Сергееву до этого не приходилось сталкиваться с баптизмом. Он обложил себя литературой о сектантстве. Оказывается, это религиозное течение широко распространено за границей. И сейчас, когда Сергеев услышал, что Коноплев в немецком плену стал баптистом, у него появилась мысль: немецкий плен не такое место, где могут бескорыстно проповедоваться религиозные веры. Кто такой этот его духовный отец Голубев? Дружок по фронту? А может быть, по плену? Может быть, и в лагере, где находился Коноплев, были свои бруки и агапкины?

А может быть, подлинный Агапкин был именно в коноплевском лагере?..

Мысль уходила всё дальше и дальше, увлекая за собой, раскрывая новые горизонты.

Сергеев разработал план своего дальнейшего поведения. Он сходит на рыбалку вместе с Коноплевым, объявит себя баптистом и поговорит с ним по душам. Тот, наверное, расскажет, где находился в плену и при каких обстоятельствах стал баптистом…

Коноплев охотно принял предложение Сергеева, и они вечерней зарей отправились на рыбалку с набором удочек, которых у Касьяна Титовича было в избытке. Пришли на речку, остановились у обширного зеркального плеса — «Ивашкина омута», любимого места рыбаков. Клев был изумительный, только подхватывай; рыба попадалась крупная: карповые и щука. К сожалению, вскоре стали одолевать комары; эта досадная помеха усиливалась с каждой секундой. В таких случаях хорошо помогает самосад.

— Ты что, дружище, кажись, не куришь? — спросил Сергеев Коноплева, энергично отмахиваясь от назойливой твари.

— Когда-то шалил малость, а теперь избавился от сей скверны… А ты, вижу, тоже не балуешься?

— Никогда в жизни не осквернял рта своего этой поганью… Пить тоже не пью.

— Вот как! Теперь мало от кого услышишь такие слова: не курю да не пью…

— Не возражаю, но мне, например, не позволяет делать ничего плохого моя вера… Ты, поди, неверующий?

Коноплев не ответил на этот вопрос. Он с удивлением посмотрел на Сергеева и спросил:

— А какая у тебя вера?

— Настоящая и единственно правильная на всем белом свете… Слыхал ты про баптистов?

Коноплев и на этот вопрос не ответил — насторожился.

— Так называют евангельских христиан, — продолжал Сергеев, — эти люди несут человечеству спасение. Только там знают истину.

Коноплев слушал Сергеева, затаив дыхание, слегка приоткрыв толстые пунцовые губы, потом оставил удочки, подошел к Сергееву, поклонился ему в пояс и, несколько нараспев, сказал:

— Спасибо тебе, брат во Христе…

— Никак ты тоже баптист?! — Сергеев сжал Коноплева в объятиях. — Рад, очень рад! Отныне будем не только братьями, но и друзьями. Аминь.

— Аминь! — радостно повторил Коноплев.

Продолжая оживленную беседу, рыбаки шли домой. Коноплев потребовал от своего брата и друга немедленно перебраться к нему. Жилье у него подходящее, недавно, при помощи колхоза, отстроил себе хату из двух комнат. Сергеев принял предложение и в тот же вечер переселился к Коноплеву…

Жена Коноплева — Клавдия, хлопотливая, жизнерадостная, приветливо встретила гостя и быстро соорудила ужин из рыбного и молочного. После ужина возник короткий спор, где спать гостю — в горнице или на сеновале.

Сергеев взглянул на Коноплева и сказал:

— А не лечь ли нам, друг, на сеновале?

— Чего лучше! — согласился тот, — я всегда сплю на сеновале…

На сеновале Коноплев пожаловался:

— Над нашей верой здорово здесь потешаются: хлыстами прозвали…

— Это по невежеству, — успокоил Сергеев, — ничего, придет время — поймут нас, а теперь крепко держитесь примера Христа — терпите…

После небольшой паузы Сергеев стал рассказывать о себе, придумав историю страданий своего отца, которого в старое время за баптизм травила православная церковь.

Коноплев с живым интересом выслушал гостя, а потом сказал, что у него много вопросов, которые накопились в течение последних лет.

Голубев не помогает ему. Он, конечно, человек больших знаний, а вот иных вещей не хочет понимать и только сбивает с толку. Может быть, сам бог послал ему, Коноплеву, Сергеева. Пошел он в армию по призыву, служил честно, но скоро его часть очутилась в окружении; выбраться не удалось: попал в плен. Тяжкой горько было за колючей проволокой, наверное пропал бы, если бы не два человека. Они как-то проникли в лагерь и неутомимо облегчали страдания. Называли они себя баптистами, открывали истинную веру и говорили, что в ней спасение не только души, но и тела. Кто шел за ними, тому заметно становилось легче: кормежка улучшалась, и не так фашисты измывались. Он, Коноплев, долго присматривался к баптистам. У него была своя вера от отца, православная. Но, по правде говоря, в чем эта вера, он толком объяснить не мог, не понимал: ходил в церковь по большим праздникам — вот и всё. А баптисты открывали настоящее слово Христово.

Вот так он и стал баптистом. Всё было бы хорошо если бы не Голубев. В последнее время он всё чем-то недоволен, на что-то намекает…

Сергеев, внимательно слушая монотонную, несколько скорбную речь Коноплева, решил, чтобы исключить всякое подозрение, притвориться спящим: сегодня он очень умаялся, разморил свежий воздух, сеновал, сельская благодать. И Сергеев затих.

Коноплев продолжал:

— Стал Голубев говорить всё чаще, что веру в человеке надо испытывать, и договорился до того, что мое испытание может быть в том, чтобы сжечь колхоз! Скажет же человек такое! Конечно, неладов у нас много, но жечь колхоз, приносить людям несчастье?!. Какое же это испытание в вере, этим только загрязнишь душу. Если за правду постоять, так это испытание… А так, какое же это испытание — приносить людям страдание?!. Конечно, я понимаю, это так, к слову пришлось, но и к слову так говорить нехорошо…

Коноплев смолк. Сергеев спал похрапывая.

— Убаюкал человека… А, видать, добрая душа. Завтра непременно попрошу совета. Шутка шуткой, а какое же это испытание?..

На следующий день после работы и еще более удачной вечерней рыбалки, плотно поужинав, «баптисты» снова очутились на сеновале.

Коноплев повторил вчерашний рассказ. Ему хочется знать: в евангелии где-нибудь сказано о таких испытаниях? Голубев — человек образованный, он должен знать… Потом Коноплева беспокоит, что Голубев всегда раздражен. Раз человек верит и чувствует близость бога, он должен быть спокоен и радостен… Голубева же не понять…

— Где он работает? — спросил Сергеев.

— Где-то в городе, говорит, что агент в учреждении.

— Когда и где вы с ним познакомились? — Сергеев вдруг спохватился, что перешел к допросу. — Это мне нужно для того, чтоб дать тебе толковый совет! — пояснил он.

— Понимаю. Я с ним не знакомился… Он просто приехал в наш колхоз по своим агентским делам, встретил меня на колхозном току, то да сё, оказались общие знакомые, с одним его другом я горе и нужду мыкал в фашистской неволе. Позвал его к себе. Оказалось, мы с ним значимся в одной баптистской общине. Я собирался новую избу ставить, он мне предложил денег: братья должны друг другу помогать… Но я решил, пусть мне колхоз поможет, как помог другим колхозникам.

У Сергеева почти созрело убеждение, что Коноплев попал в шпионские сети. Но как добраться до лазутчика? Адреса его Коноплев не знает. Ждать, пока он появится здесь? Но иногда он является через месяц, а бывает, и через полгода. Дать поручение местным властям? — рискованно.

На третий день, когда они продолжили свою, теперь еще более откровенную, беседу, Сергеев рассказал Коноплеву много такого, о чем тот до сих пор не имел никакого представления. Кто не знает, что в жизни часто к хорошему липнет дурное? Кто может поручиться, что Голубев не примазался к их чистой вере? В прошлом, при царизме, не раз так бывало: баптистами руководили крупнейшие помещики Мазаевы, купцы Смирновы, лорд Редсток, барон Корф, граф Бобринский, графиня Шувалова. Только ли вера привела к баптизму этих людей? Руководитель баптистов Павлов без всякого стеснения говорил: «Мы, баптисты, ничего не имеем против миллионов нашего брата во Христе Рокфеллера; мы довольны и счастливы, что второй наш брат Ллойд-Джордж управляет великой страной…»