— С какой стати вы считаете, будто я лгу?

— Вам лучше, чем кому бы то ни было, известно: раствор в емкостях непонятным образом заставило взорваться то самое таинственное явление, которое вы пытались фотографировать, — ответил Грэхем, чувствуя, как волосы на затылке начинают подыматься. — Ибо кому-то из ваших сотрудников удалось, наконец, получить запретное изображение. В качестве ответа Сильвер Сити смели с лица земли.

Судорога вдавила горло Грэхему. Он отчетливо понял^, что подписал себе смертный приговор, и е удивлением отметил: я все еще жив! Поглядел на Бича, желая увидеть, какое действие возымели последние слова; но ученый только крепче сжал скрещенные на груди руки, да в горящих глазах его блеснула едва различимая искра.

— Город пал жертвой того же явления, что погубило невесть сколько лучших ученых мира, — перешел в наступление Грэхем. — Выясняя обстоятельства их гибели, шаг за шагом я добрался до вас!

Он вытащил бумажник, извлек из него телеграмму и. передал Бичу. Тот негромко прочел:

ПОЛИЦИЯ БОЙЗА — ДЛЯ ГРЭХЕМА: ЕДИНСТВЕННЫЙ ОБЩИЙ ЗНАМЕНАТЕЛЬ ТИРЕ ВСЕ БЫЛИ ДРУЗЬЯМИ БЬЕРНСЕНА ИЛИ ДРУЗЬЯМИ ЕГО ДРУЗЕЙ ТОЧКА ГАРРИМАН.

— Речь идет о тех, кто умер в прошлом месяце. — Обвиняющим жестом Грэхем устремил на профессора указательный палец. — Но ведь и вы числились другом Бьернсена.

— Совершенно верно, — согласился Бич и начал задумчиво изучать собственные руки. — Мы с Бьернесном дружили издавна. Таких, как я, уцелело совсем немного. — Он поднял глаза и посмотрел на собеседника в упор: — И еще должен признаться, у меня действительно много сведений, которые я намерен сохранить в строгой тайне. И что же вы собираетесь делать со мною, а?

Столь явный вызов мог бы смутить человека менее настойчивого, но Грэхем так легко не сдавался. Уперев локти в колени, он подался вперед и постарался изобразить куда большую осведомленность, чем высказал только что; блефовать, выманить профессора на откровенность.

— Правду сказать, — начал он, — Ирвин Уэбб оставил тайное послание, которое нам удалось расшифровать… В послании говорилось предостаточно. Доктор советовал показать эту картину всему миру — если только зрелище не приведет к бойне.

— К бойне! — хрипло вырвалось у Бича. — К бойне! Да неужто мало Сильвер Сити? Картину видит один–единственный человек — смотрит, думает о ней — и мгновение спустя тридцать тысяч ему подобных расплачиваются жизнями, а быть может, и бессмертными душами! Ведь и сейчас опаснейший ваш враг — собственные мысли! Знаете крошечную малость, рассуждаете о ней — и сами подставляете себя под удар, обрекаете на гибель. Вас предает непроизвольная деятельность рассудка. — Взгляд Бича метнулся к двери: — Если этот люминесцентный экран внезапно засветится, — ни я, ни объединенные усилия всего цивилизованного мира не уберегут вас от немедленной смерти.

— Знаю, — невозмутимо отозвался Грэхем. — Но, право же, я рискую не больше вашего; допустим, опасность возрастет, если я прибавлю к уже накопленным сведениям данные, которыми располагаете вы, — и что же? Знание умножится, а двум смертям так и так не бывать.

Стараясь не глядеть на экран, он уставился в сверкающие глаза собеседника. Если начнется непоправимое, взгляд Бича скажет об этом…

— Бойня уже состоялась, хоть истины, по сути, никто не узнал; едва ли положение ухудшится, если истина выйдет наружу!

— Ваше предположение, — Бич саркастичееки усмехнулся, — основывается на ошибочной предпосылке: дескать, плохое не может обернуться худшим! — Он не сводил взора с экрана. — Не было ничего страшнее мощного лука и тяжелой стрелы — появился порох. Не стало ничего страшнее “сатанинской селитры” — пришли отравляющие газы. Потом бомбардировщики дальнего действия. Потом сверхзвуковые ракеты. Следом — атомные бомбы. Теперь — бактерии, вирусы–мутанты. А завтра — еще что-нибудь. — Бич отрывисто и язвительно засмеялся. — Ценою страданий и слез мы начинаем понимать: усовершенствования — и немалые! — возможны всегда.

— Охотно поспорил бы с вами, да сперва следует узнать все факты, — парировал Грэхем.

— В эти факты невозможно поверить.

— Но вы-то сами верите?

— Справедливый вопрос, — признал Бич. — Только в моем случае о вере либо неверии говорить не приходится. Какая, скажите на милость, вера, если сведения добыты эмпирическим путем? Нет, Грэхем, я в них не верю — я их знаю! — Он раздумчиво погладил подбородок. — Для сведущих людей собранные неопровержимые доказательства — более чем достаточны.

— Что же это за доказательства? — не отступал Грэхем, изо всех сил пытаясь вызвать ученого к разговору начистоту. — Что развеяло по ветру Сильвер Сити? Что прервало эксперименты целой группы исследователей — да еще и прикончило их таким образом, чтобы подозрений не возникло? Что не далее как сегодня погубило начальника полиции Корбетта?

— Корбетта? И его тоже? — Бич погрузился в длительное размышление, вперясь через плечо собеседника в занавешенную дверь. Повисла тишина — лишь настольные часы отщелкивали секунды, так или иначе приближавшие смертный час. Один лихорадочно думал, другой — сурово и неумолимо ждал. Наконец, Бич поднялся и выключил свет.

— За экраном лучше наблюдать в темноте, — пояснил он. — Сядьте со мною рядом и не спускайте с него глаз. Если засветится — немедленно принимайтесь думать о чем-то постороннем — иначе помоги вам Бог!

Придвинувшись поближе к ученому, Грэхем устремил взгляд во тьму. Он понимал: дело вот–вот сдвинется с мертвой точки, — но безжалостно терзался угрызениями совести.

“Ты обязан выполнить приказ! — не умолкал внутренний голос. — Твой долг — связаться с Лимингтоном, как было приказано! Если Бичу и тебе придет конец, мир ничего не узнает — кроме того, что ты, как и все прочие, потерпел неудачу. И лишь по служебному небрежению!”

— Грэхем, — раздался в темноте хрипловатый голос Бича, положив конец покаянным раздумьям, — мир получил научное открытие, сопоставимое по величине и важности с изобретением телескопа и микроскопа.

— Что же это?

— Способ расширить видимую часть спектра далеко за пределы инфракрасного порога.

— Ах, вот как!

— Средство обнаружил Бьернсен, — продолжал Бич. — Как бывало не раз, великое открытие сделали случайно, походя, занимаясь другими вещами. Но Бьернсен осознал значение своей находки, и получил практические результаты. Подобно телескопу и микроскопу, она раскрыла новый, неведомый мир, о котором никто и не подозревал.

— Новый угол зрения, позволяющий обнаружить нечто, незримо присутствовавшее и раньше? — подсказал Грэхем.

— Вот именно! Когда Галилей глядел в телескоп и, глазам не веря, обнаруживал то, что испокон веков оставалось незримым для несведущих миллионов, общепринятая и широко известная геоцентрическая система оказалась окончательно опрокинута.

— Великолепное открытие, — согласился Грэхем.

— Но сравнение с микроскопом будет удобнее. Левенгук обнаружил то, что с первого дня творения было у каждого, говоря буквально, под носом, и о чем, тем не менее, ни один человек и помыслить не мог. Оказалось, мы всю свою жизнь соседствуем с неисчислимыми живыми тварями, обретающимися вне видимости благодаря ничтожно малым размерам. Только подумайте, — настаивал Бич, и голос его звучал все громче” — Юркие живые твари, кишащие вокруг нас — под ногами, над головою, даже внутри наших собственных тел! Они борются, размножаются, гибнут в нашей кровеносной системе — и никто о них знать не знал, покуда микроскоп не прибавил человеческому зрению остроты!

— Тоже великое открытие, — подтвердил Грэхем. Невзирая на любопытство, нервы оставались натянутыми до предела: он так и вздрогнул, ощутив случайное прикосновение собеседника.

— Все это веками ускользало от нас — одно таилось в непостижимо далеком, другое — в неимоверно малом. Точно так же ускользало и третье, — затаившись в абсолютно бесцветном.

Глуховатый голос Бича задрожал от волнения.

— Шкала электромагнитных колебаний охватывает более шестидесяти октав, из которых человеческий глаз воспринимает лишь одну. Вот за этим зловещим барьером, — барьером, который воздвигло наше слабое, ограниченное, беспомощное зрение, — и таятся жестокие, всесильные господа, помыкающие каждым из нас от колыбели до могилы, невидимо и безжалостно паразитирующие на нас — истинные хозяева Земли.