Обратимся к самому известному из ранних романов Мориака — «Поцелуй прокаженному». Трагедия героя заложена в самой сути этого образа, в тех качествах героя, которые даны автором изначально как обязательное условие решаемой им психологической задачи. Молодой человек по имени Жан Пелуейр остро ощущает, что живет в «пустыне», болезненно воспринимает свое ничтожество, свою никчемность, свою физическую непривлекательность, свое абсолютное одиночество. Потом появляется Ноэми — возникает семья. Но брак не соединяет — наоборот, разъединяет героев. В следующем романе, «Прародительница» (1923), смертельными врагами оказываются все три персонажа, состоящие в самом тесном родстве: враждуют жена героя романа и свекровь, а до женитьбы и после скорой смерти жены сражаются друг с другом герой романа и его мать.
В 1925 году появился роман, само название которого обозначало суть человеческих взаимоотношений по Мориаку, — «Пустыня любви». Все здесь одиноки, все разобщены. Супруга любит доктора, но эта любовь только раздражает его. Доктора ненавидит любимая им дочь. Доктор привязан к Мари, но Мари испытывает всего лишь раздражение и скуку, встречаясь с доктором. Антипатию она чувствует и к своему содержателю, который, естественно, к ней неравнодушен. Мари увлеклась в свою очередь сыном доктора, молодым Реймоном, как, впрочем, и он Мари, но и здесь сразу же возникло раздражение, злость и страдание. Нельзя сказать, что Франсуа Мориак как‑то конкретизирует, социально и исторически уточняет такого рода разобщенность людей, населяющих созданную им «пустыню». Напротив, он придает ей смысл абсолютного закона, извечного правила.
В романе «Огненный поток» (1923) действие происходит в первые послевоенные годы. Герой романа Даниель — участник войны. Только по этой справке мы догадываемся, что время действия этого романа отличается от обычного времени действия произведений Мориака. Война совершенно ничего здесь не меняет: в этом романе те же проблемы и то же их решение, что и в книгах о предвоенной эпохе. Такая вневременная концепция Мориака влекла за собой заметное однообразие его искусства, определила повторяемость ситуаций и персонажей, их иллюстративность. Все герои раннего Мориака, в общем‑то, на одно лицо (что было признано самим писателем). Все они намертво прикреплены к той схеме, из которой исходит писатель. Все то, что происходит в его произведениях, имеет обязательный общий смысл, общее господствует, оно навязчиво и подминает под себя индивидуальное, случайное, специфическое.
Первое произведение Мориака, основанное на гораздо более четкой и последовательной социальной конкретизации мира людей разобщенных, — «Тереза Дескейру» (1927). Этот роман можно считать поэтому началом нового этапа в творчестве Мориака, к которому относятся самые знаменитые его произведения, реалистические романы. Нельзя сказать, что до «Терезы Дескейру» семейные драмы героев Мориака вовсе не получали социального объяснения. Герои «Поцелуя прокаженному» страдают и потому, что их брак — сделка, при заключении которой сердца во внимание не принимались, имелся в виду только деловой расчет. Невесте было сказано одно: от ферм, от баранов, принадлежащих Пелуейрам, не отказываются. Ей показалось это убедительным. Не любовь соединила и героев «Прародительницы».
Мориак не раз писал, что буржуазные семьи, в том числе и семья буржуа на его родине, создаются не по любви, а ради сохранения собственности, для продолжения рода и укрепления хозяйства. Таким образом, семья вобрала в себя главное для Мориака качество буржуазного общества: торжество алчности, принцип собственничества, который заменил все прочие, стал на место бога.
До «Терезы Дескейру» этот вывод писателя, однако, имел второстепенное значение в той системе мотивировок, которую он предлагал читателю. В «Терезе Дескейру» самым главным стало то, что буржуазная семья, именно буржуазная семья, — клетка. Образ семьи–клетки — еще один из постоянных у Мориака содержательных, наглядных символических образов. Так — семья–клетка — можно было бы назвать роман о несчастной Терезе, несчастной потому, что однажды она вышла замуж за буржуа, и тем самым попала в клетку.
Вспоминая, как она решилась на самый ужасный с точки зрения общепринятой морали поступок — на убийство, да еще на убийство мужа, Тереза не может обнаружить ничего исключительного. Убийцей сделали ее не чрезвычайные обстоятельства, и она не герой детективного романа, то есть человек из ряда вон выходящий. Наоборот, поступок Терезы — следствие нормального состояния, «заострение» нормального положения женщины в тюрьме буржуазного общества, в клетке–семье. Нормальное состояние противоестественно — вот Тереза ищет спасения и наконец пытается выпутаться с помощью такого противоестественного способа, как убийство. Рассказ о самом этом поступке занимает немного места, все прочее — это рассказ о «нормальной» жизни в клетке, с мужем, олицетворяющим буржуазный мир своим ничтожеством, своей безликостью.
Не мир вообще, а буржуазный мир абсурден — это более чем ясно из романа «Тереза Дескейру». Вот вывод, к которому пришел Мориак к концу 20–х годов. Буржуазные, церковные идеалы — нуль, поэтому героиня оказалась в нравственном вакууме, в безнравственном мире. Тереза не виновна, она не чувствует себя виновной. Вина вне ее, вина лежит на том абсурдном мире, в котором нет смысла, есть только алчность.
С максимальной для себя силой царство алчности Мориак нарисовал в романе «Клубок змей» (1932). Родственники собрались у постели героя этого романа, с нетерпением ожидая его смерти. Герой «сам» об этом рассказывает, составляя письмо к своей жене. Повествование от первого лица — обычный прием Мориака, всегда придававшего своим романам характер исповеди и тем самым привлекавшего внимание к внутренней жизни героя, к его душе и, конечно, к его покаянию. Не случайно в романе «Клубок змей» и соотнесение двух времен, прошлого и настоящего. Как и некоторые другие произведения Мориака, этот роман начинается не с прошлого, а с настоящего, с конечного пункта истории. Затем восстанавливается прошлое, а в конце писатель вновь обращается к настоящему. Благодаря этому все до крайности драматизируется, герои все переживают заново в свете уже известного финала. Даже самые незначительные происшествия в романе «Тереза Дескейру» воспринимаются в перспективе конечной трагедии, с которой автор и начинает рассказ о Терезе. Прошлое героя романа «Клубок змей» также освещено особым светом, источником которого является поставленная в самое начало развязка. В этом романе нет убийств. Но убийство здесь возможно, его нетрудно себе представить, знакомясь с людьми, которые во имя наживы готовы на все. Клубок змей — это семейка, члены которой объединены не любовью, а ненавистью. Семья в «Клубке змей» лишена нравственного принципа, как и семья Бернара. Единственным богом стало золото — так люди превратились в «гадюк».
Абсурдно общество алчных, а не общество вообще, свидетельствует н роман «Дорога в никуда» (1939). Этот роман тоже начинается с эпизода, вскрывающего суть взаимоотношений и связей в буржуазном обществе. Леони Костадо буквально грабит дружественную семью Револю, воспользовавшись тяжелым положением, в которое эта семья попадает.. Именно в этом романе Мориак устами поэта Пьера Костадо заявляет: «Мы живем в таком мире, где сущность всего — деньги».
Такого рода умозаключения лежат в основе реализма Мориака. Реализм и католицизм? Как же сумел Мориак соединить и примирить такие понятия?
Отбиваясь от нападок справа, со стороны правоверных католиков и церковников, Мориак прибегал к самому крайнему доводу: он напоминал, что является романистом. Он предпочитал называть себя «католиком, пишущим романы», а не «католическим писателем». Искусство для Мориака было областью, у которой свои законы и свои задачи.
И первой из этих задач, по мнению Мориака, было и остается служение правде, путем познания человека. Мориак не симпатизировал «чистому искусству». «У меня есть что сказать людям», — напоминал он. Отвечая мэтру «антиромана» Робб–Грийе, Мориак писал, что тот «всласть посмеется, если я попрошу его определить терминологию моего личного словаря: добро, зло, совесть, внутренняя жизнь, ответственность, вера, надежда, нечистота, прощение. Он пожимает плечами: все это кончено, все это умерло. Вот в этом‑то он ошибается…» Мориак полагал, что «кризис романа… связан с концепцией человека. Злые нападки на психологический роман проистекают из того представления, которое современное поколение составило себе о человеке и которое совершенно негативно… Роман потерял свой объект, вот самое главное…».