Двадцатый век, стремительно клонящийся к закату, стал для человечества веком великих надежд и апокалипсических потрясений. Словно гигантская мясорубка, перемолол он в войнах и концлагерях жизни миллионов и десятков миллионов своих сынов и дочерей. И чем дальше будут отодвигаться от нас грозные события этого века, тем более противоречивым будет вырисовываться его облик. Правда, в наши дни появилась надежда, что эти жертвы были не совсем напрасны, и постоянная память о них может сделать человечество разумнее. Слова «перестройка», «новое мышление» и «гласность» потому так легко вошли во все языки мира, что заключенные в них идеи способны объединить, казалось бы, уже окончательно расколовшийся мир, отвратить его от надвигающейся ядерной катастрофы. От надежды до реальности — долгий и многотрудный путь, пройти который можно лишь сообща, если мы осознаем, что другого пути просто нет. Важную роль в этом осознании призвана сыграть литература, стремящаяся показать сложную диалектику XX века, дойти до самых глубин жизни, высветить ее подлинные ценности. К такой настоящей литературе, выросшей на перепутьях трагедий и противоречий нашего века, безусловно, относятся и многие произведения Франца Фюмана.

Творчество Франца Фюмана, родившегося 15 января 1922 года в Чехословацкой республике и умершего 8 июля 1984 года в Германской Демократической Республике, еще не скоро найдет свое окончательное место в литературной «табели о рангах». И дело здесь не только в том, что некоторые его произведения (например, «Горный роман») пока не известны ни читателям, ни критикам, что не скоро еще будут опубликованы тысячи его писем, заметки и дневниковые записи. Гораздо важнее то, что сам Ф. Фюман, с высоты поздних лет рассматривавший свое творчество как непрерывное «внутреннее превращение» (Wandlung), был уверен, что он «пришел к самому себе» только в книге «Двадцать два дня, или Половина жизни» (1973), все же ранее написанное было для него в лучшем случае лишь «подготовительной работой». Если прослеживать далее логику самооценок писателя, то окажется, что и все его творчество в целом представляет собой некую грандиозную «подготовительную работу», некий гигантский фрагмент чего-то гораздо более важного, чего писатель завершить не успел, но что символически называл «Горным романом» (Bergwerk). Как стекаются ручейки и реки в большое море, в «Горный роман» должен был влиться весь огромный и по-своему совершенно уникальный жизненный и художественный опыт Ф. Фюмана — влиться и переплавиться в новое и органичное художественное целое. Даже опубликованные фрагменты позволяют утверждать, что возникало нечто такое, что по праву может быть названо «романом века» — при условии, конечно, если мы откажемся от бессмысленного поиска одного-единственного романа и одного-единственного писателя, который бы выразил все многосложные пути и перепутья нашего века. Во «фрагментарности», незавершенности творческих поисков Ф. Фюмана совершенно неожиданно и в то же время вполне естественно возродился эстетический максимализм ранних иенских романтиков (Фр. Шлегель, Новалис), их поиски «голубого цветка» — поэтического и жизненного «абсолюта», достижимого и недостижимого одновременно, понимаемого лишь как постоянное и не прекращающееся ни на миг движение по пути совершенства, включающее в себя и «романтическую иронию», скептически-добро душную или насмешливую улыбку над самим собой, над тщетностью скромных человеческих возможностей, над ограниченностью отдельной человеческой жизни, сколь бы творчески насыщенной и гениальной она ни была. Но такая насмешливая улыбка не для филистера, постоянно довольного самим собой и, подобно хамелеону, приспособляющегося к обстоятельствам, она — для честного человека и взыскательного художника, на своем опыте познавшего смысл мудрости «Умри и возродись!», сумевшего понять, что диалектика закона отрицания отрицания меньше всего сводится к простому отказу от прошлого (о губительности такого отказа с потрясающей убедительностью рассказал Ч. Айтматов в легенде о манкуртах), но с очевидностью предполагает сохранение всего исторического опыта прошлого (как положительного, так и отрицательного), потому что, как это ежедневно показывает история, без тщательного знания и учета опыта прошлого нельзя организовать гуманное человеческое общество. К подобным выводам Фюман шел медленно и мучительно, преодолевая ошибки и разочарования.

Франц Фюман уже с первых своих произведений был провозглашен одним из самых талантливых представителей молодого поколения поэтов и прозаиков ГДР и вплоть до конца жизни сохранял за собой бесспорное место в ряду крупнейших писателей страны — место, подтвержденное литературными премиями и любовью читателей как в самой ГДР, так и во многих других странах. В Советском Союзе известность писателя началась с 1959 года — с издания на русском языке яркой антифашистской повести «Однополчане». Впоследствии произведения Ф. Фюмана неоднократно выходили у нас отдельными книгами — как на русском языке, так и на языках народов СССР[1]. В то же время позднее творчество Фюмана приходит к нам медленно, постепенно, и в этой замедленности свою определенную роль сыграли те самые негативные явления, которые мы сейчас в совокупности обозначаем как «застойные». Именно эти «застойные» тенденции помешали своевременному приходу к советскому читателю драматургии Хайнера Мюллера и Фолькера Брауна, романа Кристы Вольф «Образы детства», второго и третьего томов «Чудодея» Эрвина Штритматтера… Настоящее издание, заполняя в определенной степени лакуну в отношении позднего, «мифологического» творчества Ф. Фюмана, все же стремится — насколько это возможно в одной книге — к тематической широте и панорамности: сюда включены, например, классическая антифашистская повесть «Эдип-царь» (1966), новелла о гуманных исходных предпосылках социалистического строительства в ГДР «Богемия у моря» (1962), а также «Рейнеке-Лис» (1964) — как образец многочисленных переработок Ф. Фюманом национального и мирового эпического литературного наследия. В то же время читатель должен отчетливо представлять себе, что если сам Ф. Фюман видел в своем творчестве «фрагмент» чего-то большего, ему одному видимого, то здесь перед нами — своеобразный «фрагмент фрагмента», хотя и составитель и переводчики стремились сделать максимально возможное, чтобы читатели смогли получить представление о творчестве Фюмана в целом.

Некоторые важные вехи своей автобиографии Ф. Фюман подробно осветил в четырнадцати документальных новеллах романа «Еврейский автомобиль» (1961), охватывающего события 1929–1949 годов. Впоследствии он обнаружил в своем творении «много избыточной информации, много воды, много бессмысленных разъяснений» и все же подтвердил, что книга эта написана «совершенно честно», хотя в последних двух главах (об антифашистской школе в Латвии и о возвращении в ГДР) он сбился на «плохую газетную передовицу» и конец книги сейчас «невозможно читать, хотя в то время я думал именно так, как там написано»[2]. Необходимо объяснить, что побудило писателя столь критично оценивать некоторые из своих ранних произведений.

Всю вторую мировую войну Ф. Фюман прошел в рядах гитлеровского вермахта, был на западном и восточном фронтах, в Греции, в Белоруссии, под Сталинградом. Волей судьбы ему выпало быть связистом и в непосредственных сражениях на передовой он не участвовал, но впоследствии — и в этом тоже есть доля честной бескомпромиссности писателя — он никогда не отделял себя от тех, кто стрелял, жег и уничтожал. «Что бы ты ни сделал, тебе не освободиться от мыслей об Освенциме», — заметил себе Фюман в «Двадцати двух днях, или Половине жизни», и эту мысль он постоянно варьировал и углублял. «Это „Не я! Я — никогда!“ — основное правило человечности, и тот, кто никогда не шептал этих слов, — камень. Но в этом „Не я! Я — никогда!“ вместе с тем живет и романтическое представление о духовной и моральной суверенности личности, а оно не позволяет объяснить события нашего века… Фашизм — это не только то, что где-то дым пахнет человеческим мясом, но и то, что стоящие у газовых печей заменяемы… Разве я могу утверждать, что преодолел свое прошлое, если превращаю случайность, милостивую ко мне, в верховного судью моих поступков. Преодолеть свое прошлое — значит задать себе вопрос обо всех возможностях, в том числе и о самых крайних». Франц Фюман никогда не отрицал, что именно годы в советском плену (на Кавказе и в антифашистской школе в Латвии) дали ему возможность найти иные опоры и иные точки отсчета, не только осознать свою вину и антигуманную сущность своей прежней жизни, но и помогли поверить в возможность иной жизни, на иных, по-настоящему гуманистических началах. Осмысляя свое прошлое и читая в плену труды К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина, Ф. Фюман пришел к твердому убеждению, что только социализм и именно социализм — единственная реальная альтернатива империализму и фашизму. Этому убеждению он не изменил до самой своей смерти — как бы ни усложнялись с годами его представления о реальном прошлом и реальном настоящем социализма, с какой бы болью он ни переживал недиалектическое, на его взгляд, разрешение тех или иных конкретных проблем социальной или культурной политики в своей стране.