Заметкой «привет лауреату» откликнулся сам Милюков:

…Наш сегодняшний триумфатор, пробегая приветственные статьи, посвященные его торжеству, не может не заметить одной основной темы, которая в этих статьях развивается. Старым карамзинским слогом эта тема могла бы быть озаглавлена: «О любви к отечеству и народной гордости».

…Мы в самом деле преисполнены сегодня чувством народной гордости: один из наших лучших и первейших писателей получил, наконец, международное признание и формально перешагнул ту черту, которая отделяет репутацию писателя национального от писателя мирового.

Но если одних переполняла гордость, то у других вскипала лютая ненависть. Среди великого множества поздравлений курьезом прозвучал отклик в газете французских коммунистов «Юманите»:

Нобелевская премия литературы присуждена романисту из белой русской эмиграции Ивану Бунину. Буржуазия венчает своих людей. Однако есть нечто комическое и дерзкое в действиях тех, кто присуждает осколку мира, разрушенного большевистской революцией. И это в то время, когда в СССР русская литература, оживленная революцией и социалистическим строительством, цветет великолепно.

Бунин отозвался на эти строчки спокойно:

— Собака лает — ветер носит!

И, подумав, добавил, обращаясь к Зурову:

— Леня, отправьте в «Юманите» телеграмму: «Благодарю за внимание к моему скромному творчеству. Бунин». Ах, бедняги! Что ни сделаешь куска ради! Отрабатывают подачки Кремля.

Обратился к жене:

— Однако надо собираться в Париж. Кугушевы обещали еще дать в долг пятьсот франков. Вернемся из Стокгольма — расплатимся за все сразу!

4

Лионский вокзал Парижа. С утра моросит холодный дождь. Расплывающимися шарами отражается на асфальте свет фонарей. В туманной дали показываются два громадных огненных глаза: к перрону подкатывает, попыхивая паром, паровоз. Замедляя ход, прокатывают вагоны с ярко освещенными окнами: общие — для плебса, международные — для богатых…

Толпа журналистов бросается к восьмому, замыкающему состав, вагону. Это обычный спальный вагон — для учителей и бухгалтеров, средней руки чиновников и мелких лавочников.

В последний раз, отвратительно скрипнув тормозами, поезд остановился.

И вот знакомая стройная фигура появляется в дверном проеме.

— Бунин! Виват!

Иван Алексеевич еще не успел войти в роль всемирной знаменитости.

Он растерянно улыбается:

— Так уж случилось, что я не в международном…

На площади уже ждут авто. Все рассаживаются, и кортеж, вполне королевский, несется в квартал Этуаль к роскошному отелю, тому самому, где недолго жил вдруг разбогатевший, а потом опять в одну ночь ставший нищим русский человечек — к «Мажестику».

Эх, видать, Господь так расположил, что из всех богатств русскому более всего достаются сокровища духовные… Кажется, не успеют завянуть цветы, врученные лауреату, как от его нобелевского миллиона останутся лишь сладостные воспоминания.

Это будет позже. А пока что, после грасского захолустья, смущаясь роскошных интерьеров первоклассного отеля, Бунин обращается к портье:

— Мне нужно небольшую спокойную комнату.

Важно подкатывает сам директор. Он похож на удачливого провинциального импресарио. Говорит вальяжным баритоном:

— Господин лауреат, вы платите за самый дешевый номер, но займете самые богатые апартаменты. Умоляю вас!

Бунин следует за ливрейным лакеем. Вспыхивают беспрерывно магний, потеют фотографы, журналисты задают десятки вопросов.

От этого столпотворения начинает кружиться голова.

Как тогда же писал очевидец, «Бунин на ходу творит молитву: Боже, защити меня от зависти, от недоброжелателей, от фотографов и журналистов…»

5

Едва он успевает принять душ и облачиться в халат — роскошный серый халат, выполненный умелицами Востока не иначе как для могущественного хана и подаренный старыми друзьями и соседями по Грасу князьями Кугушевыми, как настойчивый телефонный звонок прерывает бунинский отдых.

Управляющий отелем, тысячи раз извинившись за беспокойство, говорит:

— Мсье Бунина очень просят спуститься вниз журналисты, они не желают расходиться…

Новый звонок:

— Через час гостеприимный ресторатор Федор Дмитриевич Корнилов устраивает званый ужин в честь великого Бунина!

Бунин, по возможности тщательно одевшись, натянув ботинки, которые еще недавно разгуливали по грасским тропинкам, готов спуститься вниз, как в дверях появляется человек неопределенного возраста с громадной плешью и громадными темными глазами. Расшаркавшись, он с поклоном протягивает визитную карточку:

— Я представляю интересы ювелирной фирмы «Шварц и Майзельсон». Гарантируем изделия самого высокого качества по самым низким ценам.

И, понизив голос:

— По случаю есть прекрасный бриллиантовый гарнитур: колье, диадема, серьги и два кольца — работа фирмы «Фаберже». Только вчера получили от знатного русского…

И опять телефон:

— Говорят от ясновидящей с мировым именем госпожи Каль Тухолки. Готова по сниженной цене предсказать вам, господин писатель, ваше будущее. Адрес запишите: дом 36, рю Пигаль.

— У меня не будет будущего, если не дадут немного покоя.

К телефону Бунин больше не подходит, хотя он без перерывов

трезвонит, спешит к выходу, но в дверях его тихо дожидаются два скромно одетых соотечественника:

— Иван Алексеевич, мы из управления Зарубежного союза русских военных инвалидов. Вы, если помните, с двадцать первого года наш почетный член. Для поддержания кассы согласитесь провести свой литературный вечер…

— Я сейчас не распоряжаюсь своим временем.

— Дайте лишь принципиальное согласие, а дату уточним потом.

— Согласен!

Предприимчивые инвалиды уходят, а через день в газетах появляются сообщения о вечере и — «подробности программы и дата будут сообщены особо».

* * *

Гостеприимный Корнилов сегодня особенно торжествен. Громадный стол заставлен всеми чудесами его прославленной кухни.

— Кушайте, Иван Алексеевич, на здоровье и поправляйтесь…

Бунин заботливо прихватил с собою всю журналистскую полуголодную братию. Большинство из них отродясь не видели подобной роскоши. Официанты только успевают убирать опустошенные блюда.

Корнилов добродушно посмеивается, журналисты успевают пить, жевать, задавать вопросы и записывать. Бунин есть не успевает, он все время отвечает на вопросы, рассказывает о бурных событиях лауреатской жизни:

— Вышел немного погулять вечером, едва начал спускаться с горы, где живу, как наперерез две таинственные фигуры, думаю: разбойники! Как выяснилось, я почти не ошибся — оказалось, журналисты.

Спрашивают:

— Вы Бунин? Мы из Ниццы приехали… Несколько вопросов.

Выходим с ними на авеню Тьер, еще три человека, один в форме. Представляется:

— Начальник местной полиции! Нет, не беспокойтесь, арестовывать вас не буду. Вот обратились ко мне эти два журналиста, вас разыскивают.

Зашли мы в кабачок, вспыхнул магний, сняли меня. Следующий день был у меня отравлен: в газете напечатано большое бледное лицо, словно меня только что приговорили к электрическому стулу.

— Иван Алексеевич, когда ваш отъезд в Стокгольм?

— 5 декабря. Очень хотелось бы проехать через Ревель, побывать в Риге, в нашей родной, российской обстановке.

— А затем…

— Затем — либо вернусь в Париж, либо южным путем обратно в Грас. Там ждет меня работа — надо заканчивать «Жизнь Арсеньева».

— Правда, что этот роман автобиографичен?

— Нет, это не так! Все, что я пишу, — непременно выдумываю, не могу и не хочу быть «летописцем». Выдумал я и свою героиню. И до того вошел в ее жизнь, что поверил в то, что она существовала, и влюбился в нее. Впрочем, нельзя писать и не влюбляться в своих героев. Только в этом случае их полюбят и читатели.

Корнилов вежливо остановил поток вопросов:

— Господа литераторы, подымем бокалы за будущие успехи Ивана Алексеевича, чтобы он написал много толстых интересных книг!