— Долго дама пробыла в тринадцатом номере?

— Виноват-с, господин Соколов, мне пришлось в участок идти с регистрационной книгой. Вернулся лишь к обеду, во сколько рыжая удалилась — того знать не ведаю.

Соколов еще раз пожал руку дворнику и пошагал в магазин Кирова — это каких-то двести саженей от Златоустинского.

Магазин Кирова занимал два довольно, обширных этажа, набитых самым разнообразным металлическим товаром — от уздечек, гвоздей, щеколд, кочерег до различных замков — английской модели внутренних, громадных амбарных. Некоторые, совсем как при Иване Калите, закрывались металлическим винтом, каких, кажется, никто лет сто не делал.

Покупателей в торговых залах было много — народишко простой, незамысловатый. Едва появился Соколов, как к нему бросился приказчик весьма замухрышистого вида, в полинялой в белый горошек рубахе, в короткой жилетке, в стоптанных башмаках.

— Чего желаете, ваше благородие? — Снизу вверх

угодливо заглянул Соколову в глаза.

— Ключ мне требуется скопировать.

— Это вам сюда, в дальние помещения, возле кладовой. Лев Яковлевич Чукмандин замечательно работает! Ему даже зять их превосходительства полицмейстера Яфимовича в восьмом году заказ давали, остались довольны — лучше некуда!

За крепкой дубовой дверью, возле громадного сейфа, за верстаком в плисовой ярко-красного цвета рубахе и в новом пиджаке сидел с самым хмурым лицом, взиравшим на весь мир с кислой презрительностью, мужик лет тридцати. Руки — с глубокими черными морщинами от въевшейся металлической пыли — с необыкновенной ловкостью действовали рашпилем.

При виде Соколова мужик оторопело уставился на гостя, у него мелко задрожали губы, впрочем, он не проронил ни звука.

Соколов сделал знак рукой приказчику: «Пошел вон!»

— Чукмандин, ты меня узнал? — И подумал: «Чего он трясется?»

— Вроде бы, господин, мы незнакомые.

— Я — Соколов из уголовной полиции. Есть серьезный разговор.

Чукмандин на мгновение задумался, остановив оценивающий взгляд на госте. Приняв, очевидно, какое-то решение, с готовностью произнес:

— Если вы тот самый Соколов, то вас все собаки в Москве знают. С моим удовольствием буду соответствовать. Только верну заказчику, ожидают давно, — показал болванку, какую растачивал. — Да вы, господин полицейский сыщик, присаживайтесь на стульчик. Позвольте, вытру. Теперь чисто, как в горнице у попадьи.

Соколов с интересом наблюдал, как Чукмандин подошел к рабочему столу, выдвинул ящик, что-то достал и быстро спрятал в левый карман, от чего пиджак сразу провис. Соколов удивился: «Не револьвер ли? Очень похоже на французский пятизарядный “нансен” с коротким стволом. Очень любопытно».

Чукмандин вновь повернулся к Соколову, в нервной улыбке оскалил зубы:

— Посидите малость!

Он вышел, плотно прикрыл за собой дверь. Соколов вскочил со стула, бросился за Чукмандиным, но не успел — ключ в дверном замке дважды повернулся.

Сыщик с силой рванул на себя дверь, еще и еще раз. С треском, роняя шурупы на пол, отскочила ручка. Соколов стал долбить ею дверь:

— Открой, сукин сын!

В ответ — тишина.

Мысли лихорадочно пронеслись в голове: «Чего этот мужик бросился в бега? Стало быть, виноват крепко в чем-то? Интересно, в чем? Нет, братец, не выйдет!»

Соколов посмотрел на окно — оно было забрано толстенной металлической решеткой.

Тогда Соколов разогнался и плечом врезался в дверь. Увы, та открывалась вовнутрь, нисколько не поддалась. Еще раз и с большей силой сыщик повторил прием. Содрогнулась вся стена, заходила ходуном, но дверь выстояла.

Ободренный сыщик отошел в дальний угол и с отчаянной решимостью бросился в атаку. Казалось, что заколебался весь дом. Еще раз — и дверная коробка вылетела наружу, как пробка из шампанского, только полетели штукатурка и клубы пыли.

Началась погоня за беглецом.

Сокрушив дубовую дверь, Соколов выскочил в торговый зал. Протолкавшись сквозь толпу покупателей, кого-то опрокинув с ног, он оказался на Мясницкой.

— Кто видел преступника в пиджаке и кумачовой рубахе? — крикнул сыщик. — Куда он побежал?

Подросток в лаптях, самого жиганистого вида, хитро сощурился:

— Вы — полиция? Тогда он во-он туда, в гору побег, к Малой Лубянке!

— Вот тебе за вранье! — Соколов отвесил лгуну «леща» и бросился в противоположную сторону — к Лубянской площади, соображая: «Преступнику всегда сподручней бежать с горы, да и народу на площади много, с толпой смешаться захочет».

Чукмандин, столь неожиданно пустившийся в бега, имел время, чтобы несколько оторваться от погони.

Соколов лихорадочным взглядом шарил по оживленной толпе, пытаясь разглядеть беглеца. Повсюду сновали, двигались люди: юркие рассыльные в фирменных кургузых пиджачках с блестящими номерами на груди, простолюдины в допотопных чуйках, студенты в суконных картузах, гимназисты в форменных кителях с начищенными пуговицами и кокардами, почтальоны в фуражках с короткими лакированными козырьками, газетчики, отчаянно горланившие: «Свежие новости! Похититель миллиона банкира Шапиро не найден, ушел с концами!»

За спиной Соколова отчаянно зазвонил трамвай. Сыщик отпрянул в сторону. Это был шестой номер: Сокольническая застава — Петровский парк.

Трамвай выкатился на площадь и, замедлив ход, стал сворачивать вправо. Соколов увидал, как прятавшийся за массивной мачтой освещения Чукмандин метнулся к первому вагону и в момент поднялся к кабине вагоновожатого, что-то сказав ему. Трамвай сразу прибавил ходу. Соколов счастливо улыбнулся:

— Ну, братец, теперь ты от меня не уйдешь!

Сыщик заметил возле чугунной коновязи молоденькую, с крепкими ногами каурую лошадку, впряженную в легкую рессорную коляску. На козлах дремал, опустив бороду на грудь, извозчик.

Соколов, не теряя мгновений, махом вскочил в коляску, хлопнул по плечу извозчика:

— Хлещи кобылку, догоняй шестой трамвай! Ну, чего рот рассупонил? Гони, говорю!

Извозчик, придурковатый мужик лет тридцати, тупо глядел на седока:

— Чой-то, транвай? Куда распорядитесь, туды повезу. А на транвае я не пользуюсь.

Соколов, закипая гневом, прорычал:

— Дурень, раз приказано — гони!

— Чаво?

— Ах ты, раззява!

Соколов выхватил из рук извозчика кнут, хлестанул лошадку. Та, дико заржав и скосив на сыщика лиловый глаз, вдруг рванула с места. Соколов успел уцепиться за коляску, а извозчик, не ожидавший столь замечательного маневра, кубарем полетел на мостовую.

Соколов, уже на полном ходу торопливо разбирая вожжи, проговорил:

— Вот и хорошо, кобыле легче! Давай, красавица, шевели ногами, догони вон ту железяку. Ах, бабка, куда ж ты лезешь, да еще с тазом? Чуть не сбил, право. Н-но!..

Трамвай уже выкатывал на Софийку.

Кобылка, словно осознав свое значение государственной важности, пошла прыткой рысью, только из булыжной мостовой полетели искры. Соколов не уставал подбадривать ее, то и дело подергивая вожжи.

Трамвай, без конца трезвоня, тоже набирал скорость и даже проскочил мимо остановки. «Этот сукин сын заставил вагоновожатого так гнать. Небось заметил, что я сей миг его самого достану! — подумал Соколов. И не на шутку встревожился: — Если при выезде на Неглинку не затормозит, то вагоны слетят с пути, жертв не избежать! Как остановить безумца?»

Сыщик уже не хлестал лошадь. Теперь она сама вся пласталась, вытягивалась в струнку, неслась столь резво, что впору фаворитам всероссийского дерби.

Но вот коляска поравнялась с вагоном. Соколов приготовился прыгать в заднюю открытую, как обычно, дверь. Он, прилаживаясь, уже потянулся к поручню.