На таком фоне первые романы Дино Буццати как-то не очень смотрелись. Для проникновения в их несколько странный художественный мир требовалась не совсем обычная, особая эстетическая оптика. Правда, нравственная ситуация «Барнабо» в какой-то мере напоминала о «Лорде Джиме» Конрада, но говорящие птицы, души деревьев и другие фантастические существа, населявшие «Старый лес», не могли быть объяснены ни поэтикой сюрреализма, ни в ту пору еще не сошедшим со сцены «магическим реализмом» Массимо Бонтемпелли. Они выглядели какими-то слишком уж взаправдашно сказочными, но вызывали в памяти скорее «Детские и домашние сказки» братьев Гримм, чем фьябы Карло Гоцци или барочные фантазии Джамбаттисты Базиле. Из национальной традиции, на необходимости следовать которой все более настаивала фашистская критика, «Тайна старого леса» явно выламывалась. Того Дино Буццати, который появится после второй мировой войны, в романе предвещали полчища мерзких гусениц: согласно планам зловредного полковника Проколо, они должны были уничтожить старый лес, погубить его доброго, чистого и прямодушного племянника Бенвенуто и навсегда изгнать из мира поэзию. Однако в 1935 году никто еще не связывал судьбу человечества, поэзии и гуманистической культуры с проблемами экологии. Над Европой нависла тень Гитлера, который только что обнародовал так называемые расовые законы. В 1935 году Муссолини развязал захватническую войну в Абиссинии, и в том же 1935 году в Париже под председательством Андре Жида открылся Международный конгресс в защиту мира, носивший ярко выраженный антифашистский характер.

Дино Буццати на этом Конгрессе не присутствовал. Он продолжал работать в газете «Коррьере делла сера», постепенно поднимаясь по служебной лестнице. В 1939 году газета отправила его в Аддис-Абебу в качестве своего специального корреспондента. Буццати не собирался конфликтовать с режимом. Он присылал из Африки бодрые статьи и письма, становясь в позу героев Киплинга или, вернее, американских вестернов. «Абиссиния, — уверял он, — это наш Дальний Запад». Африканская пустыня произвела на него огромное впечатление, почти такое же, как Доломиты, у подножия которых прошло его детство. Воспоминания о ней оставят заметный след во многих его произведениях — в частности, в таких рассказах, как «Тень Юга», «Король в Хорм эль-Хагари», «Стена Анагора». Однако киплинговское «бремя белых» оказалось Буццати все-таки не по плечу. Его свалил тяжелый брюшной тиф, и в 1940 году ему пришлось вернуться в Милан. Там незадолго до этого вышел в свет его новый роман «Татарская пустыня», который сразу же принес ему громкую известность. Роман стал самым значительным событием в литературной жизни только что вступившей в войну Италии. Оказалось, что автор «киплинговских» репортажей из Африки сумел лучше, чем кто-либо из его соотечественников, передать ощущение неотвратимости надвигающейся катастрофы.

Дино Буццати начал думать над романом «Татарская пустыня» еще в 1933 году. Он писал его долго, старательно, главным образом по ночам, вернувшись из редакции. Потом Буццати станет уверять, будто жизненный материал для «Татарской пустыни» ему дала его однообразная, монотонная работа в «Коррьере делла сера» и что если он изобразил в романе не газетчиков, а солдат, то сделал это только потому, что дисциплина и строго регламентированный быт военной крепости позволяли ему «лучше выявить тему надежды и бессмысленно уходящей жизни».

Первоначально роман назывался «Крепость». Так была озаглавлена рукопись, которую Дино Буццати вручил известному издателю Лео Лонганези в марте 1939 года перед самым своим отъездом в Абиссинию. В интервью, данном Альберико Сале, Буццати рассказывал: «Я был в Аддис-Абебе, когда получил письмо от Лонганези, который писал, что принимает книгу, уверял, что она ему нравится, и только советовал изменить название. Разразилась европейская война; по-видимому, не сегодня завтра в нее окажется втянута и Италия. Заглавие „Крепость“ может внушить читателям мысль, будто в романе речь идет о войне, а для итальянской публики это в высшей степени неприятная тема. Тогда я предложил три других заглавия, одно из которых было „Татарская пустыня“ (остальные два я забыл)».

Милитаристская риторика не вызывала восторга у большей части итальянской интеллигенции. Лео Лонганези, который, к слову сказать, при всем своем фрондерстве обожал Муссолини, хорошо понял, что роман Дино Буццати написан не для тех, кого надо будет завтра посылать на фронт. Впрочем, особой проницательности для этого не требовалось. Культ офицерской чести, исповедуемый автором «Татарской пустыни», плохо вязался с идеологией, культивирующей животную силу и насилие. Тем не менее, когда в 1940 году фашистская Италия объявила войну Франции и Англии, Дино Буццати счел своим долгом взять на себя обязанности военного корреспондента «Коррьере делла сера» на крейсере «Фьюме» и оказался свидетелем нескольких крупных морских сражений. По свидетельству очевидцев, он в них проявил незаурядное мужество. У него были нравственные основания написать рассказ «Броненосец Тод», являющийся своего рода развернутой эпической вариацией на тему тихоновской «Баллады о гвоздях». Буццати продолжал упрямо считать, что, служа в фашистской и даже гитлеровской армии, можно сохранить человеческое достоинство и тем самым остаться вне политики. Незадолго до смерти он скажет в беседе с Ивом Панафье: «Когда мне заявляют, что война — самая ужасная вещь на свете, я отвечаю: нет, это неверно. Существуют вещи похуже войны: болезнь хуже войны, неволя хуже войны… Война — штука потрясающая. Все мужчины, с которыми я был знаком, достигнув определенного возраста, с наибольшим удовольствием и какой-то ностальгией вспоминали именно о том, что им довелось испытать во время войны. И тому есть свои причины… Я сказал бы, что война позволяет человеку проявить самого себя, почувствовать себя молодым… Ничто в такой мере не дает почувствовать себя молодым, как война. В этом смысле любовь с ней не идет ни в какое сравнение».

Можно подумать, что это не Дино Буццати написал прекрасный рассказ «Солдатская песня», в котором говорится о том, как самая победоносная война окончилась поражением, оттого что солдаты-победители пели грустную песню о могильных крестах: «Никогда еще в мировой истории, начиная с древних времен, не было таких блистательных побед, таких удачливых армий, таких талантливых генералов, никто не помнил таких стремительных марш-бросков и такого обилия завоеванных земель… А на далеких равнинах, где проходили непобедимые королевские войска, выросли рощи, которых раньше не было, — однообразный лес деревянных крестов… до самого горизонта кресты, кресты — и ничего больше. И все потому, что судьбу этих армий решали не мечи, не огонь, не ярость кавалерийских атак, а песня. Король и его генералы вполне разумно сочли ее неподходящей для войны. Этот простенький мотив, эти безыскусные слова были голосом самого рока: неустанно, год за годом он предостерегал людей».

Но, как уже говорилось, Дино Буццати — писатель несколько странный. Он всегда любил парадоксы. Ему нравилось противоречить даже самому себе и совершать поступки, которых от него вроде бы никто не ожидал.

В сентябре 1943 года Италия вышла из войны, подписала перемирие и сдала свои военные корабли союзникам. Дино Буццати вернулся в Милан, оказавшийся в оккупированной немцами зоне. Гитлеровцам удалось освободить Муссолини и создать в Северной Италии марионеточную «республику Сало´». «Коррьере делла сера» на некоторое время попала в руки наци-фашистов. Многие из товарищей Дино Буццати оказались в это время в тюрьме или концлагерях, другие ушли к партизанам. Но сам он не покинул редакторского кабинета, считая, что его место не в Сопротивлении, а за пишущей машинкой. В Милане назревало антифашистское восстание, и с каждым днем положение Дино Буццати становилось все более двусмысленным. Гаэтано Афельтри, один из ведущих сотрудников «Коррьере», вспоминает об этом времени:

«Встречаясь с Буццати, я указывал ему на глубокую порочность занятой им позиции, но всегда приходил к выводу, что он просто не может понять, в чем состоит его ошибка.