— Ни единого, — успокоил Грэхем, глядя в окно широко раскрытыми, сверкающими глазами. — Несколько парят поодаль, над крышами домов; еще двое зависли над мостовой — но здесь их нет.

— Вот и слава Богу. — Лицо ученого прояснилось. Он провел пятерней по длинным седым волосам и едва заметно улыбнулся, подметив, что Воль тоже вздохнул с облегчением. — Мне любопытно знать, что же делать дальше? Мир узнал наихудшее — и что же он намерен предпринять? И можно ли что-то предпринять?

— Мир должен не просто узнать наихудшее, но осознать это как непреложную истину. Суровую истину, — убежденно вымолвил Грэхем. — Правительство вовлекло в общий план действий все крупные химические кампании. Первый шаг: на рынок выбросят множество доступных и дешевых препаратов, предусмотренных формулой Бьернсена, чтобы всякий и каждый сам удостоверился в существовании витонов.

— И что же дальше?

— Всенародное оглашение фактов. В грядущей схватке мы должны опираться на единое общественное мнение — Я не имею в виду общественное мнение одних лишь Соединенных Штатов. Я веду речь обо всем мире. Всем вечно вздорящим и грызущимся группировкам — политическим, религиозным и прочим — придется прекратить раздоры перед лицом общего врага — прекратить, объединиться и навсегда с ним покончить.

— Пожалуй, вы правы, — неуверенно заметил Юргенс, — да только…

Грэхем продолжал:

— Еще необходимо побольше разузнать о витонах. Известное о них сегодня — сущая малость. Нужно гораздо больше сведений, а их могут предоставить лишь тысячи — быть может, миллионы — наблюдателей. Мы должны как можно скорее уравновесить огромное преимущество, которым обладают витоны, уже много веков назад постигшие природу человеческую. Уравновесить — и досконально выведать о них все возможное! Познай своего врага. Бесполезно ковать заговоры и сопротивляться, не зная в точности, кто нам противостоит.

— Совершенно разумно, — сказал Юргенс. — Не вижу для человечества никакого выхода, покуда оно не сбросит этого бремени. Только вполне ли вы сознаете цену, которую придется уплатить за сопротивление?

— И чем же придется платить? — полюбопытствовал Грэхем.

— Гражданскими войнами! — Психолог даже рукой взмахнул, стремясь подчеркнуть весомость сказанного. — Чтобы нанести витонам хотя бы один удар, вам придется сперва завоевать и подчинить полмира. Человечество разделится на две враждующие орды — уж об этом они позаботятся! И половину, подпавшую под витоновское влияние, другой половине придется одолеть, — возможно, даже истребить, и не просто до последнего воина — до последней женщины, старика, ребенка!

— Неужели все позволят себя провести? — вопросил Воль.

— Пока люди не перестанут думать железами внутренней секреции, желудками, бумажниками — чем угодно, кроме мозгов, провести их проще простого, — зло бросил Юргенс. — Они будут попадаться на любой ловкий пропагандистский трюк — и всякий раз оставаться в дураках. Возьмите, к примеру, японцев. В конце позапрошлого века мы звали их цивилизованным, поэтичным народом и продавали им металлический лом вкупе со станками. Через десяток лет мы честили их грязным желтобрюхим сбродом. К тысяча девятьсот восьмидесятому мы снова готовы были с ними лобызаться, называли единственными демократами во всей Азии. А к концу века опять провозгласили исчадиями ада. Такая же история с русскими: поносили, расхваливали, опять поносили, вновь расхваливали — все в зависимости от того, к чему призывали — хулить или хвалить. Любой ловкий мошенник может взбудоражить массы, внушить любовь или ненависть, в зависимости от того, что ему в данную минуту выгодно. И ежели заурядный обманщик способен разделять и властвовать, — что же говорить о витонах! — Юргенс обернулся к Грэхему. — Помяните мои слова, молодой человек: первейшим и труднейшим препятствием окажутся миллионы истеричных дуралеев — наших же с вами собратьев.

— Боюсь, вы правы, — неохотно признался Грэхем.

Юргенс действительно оказался более чем прав. Через неделю формула Бьернсена стала общедоступна — причем в огромных количествах. А рано утром на восьмой день последовал первый удар. И грянул с такой разрушительной силой, что человечество, словно при психической атаке, замерло и остолбенело.

В лазурное небо, обрызганное розоватым светом утреннего солнца, невесть откуда низверглись две тысячи огненных струй. Опускаясь все ниже, они бледнели, расплывались и, наконец, превратились в оранжевые выхлопы незнакомых желтых стратопланов.

Внизу лежал Сиэттл. На широких улицах еще почти не было движения. Из печных труб вздымались редкие кудрявые дымки. Множество изумленных глаз устремились к небу, тысячи спящих заворочались в постелях, когда воздушная армада с ревом пронеслась над Паджет Саунд и ударила по городу, Рев перешел в пронзительный вой. Желтая свора штурмовала над самыми крышами. На нижних поверхностях куцых крыльев уже можно было разглядеть эмблемы в виде пламенеющих солнц. От удлиненных, стройных корпусов начали попарно отделяться непонятные черные предметы. Несколько мгновений, показавшихся вечностью, они беззвучно падали. И тотчас же дома превратились бешено крутящимися вихрями пламени, дыма, в деревянные и кирпичные обломки.

Шесть ужасных минут Сиэттл содрогался от серии могучих взрывов. Потом две тысячи желтых смерчей, словно адские призраки, взмыли в исторгнувшую их стратосферу.

Четыре часа спустя, когда улицы Сиэттла еще сверкали осколками битого стекла, а уцелевшие жители продолжали стонать под развалинами, нападение повторилось — в другом месте. На сей раз пострадал Ванкувер. Пике, шестиминутный ад — и снова ввысь. Медленно, будто с неохотой, густеющие струи реактивных выхлопов растворялись в верхних слоях атмосферы. А внизу лежали изрытые улицы, превращенные в руины деловые кварталы, обломки жилых домов, вокруг которых бродили плачущие дети, рыдающие женщины, враз постаревшие мужчины. Многие были ранены. Там и сям раздавались несмолкаемые крики, точно чья-то навеки проклятая душа претерпевала все муки ада. Отовсюду слышались короткие, резкие звуки, приносившие страдальцам покой и облегчение. Маленькие свинцовые пилюли несли вожделенное избавление смертельно искалеченным.

Вечером того же дня, во время схожей и не менее действенной атаки на Сан–Франциско, правительство Соединенных Штатов официально опознало и назвало агрессоров. Для опознания, правда, вполне могло бы хватить и эмблем на крыльях, однако весть выглядела слишком неимоверной, чтобы поверить в нее сразу. К тому же, всем были хорошо памятны дни, когда считали невыгодным нападать под флагом любой страны, кроме собственной.

Догадка оказалась верной. Врагом было Азиатское Сообщество, с которым Соединенные Штаты поддерживали, казалось, самые что ни на есть дружеские отношения.

Отчаянная радиограмма с Филиппин подтвердила истину. Боевые корабли, самолеты и сухопутные войска Сообщества наводнили весь архипелаг. Филиппинской армии более не существовало, а Тихоокеанский флот? Соединенных Штатов, который проводил маневры в тех краях, подвергся атаке, едва лишь поспешил на помощь союзникам.

Америка схватилась за оружие; руководство страны совещалось, обсуждая новое, такое неожиданное несчастье. Богатые прожигатели жизни уклонялись от призыва в армию. Сектанты, ожидавшие конца света, ушли повыше в горы и там дожидались трубного гласа, Архангела Гавриила и второго пришествия. Остальные простые смертные, готовящиеся стать жертвами невиданной гекатомбы, перешептывались и задавали друг другу вопросы:

— Почему азиаты на бросают атомные бомбы? Не имеют — или просто боятся, что у нас окажется больше?

Впрочем, дело было даже не в атомных бомбах. Вне всяких сомнений, жестокое, бессмысленное нападение было спровоцировано витонами. Как же умудрились они так разъярить и науськать Азиатское Сообщество, обычным и естественным состоянием коего было полудремотное?

Ответ получили от фанатичного летчика, сбитого во время бессмысленного одиночного налета на Денвер:

— Пришло время нашему народу обрести законное наследство, — объявил пилот. — Невидимые силы приняли нашу сторону, и способствуют нам, направляя к божественно предопределенному уделу. Настал Судный день, и кроткие наследуют землю!