оставь тут, никто не возьмет.

— Подальше положишь, поближе возьмешь. Знаем мы вас. — Козырев встал, закинул котомку за плечо и вышел.

Однако вскоре вернулся и сказал:

— Ты вот что, Туз козырный, завтра вечер не занимай.

— А что?

— Дак ведь завтра зашабашим. Мать пельмени стряпать будет. Звала, стало быть.

— Ладно.

— И ты приходи, капитан, — сказал Козырев Олегу. — Родитель мой тобой интересовался, приглянулся ты ему.

— Спасибо, но завтра я еду на Муськину гору.

— Ну гляди. В другой раз когда забеги.

— Непременно.

Более точное название горы — Муськин пуп. Когда-то здесь обосновались уголовники, бежавшие из лагерей. Питались они тут рыбой, олениной, промывали золотой песок реки Игрушки. На этот песок и играли в карты. Весов у них не было, и мерой будто бы служил Муськин пуп. Отсюда и название. Официально же называют «Муськина гора». Про пуп говорить стесняются.

Борисов ехал сюда принимать буровзрывную роту. Лейтенант Король окончательно запил, его представили к увольнению в запас, и до прибытия нового командира Щедров приказал временно принять роту Борисову.

— На плавсредствах сейчас делать нечего, а до зарезу нужен камень. Если будет мало людей, на подсобные работы подбросим еще. Транспортом тоже обеспечим.

Он и верно расщедрился и даже выделил в распоряжение Борисова старенький газик. Дорога на Муськину гору была хорошо укатана, и газик бежал по ней довольно шустро. Шофер ефрейтор Глазков посвящал Олега в курс дела:

— Ребята тут отчаянные, их у нас так и зовут королевской гвардией. Командир-то был по фамилии Король. Работают они как черти, особенно бурильщикам достается. Попробуй-ка в этой скале дырки сверлить. Взрывникам — тем легче, всунут в готовую дырку заряд, подпалят — и с приветиком.

— Сам ты с приветиком, — сказал сидевший сзади сержант Охрименко и выразительно покрутил пальцем возле виска шофера. — Поишачил бы ты там, другое запел бы.

Этот сержант и показывал Борисову хозяйство. В казарме было все вымыто, по стенам висели выдержки из уставов и плакаты по технике безопасности. Особенно было много этих плакатов.

— Зачем вам их столько? — спросил Борисов.

— А хиба ж я знаю? Инженерша тут по этой самой технике живет третий день, вот и поразвесили мы, чтобы не ругалась.

— Ну и как, не ругалась?

— Та ругалась. Флажки куда-то порастащили. Комсомольское собрание вчера провела.

Силантьева выставляла оцепление, вокруг бегали солдаты с новыми флажками. Взрывники закладывали динамит.

— Добрый день! — поздоровался Олег.

— Здравствуйте. А вы что тут делаете? — спросила Силантьева.

— Разрешите представиться: командир роты буровзрывных работ капитан-лейтенант Борисов.

— Вот уж поистине Фигаро здесь, Фигаро там. Вы что-нибудь в этом смыслите?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Тогда по возможности не мешайте. Идите вон в то укрытие и наблюдайте. Минут через десять будем рвать.

В укрытие Олег не пошел, но Силантьевой мешать не стал. Солдаты исполняли ее команды быстро и весело, должно быть, им хотелось сделать ей приятное. Через десять минут все было готово, и все отошли в укрытие — в траншею, обшитую досками. Завыла сирена. Проверив, все ли укрылись, Силантьева сказала сидевшему у взрывной машинки солдату:

— Давайте.

Тот повернул рукоятку, и земля вздрогнула от глухого, мощного и дробного взрыва. Борисов поднял голову, но Силантьева тут же крикнула:

— Всем сидеть, не высовываться!

Камни падали на землю еще долго, и земля дрожала, как будто по ней бежали тысячи людей.

Когда Борисов вылез из траншеи, над Муськиной горой висело темное облако пыли. Оно оседало медленно, ветер относил его в сторону океана. Вот оно совсем ушло, а на его место на гору стала вползать огромная лохматая туча. Тяжело ворочаясь, она взбиралась все выше и выше.

— Пурга идет, — сказал Охрименко. — Разрешите вести роту в казарму?

— Ведите, — разрешил Борисов.

Пока сержант строил роту, Борисов и Силантьева дошли до казармы. Увидев газик, Силантьева спросила:

— Ваша машина?

— Моя.

— Если собираетесь домой, ехать надо сейчас, а то застрянем тут еще на несколько дней.

— Да, мне надо вернуться. Кстати, секретарь партбюро просил и вам передать, что сегодня собрание.

— Тогда едем. Успеем? — спросила она водителя.

Глазков озабоченно почесал затылок, поглядел на небо. Туча надвигалась быстро, она уже закрывала полнеба.

— Успеем, дорога тут хорошая.

Они проехали больше половины пути, когда началась пурга. Она налетела сразу, снег повалил так густо, что «дворник» увязал в толстом слое снега, лежащего на переднем стекле. Глазков остановил машину, снял боковое стекло и еще метров триста ехал, высунув голову наружу. А снег шел все гуще и гуще, теперь уже в двух шагах ничего не было видно. Пока ехали по взгорку, дорога еще как-то угадывалась, но в низине ее стало совсем не видно. Борисову пришлось вылезти из машины и идти впереди. Идти было трудно, ветер валил с ног, иногда Олег падал, но поднимался и снова шел. Газик полз следом.

Так они добрались до перекрестка. Отсюда до поселка оставалось еще четыре километра. Аэродром был ближе, километрах в полутора. Борисов свернул к аэродрому, машина пошла за ним. Дорога на аэродром была хуже, но различить ее легче: две глубокие колеи, выбитые в распутицу, сейчас казались надежнее укатанного полотна. Борисов шел по левой колее, то и дело спотыкаясь.

А снег все валил и валил, ветер подул сильнее, все закружилось, заворочалось, и теперь уже не видно стало ни колеи, ни машины — ничего, кроме ворочавшейся снежной массы, тяжелой и липкой, как холодная сметана. Олег влез в машину. Глазков осторожно вел ее еще несколько метров, потом остановил.

— Дальше нельзя, мы уже сбились с дороги.

— Сколько мы проехали от поворота? — спросил Олег.

— Метров четыреста.

— Остался всего километр. Может, пойдем?

— Я не сумасшедшая, — сказала Силантьева. — Мы не отойдем и ста метров, как заблудимся.

— Что же делать?

— Ждать.

— Сколько?

— Может быть, сутки, если нам повезет. А может быть, и неделю.

— Но нельзя же вот так, сложа руки, сидеть и ждать, пока не замерзнем!

— Сейчас как раз высшее мужество состоит в том, чтобы ждать.

— Чего?

— Пока не кончится пурга или пока нас не найдут. Вы, конечно, не сообщили о нашем выезде?