Ага! Его жена это, стало быть, заметила?

Женщина не в силах представить себе, что мужчина может существовать без нее; дела не меняет даже тот факт, что это утверждают разные религии. Женщины, видимо, думают иначе, чем им предписывает символ веры. Они считают: раз это не я, то, значит, другая женщина; конечно, мысль эта приносит им страдания, но страдания, что ни говори, житейские. В то время как нежитейское означает для женщины полнейшее отчаяние и гибель. Поэтому именно нежитейское никто не смеет принимать в расчет.

Ага! — снова воскликнул прокурор. Иными словами, подсудимый думает, что его жена предпочла бы уличить его в неверности?

Адвокат хотел заявить протест, но подсудимый помешал ему.

Горе и злость, заметил он, наверно, показались бы моей жене чем-то вроде страховки.

— Но как раз эту страховку я не хотел ей дать, — добавил он.

— Почему же? — быстро спросил прокурор.

— Мне всегда претило решение проблемы за чужой счет. Во всяком случае, я не хотел использовать ни свою жену, ни какую-либо другую женщину как средство для того, чтобы уйти от собственной проблемы.

— Я не совсем вас понимаю. Какую проблему вы имеете в виду?

— Но ведь все время о ней и идет речь. О том, что вы, господин прокурор, называете неожиданным, хотя выражение это, на мой взгляд, неправомерно, ведь мы только и делаем, что ожидаем неожиданного.

— Не можете ли вы уточнить?

— Ожидаем то, от чего никто не застрахован.

В зале раздался смех. Председатель призвал публику не мешать судопроизводству. Подсудимый обиженно повернулся к зрителям и закричал:

— Я вовсе не шутил.

За это ему сделали замечание. А после того, как опять наступила тишина, председатель сказал:

— Я считаю, господин прокурор, мы это сейчас оставим…

Прокурор прервал его, сказав просящим тоном:

— Позвольте мне задать еще один вопрос, касающийся того же пункта. — И, обращаясь к подсудимому, спросил: — Может быть, вы понимаете под тем, от чего нельзя застраховаться, смерть?

— Смерть? По от нее как раз и страхуются. Я понимаю под этим жизнь.

— Как так? А ваша жена при этом, по всей вероятности, лишилась жизни?

— Кто вам сказал? — Вопрос был произнесен так громко и твердо, что все присутствующие на секунду затаили дыхание. — Если у вас есть тому доказательства, кто мешает вам выложить их сразу? Зачем меня сюда привели? Зачем вы утруждаете суд и всех нас? Ведь это напрасная трата времени. Конечно, люди, потерпевшие крушение, всегда виновны. Для этого не надо длинных судебных следствий.

Председатель опять хотел сделать замечание подсудимому за его выпад в адрес суда, но прокурор быстрее пришел в себя и не дал председателю сказать ни слова.

— Ответьте, подсудимый, вы — человек верующий? — спросил он.

Возможно, и так. Он никогда не задумывался над этим всерьез.

— Как это?

Не было времени для выяснения. Со дня конфирмации он не ходил в церковь.

— Если бы вас захотели привести к присяге, вы присягнули бы?

Почему нет?

— Это не ответ.

Какого, собственно, ответа от него ждут? Он ведь сразу же в начале судебного заседания обещал не создавать трудностей и помогать суду во всех отношениях. И если суду необходимо, чтобы он присягнул, почему прокурор считает, что он уклонился бы от сей процедуры?

Тут вскочил адвокат.

— Я протестую, господин председатель. Вопросы прокурора могут иметь только одну цель: настроить суд против моего подзащитного.

— Я принимаю протест, — заявил председатель. — Мы здесь не для теологических дискуссий, наша задача заключается в том, чтобы установить судьбу определенной женщины в вынести решение, виноват подсудимый или не виноват, а если виноват, то в какой степени. Я вновь призываю всех участников заседания не отклоняться от темы.

Прокурор сказал, что, несмотря на призывы судьи, ему все же хотелось бы вернуться к ежедневным телефонным звонкам жены подсудимого.

— Вы признаете, что хорошо понимали: звонки вашей жены были лишь предлогом, чтобы… чтобы…

— Чтобы услышать мой голос, — разъяснил подсудимый.

— Ага! Прекрасно! Она, стало быть, хотела услышать ваш голос. И этого, по вашему мнению, было достаточно, чтобы вселить в жену недостающую ей уверенность?

— Да как сказать… Возможно, достаточно, чтобы вселить на час, а возможно, чтобы вселить до вечера. До наступления новых сумерек. Да. Я хочу сказать, до тех пор, пока она в это верила.

— И хотя вы, следственно, знали, что для жены было необходимо услышать ваш голос, чтобы поверить вам, вы, согласно единодушным показаниям свидетелей, ни разу не сочли необходимым позвонить ей.

— Нет. Я этого не делал.

— Спасибо, довольно.

Адвокат опять хотел заявить протест, обвинив прокурора в неконструктивном методе допроса, но подсудимый сделал отстраняющий жест рукой.

Надо быть на месте, когда звонят, сказал он. Однако собственный звонок может привести к обратным результатам. Это значило бы слишком явно признать неуверенность другого и тем самым только увеличить его зависимость от тебя. Ни один врач не скажет больному, что его болезнь неизлечима, он всегда оставит у него проблеск надежды, а в данном случае это действительно единственная надежда забыть о том, что исцеление невозможно. Его жена подумала бы: почему, собственно, он звонит? Что с ним стряслось? Может, дело зашло уже так далеко? Да, его звонок мог быть воспринят чуть ли не как предупреждение или даже как угроза. Нет, такого нельзя допускать. Он уже не говорит, что и в деловых отношениях это абсолютно неправильная тактика. Нельзя, к примеру, слишком долго твердить клиенту о смертях, о несчастных случаях, клиент становится пугливым, а страх — плохой советчик в делах, он тут же берет верх над всеми остальными чувствами, и человек думает: и зачем вообще заботиться о чем-либо заранее? Ведь все напрасно! Страхование — чистейший обман. Страховое общество зарабатывает свои денежки, и, наверно, также государство, которое, конечно, заинтересовано в такого рода сделках, ибо ему не придется платить пособие. И тому подобное, и тому подобное. Гораздо правильней внушать клиенту, что, застраховав свою жизнь, он будет спать спокойней и что как раз благодаря этому проживет дольше и станет работать еще плодотворней, ведь его не будут день и ночь глодать заботы о родных.

— Я не прерывал ваших рассуждений, — сказал председатель суда, — ибо нам очень важно выяснить ваш поистине диковинный образ мыслей. Льщу себя надеждой, однако, что я говорю не только от своего имени, но и от имени всех присутствующих, когда заявляю, что нам кажется действительно чрезвычайно странным одно обстоятельство: вы все время говорите о своей жене так, будто для нее вы были не чем иным, как страховкой.

Но ведь так оно и есть, воскликнул подсудимый, однако, разумеется, не в смысле денег или прочих материальных ценностей, а, так сказать, в самом общем понимании этого слова. И это как раз ужасно. Ведь обе стороны с огромным удовольствием идут на обман друг друга, обещая застраховать от всяких напастей. Вот на что следует в первую очередь обратить внимание. Можно даже квалифицировать это как злонамеренный обман; не секрет, что иногда один из супругов пытается представить себя как абсолютную гарантию от всего, хотя знает или должен был бы знать, что гарантия сия в высшей степени шаткая и имеет силу только при известных предпосылках, которые в свою очередь основываются на временной договоренности.

— Вы считаете отношения между мужем и женой «временной договоренностью»? — быстро переспросил подсудимого прокурор.

— Не отношения, а то, что отсюда вытекает. Так сказать, тупик.

— Стало быть, брак, если я вас правильно понял, тупик?

— Не только брак. Все.

— Все?

— Позвольте и мне тоже вставить словечко, господин прокурор, — сказал подсудимый. — Не понимаю, как вы можете настаивать на своих вопросах?

— Настаиваю только потому, что все мы, если я не ошибаюсь, совсем иначе, гораздо определеннее, истолковываем брак и то, что вы именуете «все», — ответил прокурор с торжеством.