- Да мне по хер, честно говоря. Думай сам!

Хлопает дверью машины. Напрасно. Не лучший финальный аккорд. Лену, конечно, можно понять, но я уже не страдаю от избытка понимания к ее истерикам. Возможно, я в чем-то был не прав. Мало ли. Она поорала, схватила свою огромную дорожную сумку нескладного вида от какой-то там крутой фирмы и ушла. В целом, расставание прошло удачно. Теперь я еду домой, чтобы остыть от этого разговора. Вечер вряд ли удастся, потому что для его успеха мне нужно было бы трахнуть любимую и еще как-нибудь расслабиться, а альтернатива разве что в том, чтобы надраться. Мне неохота куда-либо ехать. Видимо, у меня уже сформировалось философское отношение к клубам, тусовкам и прочему жизненному хламу. Еду домой. Надо ли предварительно звонить кому-то, пока я еще не рванул в родные края? Не знаю. Выхожу в ларек за сигаретами, оставив машину на аварийке. Моросит. Настроение упадочное.

Перед тем, как открыть дверь в подъезд, оглядываюсь вокруг. Я чего-то достиг. Что-то изменил. И где-то промахнулся.

«Day just like today with nobody else around…»

Надо переключить на что-то более близкое к электронике, но пока не решаюсь. Нытье Мортена Харкета удивительно тонко сливается с атмосферой снаружи. То же серое небо с рваными клочьями черных облаков. Путь кажется бесконечным, хотя я совершенно точно знаю, что первые три сотни километров уже позади. Остается еще около трехсот пятидесяти. Маленький городок в области другого маленького города. После переезда в метрополию и шести лет жизни в ней я стал воспринимать все, что было до этого, как маленькое и незначительное. В голову ударил адреналин, или это была моча или еще что-то, и я стал своим в доску в культурной столице, хотя к культуре никогда никакого отношения не имел. Я не люблю богему и дешевые понты для туристов. Не люблю экскурсии по рекам и каналам. Не люблю засранную Площадь Восстания и разводные мосты, из-за которых летом ночью приходится объезжать полгорода. Мало ли чего я не люблю. Зато я люблю ездить на «ауди», питаться в хорошем ресторане и кататься в отпуск за границу. Я не противоречу сам себе. Мне нравится то, как я живу. Кому-то везет меньше. Наверное. Но я приехал сюда, фактически, с пустыми руками. Отучился. Устроился. Уволился спустя некоторое время по ряду причин. Устроился на новое место и как-то быстро прижился. Я пережил студенческую общагу, попал разок в Боткинскую больницу, прошел унизительную стажировку помощником торгового представителя, вырвался за пределы стандартного оклада регионального представителя и так далее. Видел голод и нужду. Видел сон по три часа в сутки. Важно ли то, что я теперь отношусь ко всему, как к само собой разумеющемуся? Вряд ли. Важно то, что я никому ничего не должен. Меня это устраивает. Кого-то не очень.

Трасса тянется, как грязная лента, и однополосная дорога, на которой лишний раз совершенно не тянет выходить на обгон, хотя приходится, начинает надоедать, и орущая в истерике Джоан Осборн кажется пророком дьявола, и я переключаю на Luck Chable «One Day», в котором гораздо больше одухотворяющего, чем в песне про гипотетическое существо из детских книжек про превращение воды в вино и раздвигание моря – легкое и непринужденное, как раздвигание ног студенток-нимфеток. Поему у меня, при таком отношении ко всему этому, на груди висит золотой крестик? Видимо, чтобы соответствовать конъюнктуре. Нынче вредно демонстрировать свою человеческую сущность. Выглядеть послушной скотиной, которая верит в Нечто Всевышнее, во Владыку Страны и в Демократические Принципы, которые держатся благодаря цензуре и усилению санкций за неправильную парковку, значительно выгоднее. Меня устраивает.

- Знаешь, если уж и мои взгляды тебя не устраивают, нам не о чем говорить. Я устала от твоей заносчивости.

Я, оказывается, еще и заносчив. Как сосновый пень, мне кажется. Бред сущий. Лена явно не понимает, о чем говорит, и ей в наибольшей степени нужно имитировать какие-то киношные взаимоотношения. Дрязги, ссоры, разборки на ровном месте – ей это нравится, на самом деле. Замкнутый круг – она вопит, потому что мы не трахаемся, а не трахаемся мы, потому что она не хочет, поскольку вопит. Но кое-чего она не понимает. Это не приведет ее к тому, чего ей хотелось бы.

«ЭТО НЕ ВЫХОД»

Хорошая фраза. Мне она всегда нравилась, и ради нее стоит перечитывать концовку «Американского психопата» снова и снова. Я на секунду отвлекаюсь на мобильник, а когда возвращаю взгляд на трассу, оказывается, что я уже наполовину на встречке, и я вынужден вворачиваться от орущего титанической мощности сигналом дальнобойщика на «вольво». Дядька, вероятно, мной недоволен. А мне как-то боком. Я еду на родину. Мне написала смс одна девочка из компании-партнера, менеджер по чему-то там. Я пытался ее закадрить на той неделе.

Она не прочь встретиться.

Круто.

Роскошь въезда в город всегда отпугивала от него странников. Мне так кажется. Кривые обочины. Грязная лесополоса. Завод, который закрыли еще десяток лет назад и второй, который должен работать, потому что обеспечивает работой добрую треть жителей. Здесь живут несколько тысяч человек. Плотно. Я знавал времена, когда здесь жили по-соседски, и создавался эффект немаленькой деревни. Ближе к концу моего отрочества что-то изменилось, и нужда девяностых, вроде как, прошла, и люди стали несколько разобщеннее.

Въезжаю непосредственно в город. Поребрики из ломанных бордюрных камней. Первые дома и дворы. Царство пятиэтажек. Здесь есть три девятиэтажных дома, остальные – от пяти и ниже. Пешеходы – унылые, одинокие, обходящие огромные лужи, скапливающиеся в ямах на тротуаре, которые никогда никто не залатает. Более, чем скромный поток движения. Пустынная площадь Ленина, от которой проспект Мира ведет к площади Центральной – там стоит печальный, усталый одноэтажный вокзал, пути от которого пересекают город и ведут, с одной стороны, к сортировочной станции, с другой – в безвестность. Мне так всегда казалось. Я уезжал отсюда на поезде. Полтора суток бессмысленного движения в светлое будущее. Едва не теряю правое переднее колесо в яме, образовавшейся в асфальте на выходе из поворота. Останавливаюсь. Группа ребятишек, явно идущих в школу на субботние уроки, оглядывается на машину и замирает с вытаращенными парами глаз. Выхожу на тротуар и вдыхаю воздух. Влажный, грязный. Впрочем, там, где я живу, он ни разу не лучше. С неба ни капли, но оно серое, и только вдалеке просматривается голубизна, которая, возможно, принесет приличную погоду.

- Молодой человек.

Старик в грязном пальто – или это длинная куртка, засаленная до состояния шерсти, – и с огромной шишкой на шее подходит ко мне на метр, и я немного пугаюсь. Отвык от нищих и цыган на улице.

- Вы не выручите ветерана Чеченской кампании? Мелочью? Или чем еще?

Все отрывки этой рубленой речи он произносит с таким вопросительным акцентом, что у меня скручиваются синапсы. Отрицательно качаю головой.

- Только кредитка. Денег нет.

Старик вздыхает, пожимает плечами и уходит куда-то в сторону продуктового магазина с заколоченными окнами. С тех пор, как здесь образовалось сразу несколько «Пятерочек» и «Магнитов», прочие магазины стали терять обороты и даже закрыться толком иной раз не могли. Это я узнал от матери, потому что происходило это уже после моего отъезда. Почти сразу после.

Прохожу немного во дворы, машинально нажав на кнопку блокировки охранной системы, и пытаюсь понять, поменялось ли что-то в этой части города. Я гулял здесь часами, потому что мой дом стоял на другой окраине, а все школьные друзья жили здесь. Получал сполна, когда возвращался слишком поздно. Мобильников почти ни у кого не было, и сообщить домой, что все нормально, и мы просто попиваем с пацанами пивко, которое продала сердобольная ларечница, или уехали на велосипедах в промзону, мы не могли. Одну девчонку восьми лет, которая каталась так с нами, однажды задавило бетонной плитой. Насмерть. Ее мать спилась и сошла с ума. Мало ли.