Дмитрий Сергеевич, как всякий пишущий, почитал самого себя самым талантливым и великим. Его действительно много издавали, много переводили.

И вот пронесся слух: кого-то одного — Бунина или Мережковского— хотят выставить кандидатом на Нобелевскую премию.

Поэтому темнели лица супругов-литераторов, когда появлялся новый рассказ Бунина, выходила новая книга или появлялась восторженная рецензия.

«Избранные стихотворения» увидят свет лишь в 1929 году в издательстве «Современные записки» — 237 страниц, отпечатанных на отличной бумаге изящными крупными шрифтами. В сборник кроме старых войдут два десятка новых стихов.

Книга окажется весьма удачной, быстро раскупится. Гиппиус, естественно, отзовется ругательной рецензией.

Слава Бунина станет все время расти, дарование Мережковского— заметно чахнуть.

Мережковский, застенчиво растягивая в улыбке липкие губы, обратится с анекдотическим предложением:

— Иван Алексеевич, давайте составим нотариальное соглашение: в случае присуждения премии Нобеля одному из нас поделим ее, так сказать, по справедливости, то бишь поровну.

Бунин не выдержал, невежливо расхохотался:

— Что же это мы, того, неубитого медведя… ох, не могу…

Отдышавшись, принял уморительно смиренный вид:

— На ваш капитал, Дмитрий Сергеевич, никогда не посмею посягнуть. Да и кому же еще нобелевский миллион, только вам! И нуждаетесь вы сильно…

И дальше Бунин поступил с Дмитрием Сергеевичем несколько жестоко. Он таинственным шепотом произнес: — А мне теперь и деньги не очень-то нужны.

Мережковский встрепенулся:

— Почему?

— Никому не скажете? Я от всех скрываю, а то просить начнут…

— Слово даю! — Мережковский весь заходил ходуном.

— По национальной лотерее я выиграл двести тысяч! Возле Нотр-Дам купил один билетик, и вот…

Мережковский побледнел, зашатался. Бунин еще раз попросил:

— Только — ни слова!

В тот же вечер звонили Цетлины, Алданов, Куприн, еще кто-то:

— Поздравляем с крупным выигрышем!

Но самое забавное произошло недели через две. Случайно встретив Бунина в одной из редакций, Мережковский подлетел к нему:

— Иван Алексеевич, я что подумал: вы теперь с деньгами, вам тем более следует подписать соглашение…

Бунин строго посмотрел на просителя и наставительно произнес:

— Никак нет-с, любезнейший Дмитрий Сергеевич! Ведь деньги к деньгам идут. Так что нобелевскому миллиону прямой резон— на мой счет, к двумстам тысячам.

Взгляд Мережковского пылал ненавистью. «

Впрочем, народная примета в случае с Буниным не оправдалась. Когда мальчишка-посыльный принесет на виллу «Бельведер» в Грасе телеграмму о решении Шведской академии, то в доме не найдется нескольких су на чаевые, а единственные туфли Веры Николаевны будут находиться у сапожника на ремонте — по поводу очередного износа каблуков. И вообще все обитатели виллы, бунинские нахлебники — Галина Кузнецова, писатели Николай Рощин и Леонид Зуров, не говоря о хозяевах — Вере Николаевне и Иване Алексеевиче, уже давно будут пребывать во всяческом мизере — несытно кормленные, бедно обутые.

Впрочем, до этого крутого поворота судьбы Бунину придется хлебнуть лиха, испить из горькой чаши изгнанничества.

Весь русский народ нес крестные муки — и те, кто оставался на родной земле, и те, кто пребывал на чужбине.

* * *

По Парижу ходила горькая шутка, пущенная Буниным:

— Большевики до той поры будут бороться за счастье народное, пока не уничтожат весь народ.

1

Когда захлебнулись в крови последние защитники Кронштадта, по всей Руси необъятной полыхали мужицкие бунты. На Семерном Кавказе комбриг Ершов отчаянно сражался с большевистскими подразделениями. Не успокаивалась исстрадавшаяся Украина, по ее широким просторам носились тачанки повстанцев. Полыхало Ишимское восстание. Но выше всех взметнулось пламя Поволжского бунта, где тысячи мужиков преданно поддерживали атамана-мстителя Антонова.

Главным «специалистом» по удушению мужицкого анархизма стал 28-летний барин М.Н. Тухачевский. Вопреки рекомендациям В.И. Ленина — вполне, впрочем, декларативным: «против народных масс репрессий не применять, а выявлять зачинщиков», Тухачевский переводил всех под корень, зажигал села с двух сторон, безвинные дети и бабы падали под шашками рядом с их отцами и мужьями, доведенными до отчаяния поборами и схватившимися за вилы.

Но вот газеты сообщили: «Конец антоновским бандам». Говорят, что, когда курсанты Тухачевского вели мужиков на расстрелы, обреченные тянули заунывную песню:

Народ стонал от ран, от тифа, от голода, от бесправия…

Ленин, кажется, первым из кремлевских вождей понял: вопреки учению великого Маркса, надо переложить руль государственного корабля вправо. Самый образованный и самый дальновидный среди партийной верхушки, он еще весной восемнадцатого года начал разрабатывать пути экономической ретирады. Но во время гражданской войны было не до маневров, задача стояла куда насущней — уцелеть. Тогда торжествовал военный коммунизм с его примитивно-разбойничьей формулой: «Твое — это мое, берем чужое как свое!»

Допущенный в советское хозяйство капитализм — пусть в куцем, мизерном количестве — тут же дал потрясающие результаты. Как по волшебству прилавки заполнились товарами, даже цены их мало отличались от цен мирного времени. Крестьянин тут же познал важность своего труда, наиболее старательные, наделенные земельными участками, быстро пошли в гору. Ликбезы распахнули двери для неграмотных. Пролетарских детей зазывали в рабфаки и вузы. Комсомол предлагал юнцам не только крушить церкви, но и много интересного — от занятий спортом до туристических походов, от обсуждения кинофильмов и театральных постановок до веселых шествий в дни революционных праздников.

Многих заразили идеей коммунизма. Люди поверили Ленину, объявившему построение светлого будущего в десять — пятнадцать ближайших лет. Только прежде надо разбить классовых врагов— внутренних и внешних.

Люди верили вождям, верили в свою избранническую миссию, жалели американских и прочих негров и жаждали мировой революции на благо пролетариев всего мира.

Довольствовались рваными сапогами и, не щадя себя, могли трудиться по две смены.

Такого энтузиазма мировая история не знала.

От вождей требовалось только одно: эту бурлящую энергию направлять в доброе русло.

Скептики становились горячими сторонниками ленинских идей, враги начали сомневаться в собственной правоте…

2

Не стоит прибегать к сослагательному наклонению и строить бессмысленные заключения вроде такого: «Если б Ленин столь рано не умер, если бы не деспотизм Сталина, если бы не умственная недостаточность и серость Хрущева…»

Ленин не был здоров. Еще с начала двадцать второго года у «вождя» происходили неприятные для больного и непонятные для докторов явления. Ильич порой без всяких видимых причин стал на короткое время терять сознание, немела правая сторона тела. После этих припадков Ленин некоторое время не мог связно говорить. С марта такие припадки стали повторяться до двух раз в неделю. Они продолжались от двадцати минут до двух часов. И все это, как положено на большой зоне коммунистического концлагеря, тщательно скрывалось от народа.

Ленина перевезли поближе к природе — в роскошную усадьбу Горки, что в 35 верстах от столицы по Каширскому шоссе.

И вдруг, как бы сами по себе, припадки и головные боли прекратились. Осенью вождь чувствовал себя столь исправно, что вновь приступил к работе. Врачи и близкие были приятно потрясены, когда на заседании Коминтерна Ильич держал речь один час двадцать минут — на немецком (!) языке.