Что касается «Серебряных орлов», то это произведение писалось еще в русле вполне добротных традиций, требующих максимальной верности изображаемой эпохе, хотя, конечно, оно тоже не может быть причислено к романам вальтер-скоттовского или сенкевичевского типа. Собственно интриге здесь отводится весьма мало места. Роман захватывает не стремительностью сюжетного потока, а притягивает, словно манящая глубина колодца, на дно которого по волшебству возникают видения далекого прошлого, но вместе с тем отражается и встревоженное лицо автора на фоне грозового неба второй мировой войны.
Замысел «Серебряных орлов» возник и начал реализовываться Парницким в 1942–1943 годах в Куйбышеве, где он находился тогда в качестве культурного атташе польского посольства.
Нет сомнения, что время создания существенно отразилось на выборе темы романа и на его содержании. Не случайно уже на первой странице романа возникает грозное слово «война». Устами просвещенного Герберта война клеймится как страшное зло, как «проклятое Каиново наследие», порицаются германские князья и графы, которые громче других кичливо лязгают железом. И делается вывод: мудрость, а не сила должна править миром. Не случайно также в годы гитлеровской агрессии Парницкий обратился именно к эпохе первых Пястов, эпохе становления польской государственности, когда молодая славянская держава успешно противостояла германскому натиску на восток. Автор углубился в события тысячелетней давности, движимый патриотической идеей утверждения национальной независимости Польши.
Действие романа происходит на рубеже X–XI веков, в период правления Болеслава I Храброго (967–1025), польского князя с 992 года, современника Владимира Красное Солнышко и Ярослава Мудрого. Довершив дело своего отца Мешко I (принявшего в 966 году христианство по латинскому обряду), Болеслав Храбрый добился объединения польских земель, сильной централизации власти и незадолго перед смертью был увенчан королевской короной. Он прославился как мудрый политик и бесстрашный воитель, который вел упорную многолетнюю борьбу с немецкими феодалами. Успешности этой борьбы немало способствовала христианизация Польши, что было в ту пору несомненно прогрессивным явлением. С одной стороны, христианизация помогала упрочению феодального уклада в древнепольском государстве, а с другой — ощутимо укрепляла его позиции на международной арене, препятствуя, в частности, усилению германской экспансии под видом искоренения язычества. Помимо вооруженных столкновений, эта экспансия продолжала проявляться в попытках подчинить польскую церковь Магдебургскому архиепископству. В ответ Болеслав Храбрый пригласил в Польшу бывшего пражского епископа миссионера Войцеха-Адальберта, а после его убийства язычниками-пруссами и канонизации сумел добиться учреждения в месте захоронения «святого» — городе Гнезно — самостоятельной архиепископской кафедры. Таким образом Польша была избавлена от притязаний на германский диктат через церковные каналы.
То была блестящая победа польской дипломатии. На Гнезненский съезд по случаю образования архиепископства пожаловал сам император Священной Римской империи Оттон III (980–1002). Энергичный и умный Болеслав сумел настолько понравиться юному императору, мечтавшему стать во главе универсальной монархии (куда должна была войти и Польша), что тот вознамерился даже как будто сделать его своим преемником. Во всяком случае, польский князь был провозглашен римским патрицием (знак высокой милости императора), и ему был обещан королевский титул. Такие намерения и действия Оттона вызвали крайнее неудовольствие германской знати, и, видимо, ее стараниями предназначавшаяся Болеславу корона была отдана Стефану (Иштвану) Венгерскому (определенную роль тут сыграло и предательство посланца польского князя — Астрика Анастазия, о котором пишет Парницкий). Неожиданная смерть Оттона III нарушила все планы, заставила Болеслава еще почти четверть века дожидаться королевской короны, отстаивая тем временем независимость отчизны то в вооруженной, то в дипломатической борьбе с новым императором — Генрихом II.
Болеслав Храбрый, бесспорно, главный герой книги, хотя и не се центральный образ. Парницкий подает его в соответствии с летописными свидетельствами, которые он тщательно изучил. Составитель первой польской хроники Галл Аноним восторженно пишет о Болеславе, именуя его «великим» и «славным», подчеркивая его доблесть и справедливость: «Деяния Болеслава более велики и многочисленны, чем могли бы мы их описать или рассказать о них безыскусной речью…» «Великим» и «смышленым» благородно называет этого опасного и удачливого противника киевского князя также русский летописец. Только немецкий хронист Титмар (Дитмар) Мерзебургский (он, кстати, выведен как действующее лицо в «Серебряных орлах»), отражавший настроения германских феодалов, не удерживается от бранных эпитетов по отношению к Болеславу, упрекая его в коварстве и хитрости, а заодно осуждая и Оттона за благоволение к польскому правителю.
Польша Болеслава Храброго вписывается Парницким в широкий европейский контекст. В книге показала взаимосвязь событий, происходящих в отдаленных друг от друга странах, возрастающая роль славянства в мировой истории. «История — цельнотканый гобелен», — утверждает американский прозаик Торнтон Уайлдер. В «Серебряных орлах» Парницкий не довольствуется воспроизведением и без того достаточно сложного рисунка на лицевой стороне этого «гобелена» — он стремится взглянуть и на его изнанку, разобраться в сплетении нитей, узелков, связующих времена и пространства, судьбы всемирные и личные.
Бурная эпоха Средневековья воссоздается им в борении политических замыслов и страстей, в столкновении государственных интересов, власти светской и духовной, в соперничестве Рима и Константинополя, в прозрениях человеческого ума и его заблуждениях. Не прибегая к нарочитой архаизации слога, Парницкий реконструирует восприятие мира средневековым человеком. Это восприятие носило тогда религиозную окраску, однако писатель отнюдь не выступает в романе апологетом католицизма. Не раз выясняется, что побуждения, которые определяют действия духовных лиц, имеют весьма мало общего с религией. Парницкий объективно повествует об ожесточенной борьбе за папский престол, когда одновременно с Григорием V — саксонцем Бруно — объявился антипапа Иоанн XVI — итальянец Джованни (Иоанн) Филагат; рассказывает о восстании римского люда под предводительством консула Кресценция против германского папы и германского императора («война вина с пивом»); с очевидностью демонстрирует все более углублявшуюся зависимость «наместника святого Петра» от соотношения политических сил. Он затрагивает также проблемы, связанные с движением за церковную реформу, возникшим в Клюнийском монастыре во Франции. «Клюнийцы требовали воскрешения в церкви «апостольских» порядков, возврата к аскетическим идеалам и соответствующему образу жизни, исполненному труда, благочестивых упражнений и подвигов милосердия, — поясняет советский историк И. А. Крывелев в книге «История религии» (т. I. М., «Мысль», 1975, с. 212–213). — Призывы клюнийцев имели успех. Появилось много новых монастырей того же направления, которые во Франции объявили себя подчиненными Клюнийской обители. Аналогичное движение развернулось в Италии. В XI в. оно стало уже серьезной церковно-общественной силой».
Клюнийское движение приобрело такую популярность как реакция из недр самой католической церкви на разложение нравственных основ, охватившее высшие ступени ее иерархии. На фоне чехарды малодостойных пап и антипап в конце X — начале XI века светлым пятном выступает внушительная фигура Сильвестра II (его понтификат длился со 2 июня 999 года по 12 мая 1003 года). Это был образованнейший человек своего времени, которого молва за его казавшиеся сверхъестественными знания окрестила чернокнижником.
Помните, у Булгакова в «Мастере и Маргарите» при первой встрече с Берлиозом и Бездомным на Патриарших прудах Воланд заявляет: «Тут в государственной библиотеке обнаружены подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского, десятого века. Так вот требуется, чтобы я их разобрал. Я единственный в мире специалист».