На самом деле есть у этого дня, воссозданного в «Воспоминаниях о лошадях», и свое «вчера», и «завтра», иначе говоря, есть своя историческая логика. И вот в осмыслении этой логики как раз и проявляется истинная парадоксальность мышления писателя. Неверно было бы считать ее субъективным свойством Радичкова, потому что она выражает известную парадоксальность всего момента развития, переживаемого болгарской действительностью и воплощенного в его книгах.

Парадоксальность в том, что вместе с экономической отсталостью, которой положило конец строительство нового общества, утрачивают подчас почву и иные веками сохранявшиеся формы национального самосознания, а ведь они выдержали столько исторических испытаний и укоренились так глубоко, что по-прежнему обладают притягательностью для множества людей в традиционном своем значении, хотя и наполнились в наше время совершенно иным содержанием. Темпы социального обновления настолько высоки, что неизбежным оказывается некоторый разрыв между характером новой действительности и спецификой мироощущения, культуры, мышления обитателей радичковского космоса, уже почувствовавших конец многовековой эпохи своей истории, но в духовном отношении еще остающихся где-то на полпути между нею и современностью.

А сам Радичков? Меньше всего он склонен идеализировать эту уходящую жизнь и приукрашивать патриархальную традицию. Наоборот, пародируя мотивы болгарских классиков, тесно связанных с крестьянством, он и стремится рассеять свойственную подчас их произведениям умиленность, не замечающую ни убожества быта, ни засилья суеверий и предрассудков в сельской «замкнутой вселенной, которая не двигается вперед, вообще никуда не двигается, а вертится вокруг своей оси», Лирический пафос «Воспоминаний о лошадях», как и обычно у Радичкова, не помеха для иронии и сатиры. Нечистая сила в лице мнимого железнодорожника из соседней Старопатицы вмешивается в события не ради занимательности: в столкновении с нею четче выступает то скопидомство и трусливое своекорыстие, которые для писателя вовсе не отклонение и не случайность в этическом облике людей, населяющих его мир.

Но он умеет видеть этот мир в его многомерности и, вышучивая, даже издеваясь, вместе с тем всерьез защищает те его ценности, которые для Радичкова непреходящи. «Не так легко извести нас под корень», — пишет ему деревенский родственник после того, как издан указ о закрытии деревни вследствие строительства водохранилища, и эта фраза — ключевая во всей повести. Наверное, необходимо стереть с лица земли десятки калиманиц, заменив их водохранилищами и комбинатами, аэродромами и типовыми фабричными поселками. Только, чем активнее осуществляется эта работа, двигающая вперед прогресс, тем упорнее искусство отстаивает незаменимость той исчезающей «замкнутой вселенной», где история словно спрессовалась в один бесконечный день, где она наследуется от поколения к поколению в ее жестоких драмах и суровых уроках. Без этой «замкнутой вселенной» не было бы и сегодняшнего ощущения поколебавшейся преемственности и трудной перестройки всего жизненного уклада.

В том, что такая перестройка необходима и неизбежна, отдают себе отчет и герои Радичкова (хотя бы Иван Мравов из повести «Все и никто»), и, разумеется, сам писатель. Дело идет о создании новой людской общности в условиях социализма. Из поля зрения писателя никогда не исчезает эта конечная цель. Однако не исчезает и драматизм, сопутствующий движению к ней, — объективный драматизм исторического процесса.

Вопрос в конечном итоге сводится к тому, сумеет ли перенять все лучшее из накопленного поколениями опыта человек той близкой уже эпохи, когда примут свой новый порядок смещающиеся сегодня пласты народного бытия и войдет в берега убыстренно текущая жизнь. Не потеряется ли по дороге что-то действительно невосстановимое? Сохранит ли будущий человек воображение, а с ним и сострадание, чувство справедливости, страх возмездия за бесчестность — особенности болгарского характера, сформированные историей? Сможет ли он «расшифровать все эти водяные мельницы, лудильни, аистовые гнезда», эту скрывшуюся на дне водохранилища реальность во всем богатстве ее фрагментов и оттенков, «перенесенных более чем через тысячелетие»?

И, прекрасно понимая, что как раз оттенки пропадут навсегда, Радичков старается уловить и воплотить их все, даже, кажется, совсем незначительные, но делающие картину по-настоящему завершенной. У читателей его повести о лошадях, должно быть, не раз возникнет аналогия с Прустом, настолько обострена и пластична память о детстве, навеявшая эти страницы Радичкова. Он не забудет упомянуть, что раз в неделю через Калиманицу проходит, не останавливаясь, запыленный автобус марки «Жар-птица» и что бывали минуты, когда деревенская улица казалась залитой вселенским светом и сама излучала вселенский свет. Он восстановит многоцветие исчезнувшего мира, метафорически соединит его со «вчера» и с «завтра», только чтобы написать через несколько страниц: «Я знаю, что это лишь крохи прошлого, пустая скорлупа его, бледные тени, почти лишенные запаха, потому что… книга со всем в ней написанным не в состоянии охватить и сохранить в себе живую жизнь».

Зачем же тогда он и сегодня, через сорок лет, должен «водить между строчками глухонемую девочку в линялом голубом платьице» и, по собственному признанию, не в состоянии писать, если ее, подруги детских лет, не будет рядом? Зачем он пытается наполнить жизнью давно ушедшее, раз ему самому ясна неосуществимость этой попытки?

Рассуждая логически, его усилия и впрямь парадоксальны, хотя в «Воспоминаниях о лошадях» Радичкову удалось добиться редкой лирической насыщенности повествования. Но такой парадокс серьезен и требует этического и философского осмысления. Здесь ведь не только литературная проблема и не одно лишь стремление вернуть утраченное время, как с возрастом пытается это сделать каждый человек. Здесь и большая нравственная задача. Естественная и непрерывающаяся связь времен необходима Радичкову, потому что такая связь — залог органичного наследования создававшихся тысячелетиями духовных ценностей, которые могут оказаться незаметно ослабленными в ходе чрезвычайно стремительных перемен и вторжения нового, непривычного даже в далекие патриархальные уголки. Не ностальгия по минувшему водит его пером, а забота о том, чтобы сегодняшняя «суматоха» не поглотила вечное и непреходяще значимое в народной жизни.

«Суматоха», «ералаш» — понятия, которыми Радичков пользуется постоянно, вкладывая в них свое представление о современности как историческом стыке эпох, когда ломается уклад жизни и возникает множество проблем и конфликтов самого широкого диапазона: от бытовых до философских, от комедийных до трагических. «Хронист» далеко не пассивен в своей летописи многоликой и меняющейся действительности. Радичков избегает прямолинейных оценок, сознавая, что в условиях резкого перелома где-то совсем поблизости оказываются великое и смешное, серьезное и абсурдное. Стык эпох определяет судьбы его персонажей, а многими из них и ощущается как личная судьба, но одни и те же обстоятельства порождают на удивление пеструю гамму реакций и решений, и в художественном мире Радичкова, как в самой жизни, соприкасаются героика и гротеск.

Это придает специфический колорит всем его книгам. Необычный поворот получают темы, давно освоенные болгарской литературой, обновляются сложившиеся повествовательные каноны. «Пороховой букварь» посвящен годам антифашистского Сопротивления, о которых за четверть века после войны было издано немало значительных произведений, преимущественно эпических и документальных. Радичков нашел и новую проблематику, и своеобразное художественное решение. В центре его небольшого романа в новеллах очутился крестьянин, у которого в те героические годы впервые пробуждается чувство своей причастности к истории. Этот поворот в сознании крестьянской массы показан писателем без малейшего упрощенчества и облегченности. Поэтика «Порохового букваря» — сказ, в котором подчеркнуты крестьянские черты мышления рассказчика, воспринимающего мир через призму своих тревог и забот, обыкновенных, будничных забот полунищих жителей глухих деревень, которые пытаются как-то выкрутиться в суровые времена. Присутствие автора почти неощутимо, и тем достовернее и убедительнее разыгрывающиеся в душах его героев конфликты, мучающие их противоречия и их конечная победа над собственной инертностью, сменяющейся настоящим героизмом.