Тут Коробка повернул голову и... расцвел счастливой улыбкой:

— Аполлинарий Николаевич, радость какая! По делам к нам? — Малость подумал, решительно добавил: — Уж какие от вас секреты! — Перешел на шепот. — Ведь меня в филеры взяли. Жалованье хорошее. И служба азартная.

— Фигуранта ждешь?

— Его самого, из Москвы. Второй день тут киснем, смотрим по приметам. Кажись, опять не прибыл.

— Каков из себя?

Коробка малость замялся, помня про «неразглашение тайны», да под взглядом гения сыска поежился и, вздохнув, заученно затараторил:

— Пол — мужчина, возраст — годов тридцати с малым, телосложения крупного, грудь широкая, роста выше среднего, волосы густые, темного цвета, зачесывает назад, нос мясистый...

— Носит короткое однобортное пальто темно-синего цвета, велюровую шляпу. Так?

— Он самый!

— Этого субчика тебе ждать придется до второго пришествия. Так что вполне есть время прокатить нас...

— К господину полковнику Рогожину, начальнику охранки?

— Вези к моему приятелю — полицмейстеру Дьякову. Мы с ним великолепно сработались.

Еще при подъезде к полицейскому управлению из раскрытого окна на втором этаже московские сыщики услышали громогласную ругань знаменитого на всю губернию полицмейстера.

Соколов без доклада вошел в кабинет и застал замечательную сценку. Великолепный полицмейстер заталкивал в рот какую-то бумагу стоявшему перед ним на вытяжку человеку с тросточкой и в клетчатом пиджаке песочного цвета. В несчастном Соколов узнал другую местную достопримечательность — филера Коха по кличке Жираф.

Раскрасневшийся Дьяков с гневом повернулся к дверям и... в единый миг растаял. Он оставил свою жертву и бросился обнимать гостей.

— Нечаянная радость! Благодетели мои, по каким делам в наши пенаты? — Повернулся к Коху, погрозил бугристым кулаком: — Ух, ирод, я тебя проучу еще, узнаешь, как фальшивые расходы сочинять! Ишь, накатал мне трактиров, извозчиков, железнодорожных расходов на сорок один рубль в месяц! Это кроме суточных, что в дни наблюдений выдаю. Каков гусь? Ты мне в счет включи еще расходы на своих блядей и шампанское, кои они лакают! Я тебя тогда...

Соколов, малость повеселившись, приказал:

— Садись за стол, Николай Павлович! И пусть пострадавший Кох остается с нами. Сегодня надо неожиданно — пока не проведал про мой приезд — сделать обыск у зубного врача Бренера.

— Так у него ничего не нашли! — сказал Дьяков. — Ваш Сильвестр Петухов только что шмонал. Даже Рогожин присутствовал.

— Не погнушаемся, еще разок поищем, — сказал Сахаров.

— Конечно, тем более что ваши московские филеры — отец и сын Гусаковы — уже две недели пасут Бренера, наблюдают за его гостями. Они и сейчас против ворот Бренера в кустах сидят. Составили донесение по десятидневной прослежке и наблюдению: «Бренер в подозрительных связях не замечен». Сводки наблюдения можем затребовать.

Соколов заметил:

— Зубной врач под видом пациентов может принять товарищей по организации. А те легко притащат для хранения и динамит, и нелегальщину. Нужен повторный обыск.

Дьяков легко согласился:

— Это точно! У российского человека всегда поискать полезно: все что-нибудь найдешь. Не бомбу, так книжку запрещенную или таракана за печкой. Ха-ха!

Соколов выпрямился во весь гигантский рост:

— Так что время терять? Вперед!

Вздымая выше туч знаменитую саратовскую пыль, коляска, запряженная парой, миновала пожарное депо. Казенный возчик натянул вожжи:

— Тпрру, прибыли!

Из густых зарослей, что буйно произрастали против вполне крепостных ворот Бренера, вылезли Гусаковы.

— Аполлинарий Николаевич, миленький, как радостно видеть вас! Где Бренер? Да там, паразит, в доме сидит — раннего утра из трубы дым прёт — нелегальщину, поди, жгёт. А мы вдребезги замучились...

Дьяков кивнул Коху:

— Ну, Жираф, действуй!

Кох пошел вдоль высокого кирпичного забора, за которым злобно рычала собака. Возле низкой дверной калитки, обитой листовым железом, подергал веревку колокольца, еще и еще раз. Наконец раздался заспанный женский голос:

— Чего надо?

Кох артистично скорчился и жалостным голосом произнес:

— Гутен таг, фрейлейн! Господина доктора надо! Ужас как зубы ноют, хоть в Волге топись.

За дверями зевнули, равнодушно ответили:

— Доктор уехамши. Куда? Да в эту, как ее, ну, в Астрахань. Иди, милок, в другое место.

Кох аж всхлипнул:

— Мадам, очаровательная фрейлейн! Откройте на краткий миг вход в вашу обитель, я вам на ленты и духи желаю три рубли пожертвовать, — и погремел мелочью в кармане.

Просителя даже не удостоили ответом, оставили стоять возле замкнутого входа.

В дело решительно вступил Соколов. Оглядев калитку и, видимо, убедившись в ее особой прочности, приказал Дьякову:

— Николай Павлович, встань в позу!

Тот выпучил глаза и пошевелил усищами:

— В какую?

— В ту самую, в какую солдат Копьев ставил матушку-императрицу Екатерину. И потерпи ради любимого Отечества.

Здоровенный Дьяков наклонился. Соколов забрался ему на спину, дотянулся до верха забора. Собачий лай раздавался уже не смолкая. Сыщик перемахнул во владения Бренера.

Кругом царил бесподобный порядок: посыпанные золотистым песком и мелким гравием дорожки, клумбы с осенними цветами, бьющий струями фонтан, подрезанные кусты и деревья.

Тем временем собака, оказавшаяся злобным волкодавом, щерилась, прицеливаясь к своей жертве.

Соколов отломил от дерева увесистый прут, огрел им зверя:

— Фу, на место!

И зверь вмиг потерял свою злобную решимость. Поджав хвост, гремя цепью, он вполз в конуру.

Соколов тут же перевернул ее — отверстием к земле:

— Сиди под арестом!

И вдруг с крыльца островерхого двухэтажного дома, какие строят лишь где-нибудь в Баварии, раздался насмешливый голос:

— Очень трудно верить, но ко мне, как подлый воришка, через забор проник сам граф Соколов! Я не ошибаюсь? Руки вверх, лицом к забору! Ахтунг: стреляю без предупреждения!

Соколов рассмеялся:

— Сколько в вас легкомыслия, Бренер! Дом оцеплен полицией, а вы глупые команды отдаете. Положите на землю орудие убийства и откройте калитку.

— Прежде я убью вас, граф! Вы — защитник прогнившего самодержавного строя, который есть тюрьма народов. — Глаза Бренера фанатично горели, крики его были слышны за забором. — Поднять руки, я отличный стрелок!

Дьяков, слыша вопли Бренера, взволновался:

— Наш боевой друг в беде, а мы отсиживаемся в засаде! Вперед, на штурм вражеской цитадели! Жираф, полезай на забор, давай я тебя подсажу.

Сахаров разумно заметил:

— Зачем на рожон лезть? Надо зайти с тыльной стороны...

Дьяков махнул рукой:

— Поздно! Давай, Жираф!

Тот поежился:

— Может, подкрепление вызовем? Вон, хоть пожарников...

— Молчать! Вперед, ура! — И Дьяков, ухватив под микитки Коха, стал помогать. Тот от безвыходности изловчился, подтянулся и заглянул во двор. Внизу, прямо под ним, стоял Соколов, скрестив на груди руки. Жираф отважно заорал:

— Бренер, сдавайся, собака!

Тот, почти не целясь, пальнул из ружья. Пуля сбила с головы Коха модное канотье, которое полетело на землю. За ним последовал и владелец головного убора, вполне живой и даже счастливый. Встав на ноги, Кох поднял шляпу, замахал ею:

— Пробил насквозь! Чуток ниже — и не было бы меня на этом свете. Совсем шальной этот Бренер.

Дьяков по-отечески прижал пострадавшего к груди:

— Делать нечего, надо вызывать вооруженную подмогу. Десятка полтора полицейских не мало? Жираф, беги в пожарное депо, протелефонь дежурному...