Главным в романе оказывается не столько само действие, сколько столкновение жизненных установок, воплощаемых участниками этого действия. Перед нами роман позиций. «История повествует, как было. Литература проигрывает возможные варианты», — пишет Андерш. В романе действительно «проигрываются» возможности человеческого поведения. Однако индивидуальное действие не замыкается на самом себе: четкая линия соединяет поступок с его общественными последствиями. В романе прослеживается взаимосвязь избираемой человеком позиции и сложного комплекса событий и обстоятельств общественной значимости.

И тут мы подходим вплотную к вопросу о построении романа, которое делает особенно явным это подчеркиваемое Андершем сопряжение человека и истории. Роман складывается из трех слоев: он начинается и завершается тщательно составленными и точно продуманными подборками документов; между этими внешне «тонкими», а по сути, чрезвычайно весомыми и мощными слоями выстраивается непосредственное действие, которое, по словам Андерша, представляет собой новеллу, понимаемую («в духе Клейста») как рассказ о «неслыханном происшествии». «Неслыханное происшествие» — это в широком смысле все, что происходит в романе, а если говорить более конкретно — это история гибели самого мирного и самого привлекательного из героев, который оказывается принесенным в жертву. Конец, комментирует автор, получился трагическим, но в этом был замысел: «показать отношения между людьми», оказавшимися в

такой сложной, напряженной ситуации.

«Неслыханное происшествие» в деревушке Винтерспельт — это еще не все, о чем хотел поведать Андерш. Трагический эпизод обретает глубокий смысл на фоне реальных событий недавней истории. Вот почему Андершу в этом романе недостаточно вымысла и нужны факты. Документы ставят происходящее в четкий исторический контекст; благодаря им соотнесенность человеческого деяния и его общественных последствий становится ясной и наглядной. Сам Андерш скажет позднее, что назначение вмонтированных в текст документов — четко обозначить историко-политическую ситуацию, сложившуюся на исходе войны перед началом битвы в Арденнах и после нее. Но и этим их функция не исчерпывается. В документах как бы отражена и несостоявшаяся «военно-политическая акция» майора Динклаге, поведение которого находит историческое соответствие в действиях лица вполне реального: генерал-фельдмаршала Рундштедта, который в 1944 году, впав в немилость у Гитлера и оказавшись в отставке, послал, после разгрома немецких танковых соединений под Фалезом, телеграмму верховному командованию вермахта с призывом немедленно заключить мир, а два месяца спустя с готовностью принял от фюрера новое назначение и, возглавив войска на Западе, начал сражение в Арденнах.

Динклаге, выходец из добропорядочной буржуазной семьи, стал военным, рассчитывая, что служба в вермахте позволит ему пережить национал-социализм, «не запятнав себя». Он разделяет, таким образом, известный тезис, согласно которому германское офицерство — избранная рыцарская каста, находящаяся вне политики. Это заблуждение роковым образом скажется в решающий момент.

План Динклаге, продиктованный осознанием неизбежности военного краха, с самого начала носит чисто умозрительный характер. Колебания, непоследовательность майора четко обнаруживают в нем пленника сословных представлений, более всего опасающегося быть исключенным из «интернационала офицеров», оказаться «предателем», нарушившим «присягу». Предоставим слово еще раз такому авторитетному судье, как В. Кёппен: Динклаге, считает он, ищет алиби, которое оправдывало бы крушение его плана; похоже, что майор просто «играет в мятежника, а на самом деле, будучи рабом своей офицерской чести, ненавидит всякий бунт». Динклаге прочными цепями прикован к той системе исторически скомпрометировавших себя норм и представлений, которую с такой внутренней убежденностью и полемическим пылом разоблачает автобиографический герой «Вишен свободы», а в «Винтерспельте» — испытанный антифашист и коммунист Хайншток.

Заметим сразу, что ту же кастовую мораль демонстрируют, за немногими исключениями, и американские военные — они тоже причастны к «интернационалу офицеров» и склонны осудить немецкого майора уже за одно только намерение сдаться в плен, да еще вместе с целым батальоном. Логика их рассуждений свидетельствует о том, что противник, фанатично готовый защищать преступный режим, занимает на их шкале ценностей место более высокое, нежели человек, осознавший бессмысленность войны и не желающий более служить преступным целям. Противоречия внутри американской армии, столкновение позиций занимают автора романа почти в такой же степени, как и конфронтация жизненных взглядов его соотечественников. Эти противоречия среди американцев особенно явно проявляются в отношении к Советскому Союзу. И снова точнее других видит суть дела коммунист Хайншток. «Американцы, — считает он, — вступили в войну только потому, что не хотели рисковать», допустить, чтобы «русские одни побили Гитлера».

То, о чем рассказывает в романе Андерш, подтверждает прочную спаянность германского вермахта с нацистской системой, раскрывает полнейшую тенденциозность буржуазных историков, пытавшихся обелить германское офицерство как якобы находившееся в оппозиции к гитлеровскому режиму. С не меньшей наглядностью выявляется обозначившаяся уже к исходу войны расстановка сил на мировой арене, обретает идеологическую плоть зревшая за океаном доктрина «сдерживания», пресловутого «защитного вала», призванного обезопасить Запад от «красной угрозы». Вымышленные события вводятся, как видим, в четкую систему исторических координат, частная жизнь обретает историческое измерение.

На передний план в романе выдвигается столь актуальная сегодня идея ответственности каждого за судьбы мира и предотвращение войн. «Винтерспельт», комментирует писатель, — это «не пацифистская книга», она направлена «против философии генерал-фельдмаршалов». В автобиографическом эссе «Вещевой мешок», откуда взяты эти слова, далее следует поразительное признание: «Когда я писал роман, я заплакал — монтируя документы о Рундштедте, Клюге и Вицлебене». «Философия генерал - фельдмаршалов» была одной из ключевых причин трагедии, пережитой человечеством по вине фашизма, — трагедии, не миновавшей и самих немцев.

Альтернативу пассивности и нерешительности, фаталистическим настроениям Андерш обозначает четко: «Действовать, бороться против фашизма!» Война в романе изображается в контексте ее уроков, в широком смысле роман содержит отклик писателя на ситуацию в современном мире. Андерш не устает напоминать, что войны не возникают сами по себе, что у них всегда есть зачинщики. Вся эта «камерная история», говорит писатель, строится вокруг одной мысли: «Нельзя принимать историю как данность. Никогда». О том же и почти теми же словами говорит в романе Хайншток, персонаж, четче и глубже других осознающий смысл происходящего. Мысль эта многократно варьируется в произведениях Андерша, составляя, по сути, идейно-художественный центр его творчества.

«Винтерспельт»-это драма решений, в основе которой, по словам автора, «конфликт между познанием и действием». Андерш дает своему роману самые разные определения; они могут показаться противоречивыми и даже взаимоисключающими, но на самом деле отражают разные стороны и аспекты этого многопланового произведения.

Так, в одном из своих поздних эссе он предлагает рассматривать «Винтерспельт» не как «роман о войне», а как «роман о любви», разыгрывающийся на сценической площадке войны. Это и в самом деле горькая, полная драматизма история любви, написанная в сдержанных, почти суровых тонах, но не утрачивающая при этом ни мощного внутреннего накала, ни обаяния. Другое определение, данное автором своей книге-«оргия композиции», — звучит парадоксально и относится к художественной организации текста. Все пропорции в романе выверены с удивительной точностью. Это касается и упоминавшегося уже «трехслойного» построения, где документ и вымысел вступают в органическое взаимодействие, и самого новеллистического сюжета, где каждый ход одновременно и подготовлен предыдущим и неожидан, и точности психологических и социальных мотивировок характеров, и «игрового» элемента, включающего «варианты» судеб и исторических поворотов.