— Ничего, Павлик, — говорила Саша, — не отчаивайся. Тебя оценят, дай им только выздороветь.

Те, что шли на поправку, просили:

— Расскажи сказку!

И, ставя градусники, делая уколы, вливая глюкозу, Саша рассказывала про красные башмачки, про Человека Рассеянного, про храброго Ваню Васильчикова.

Ей случалось сказать:

— Жили-были мальчик Маша и девочка Ваня! Что ты смеешься Тоня? Я не так сказала?

— А что было дальше? — спрашивали дети.

— И вот пошли они в лес…

— Тетя, пить! — требовала веснушчатая девочка по имени Муза.

— А что было дальше? — кричали из другого угла палаты

— И вот пошли они в лес, — говорила Саша, давая попить Музе, — и видят: идет волк!

— Тетя, повязка сползла! — говорил Толя Полоскин.

— А волк что? — спрашивал Павлик, хотя ему было уже семь лет.

— Волк? — рассеянно спрашивала Саша, бинтуя Толину шею. — Волк сказал: "Подарите мне, дети, красные башмачки!"

— Что? — с любопытством кричали все. Давайте немножко помолчим! — отвечала Саша, запутавшись. Давайте поиграем в молчанку — кто будет дольше молчать!

Но эта игра никогда не удавалась. Они плакали, болтали,

Смеялись, просили пить, жаловались на боль в ухе, в горле, требовали маму, бабушку. Просили: "Сядь ко мне!"

И Саша садилась, поила, старалась утешить и обещала, что мама скоро придет.

Обратная дорога, дорога домой, была полна Аней. Сыта ли? Не ушиблась ли? Не ушла ли куда? Спала ли днем? Не обидел ли кто? И чем ближе к дому, тем быстрей шла Саша, забыв об усталости.

И каждый раз, увидев Аню, грязную, неумытую, с оторвавшейся подметкой или в разорванном платье, но живую, здоровую, веселую, Саша чувствовала себя счастливой.

— Мама! — кричала Аня.

— Анюта! — отвечала Саша и, обняв дочку, крепко прижимала ее к себе.

А потом начались дожди. В тупике стояли большие лужи. И стоило Саше сходить за водой к водопроводной колонке, как ноги промокали насквозь. Об электрической плитке Саша только вспоминала — уже давно приходил человек с кусачками и сказал, что в следующий раз оштрафует беспощадно. И выключит свет. Саша не стала плакать, как ленинградская бабушка, она просто научилась разводить мангал. Она боролась с мангалом — упорно, не сдаваясь. Он должен был разгореться, но ему не хотелось гореть пасмурным утром да еще под дождем. "И как это в книгах описывают пожары, — думала Саша, — кто-то там обронил спичку, занялся лес или сарай. Везет же людям!" А она извела полкоробки спичек, драгоценных спичек, а мангал дымит — и все. Саша дула в мангал, подкладывала обрывки газетной бумаги, чертыхалась сквозь зубы, но когда ее совсем покидала надежда, оказывалось, что внизу, подспудно, начинали тлеть угли, мангал разгорался.

Аня совсем одичала. Осмелев, она давно уже перешагнула порог комнаты, пределы двора и, поняв, что в тупике гораздо веселее, решила обследовать соседние улицы.

Однажды, вернувшись с работы, Саша не нашла дочку ни дома, ни во дворе. Она металась по двору, звала Аню, искала в сарае с саксаулом.

— Аня, пошутила — и будет! — повторяла она.

Но Аня не откликалась. Тогда Саша кинулась на кухню к хозяйке.

— Ольга Ивановна, ну неужели вы не видели?..

— Я вашему ребенку в няньки не нанималась. Скажите спасибо, что с квартиры не гоню, из-за вас чуть электричество не выключили.

Но Саша уже не слушала и снова выбежала на улицу. Начался дождь. Ничего не видя, без платка, она бежала по улице и звала: "Аня-а!"

— Мать, твой ребенок? — тихо спросил ее старческий голос. Перед Сашей стоял старый узбек и держал за руку Аню.

Саша совсем близко увидела два темных глаза, окруженные морщинами. Старик ласково улыбался, и тут-то Саша заплакала.

— Дочь, зачем плачешь? Ребенку скучно будет! А девочка хороший, в гости ходил, плов ел, "Яблочко" танцевал. Хорошо танцует. И завтра обещал прийти. Ты в больнице работаешь? Девочка все рассказал. А у нас сын на фронте. Мухамеджанов фамилия. Гафур. Запомнишь? Муламеджанов Гафур.

— Запомнила. Спасибо, запомню — Мухамеджанов, — отвечала Саша, держа за руку Аню.

Да, у Ани давно была своя жизнь. Она водилась с внучками Мухамеджанова, а младшую, четырехлетнюю Тамару Мухамеджанову, частенько приглашала к себе, чем вызвала глубокое неудовольствие хозяйки.

— Сдали вам комнату, ну и живите. А такого уговора не было, чтобы водить кого ни попало.

Аня показала ей язык.

— Интеллигентные! — кричала хозяйка. — Ей пять лет, а она уже язык показывает! Москвичи называется!..

Аня завела себе еще одну моду — вместе с Сережей и Юрой следом за бабушкой ходить на уроки музыки в самые дальние концы города. Идти с мальчиками было веселее, чем одной сидеть дома. Мальчики — нестриженые, в грязных матросках и штанишках, из которых выросли за лето, — стали совсем уже похожи на Робинзонов. Казалось, бабушке Валентине Сергеевне было все равно, сколько детей водить за собой — двоих или троих. Она все сносила кротко и, более того, считала, что общество девочки полезно мальчикам. Когда стояли теплые дни, они жили во дворе. С дождями перебрались в сарай и, пока бабушка учила своих учеников играть гаммы, громко и разноголосо пели. Чего они только не пели!

Внимание, внимание. На нас идет Германия, -

Орал Сережа, и Юра с Аней подхватывали:

С пушками, гранатами. Ручными поросятами!

Но это было не самое худшее. Открыв дверь и не зная, найдет ли она Аню дома, Саша застала однажды не только ее, не только мальчиков. Они сидели на корточках на полу вокруг большеголового щенка. Щенок скулил. Шерсть на нем свалялась.

— Он будет ничего, большой. Это он теперь такой маленький, а он будет большой, — объясняла Аня, — и пусть его зовут Карай. Есть такая собака в Москве.

— А у нас в Ленинграде есть собака доберман-пинчер. Фамилия Доберман, а зовут Пинчер, — сказал Юра.

— А я его буду кормить! — говорила Аня, не слушая. — Он будет со мною спать. Мы его помоем, причешем, он будет тогда ничего.

Аня, — строго сказала Саша, — где ты взяла эту собаку? Отнеси сейчас же!

В комнате стало тихо. Потом Аня сказала, захлебываясь и удивленно глядя на мать:

— Что ты! Я его под дождем нашла. Он голодный.

— Сейчас же унеси собаку! — сказала Саша.

— Хорошо! — сказала Аня. — Отнесу и сама останусь на улице. — Она схватила щенка и бесстрашно пошла к двери.

За ней, не простившись с Сашей, пошли Сережа и Юра.

— И сейчас же вернись! — сказала Саша.

— Не вернусь ни за что! — ответила Аня.

Дети ушли, а Саша стала подтирать пол в том месте, где сидел щенок. Прошло пять минут, десять. Дети не возвращались.

— Аня! — крикнула Саша в окно.

Ей не ответили. Усталая и голодная, накинув платок, Саша выбежала на улицу — и вот они все трое, под дождем. И на руках у Ани щенок.

Сейчас же, сейчас же домой! — Саша схватила Аню за руку и поволокла ее, ревущую, в дом; под мышкой у Ани скулил щенок. Юра и Сережа угрюмо замыкали шествие. На пороге их поджидала хозяйка.

— Да вы что, очумели? И от вас заразы хватает, еще и собаку туда же! А ну, давайте его отсюда!

— Посторонитесь, пожалуйста! — ледяным голосом сказала Саша. — Дайте пройти!

— Куда пройти? Это куда пройти? Ко мне, что ли, в дом? С собакой? С уличной собакой?

— Она не уличная, она наша! — сказала Аня, всхлипывая.

— Это наш щенок, — сказала Саша, — и мы идем к себе в комнату.

— Это их щенок! — хором сказали Сережа и Юра.

— Что-о? — голос изменил хозяйке, она перешла на шепот.

Но Саша закрыла за собой дверь.

— Давай назовем его Дружком, — сказала она. — Карай — это большой пес. А наш вон какой маленький.

Так в их доме поселился еще один жилец. И едок.

Еды давно уже не хватало. По воскресеньям Саша ходила на Алайский базар и что-нибудь продавала. Платье. Кофточку. Наволочку. Рынок! Даже не верилось, что такое еще бывает на свете. Масло — и не пятьдесят граммов, не сто — большущие желтые куски свежего масла. Сметана — не в чашечке, а в ведрах. Фрукты — не одинокое яблоко, а гора румяного, блестящего ранета. Дыни, виноград, груши. Саша проходила мимо не глядя. Она меняла хлеб или пачку чая (они давно уже пили кипяток без заварки) на яйцо, на чашку риса.