Был ли мой секс с Дженни более острым и насыщенным, чем с платными клиентками? Честно признаться, вряд ли. Значит, моя привязанность к Дженни была чем-то большим, чем-то, что было сверх плоти.

И все-таки почему, почему, занявшись новой «профессией», я начал еще сильнее любить Дженни?

Мы провели замечательный вечер. Поужинали в «Кафе художников», при этом я уверял ее, что она куда красивее девиц, которые были изображены на стенах, хотя менее хипповая.

— И менее юная, — добавила Дженни.

— Для меня, — торжественно возгласил я, — ты всегда будешь школьницей в гимнастических шароварчиках.

Дженни рассмеялась.

— Тебе следовало бы подарить эту строчку какой-нибудь из Артуровых пьес. Как, кстати, он поживает?

— Как всегда. Безумно в тебя влюблен.

— Я знаю! — Она смутилась. — Мне следовало бы найти для него какую-нибудь хорошую девушку.

— Да не беспокойся. В этом смысле у Артура все в порядке.

Потом мы отправились на балет в Линкольн-центр — после «Мороженщика» я отказывался ходить в театры. Нам показали серию одноактных балетов, которые замышлялись как комедийные.

— Единственный вид юмора, который еще утомительнее, чем юмор в балете, — прокомментировал я, — это юмор в опере.

До конца мы не высидели и отправились в кафе «Верхушка». Мы расположились у окна, потягивали белое вино и поедали друг друга глазами.

Домой к Дженни мы шли, взявшись за руки, молча — слова нам были не нужны.

В постели она приподняла скрывавшую меня простыню и, заглянув внутрь, спросила:

— Что это ты там делаешь?

— Прячусь.

Она засмеялась и тоже забралась ко мне.

Я действительно прятался. Я хотел отгородиться от всех и вся этим ненадежным тонким покровом, вдыхать ее аромат, согреваться ее теплом и никогда, никогда отсюда не вылезать.

— Иди сюда, — прошептала она.

Но я не мог. Почему-то глаза у меня защипало, я в отчаянии обнял ее и прижал к себе.

— Что ты делаешь? — спросила она. — О Господи…

Я впивался в нее, я впитывал ее влагу, ее нежность, я мечтал испить ее всю до дна.

— Любимый, — прошептала она.

Я хотел слиться с нею, отравить ее собой, чтобы она никогда, никогда не могла от меня отлепиться, «выздороветь».

— Чудовище, — шептала она.

Я не мог, не мог остановиться. В ней было мое спасение: если я не смогу ее завоевать, жизнь моя потеряет всякий смысл.

В службе ответов сообщили, что мне звонил некий мистер Барберри. Мистер Барберри? Ах да, тогда это наверняка Люк Футтер. Я перезвонил.

— Откуда вы? — требовательным тоном вопросил он.

— Из дома.

— Значит, у вас есть и другой номер, можно обойтись без этой дурацкой службы ответов?

Я дал ему свой личный, не зарегистрированный в справочнике номер.

— Не отходите от телефона, я перезвоню ровно через пять минут, — приказал Футтер.

Он перезвонил — из телефона-автомата.

— У вас что, начинается паранойя? — осведомился я.

— Элементарная осторожность. Слушайте: завтра, в среду, с полудня до трех дня дома не появляйтесь. Это же касается Эндерса и всех остальных. Ваша квартира должна быть пустой с двенадцати дня до трех, понятно?

— А из-за чего это?

— Думаю, вам лучше не знать.

А у меня назавтра на двенадцать дня была запланирована «сцена» с Эндерсом. Я перевел ее на Шестьдесят восьмую улицу и строго-настрого наказал ему не появляться на Семьдесят пятой до трех. Артуру это не очень-то понравилось, но он согласился. Он всегда соглашался.

Я понимал, что уговорить или заморочить голову Солу Хоффхаймеру так просто мне уже не удастся. Утром в среду я должен был зайти к нему в офис и по дороге решил рассказать ему всю правду — в конце концов Сол был достаточно проницательным человеком, и я не смог бы долго водить его за нос.

И Сол, и его контора выглядели даже более обшарпанными, чем обычно. Поначалу он с надеждой взглянул на дверь — кто это там? Но, увидев, что это всего лишь я, тяжело вздохнул и вернулся к прерванному занятию: он ножницами обрезал изжеванный конец сигарного окурка. Я спросил, как здоровье его супруги, он поспешил переменить тему.

— Вижу, дела у тебя пошли на лад, — ехидно заметил он. — Роскошный плащ, модная куртка.

— Да, у меня все в порядке.

Я достал новый кожаный бумажник и выложил на стол сто десять долларов.

— Теперь я тебе ничего не должен. Спасибо огромное, Сол. Ты мне здорово помог.

Хоффхаймер уставился на деньги. Потом осторожненько коснулся их толстым указательным пальцем.

— Отлично, — выдохнул он. — Ты себе можешь это позволить?

— Конечно.

— Это честные деньги? — Сол взглянул мне в глаза.

— Я их заработал.

— И чем же?

— Их заплатила мне одна женщина. — Я тоже смотрел ему прямо в глаза. — За предоставленные ей услуги.

Хоффхаймер вздохнул, задержал дыхание и медленно-медленно выдохнул воздух. Потом раскурил огрызок сигары — скособочившись, чтобы не обжечь нос.

— Я не собираюсь учить тебя жить, Питер. Да и кто я такой, чтобы учить? Как выяснилось, я и сам жить не умею. Но…

— Я зарабатываю достаточно, чтобы хорошо одеваться и обедать в приличных ресторанах.

— Есть хорошая еврейская пословица: «Горбуну его горб не виден». Может, на твоем месте и я бы так поступал… Ты ходил в те два места, куда я тебе рекомендовал?

— Нет, Сол, — честно признался я. — Я сдался. Решил покончить с театром.

— Жаль! — Мой агент снова тяжело вздохнул. — У тебя есть талант.

— Талант? — взвился я. — А что это такое, черт побери? Талант… Да он есть у каждого. В мире избыток талантов. Но если за талант не платят, на кой черт он нужен? Пропади он пропадом, этот талант. Мне от него никакого толку.

— Я с тобой спорить не собираюсь, — печально произнес Сол. — Я знаю, что такое разочарование. И я от всего сердца желаю тебе удачи. Значит, прощаемся навсегда?

— А вот это уже от тебя зависит.

Мой агент с отвращением швырнул сигарный окурок в старую металлическую пепельницу.

— Дерьмо собачье… Что ты имеешь в виду? Что зависит от меня?

— Я получаю деньги не от одной-единственной женщины. У нее есть подруги, у подруг — свои подруги. Сол, в этом городе пруд пруди баб, готовых платить за удовольствие.

— Ну и что?

— А то, что я получаю пятьдесят долларов за час работы — если это можно назвать работой. Имею три-четыре «сцены» в неделю и не должен платить никаких налогов.

— И зачем ты мне все это рассказываешь?

— Эти женщины — им все время подавай новых партнеров. Молодых, красивой наружности, здоровых. Я полагаю, некоторые из твоих клиентов…

— Нет! — Сол отреагировал мгновенно.

Я откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и спокойно взглянул на него.

— Ты слишком поторопился с ответом.

— Я не сутенер.

— А никто и не предлагает тебе стать сутенером. Ты посылаешь ко мне парней — ты, мол, услыхал о какой-то работе, но толком не знаешь, о чем именно идет речь. А дальше уж мое дело. Если они соглашаются — отлично, в конце концов, решение-то принимают они. Если нет — то и ладно. Сутенерством занимаешься не ты, а я.

— Питер, Питер, — простонал Хоффхаймер, — чем ты занимаешься?

— Зарабатываю деньги. Живу. И ты тоже можешь жить нормально. За каждого стоящего парня я буду платить тебе по сотне. А уж я постараюсь, чтобы они все были на высоте.

— Черт побери! Ну и как же? Принимаешь заказы по почте?

— А что в этом плохого? Ну пойми, эти мои подруги предпочитают актеров или фотомодели, а парни то уезжают на гастроли, то женятся, то вдруг превращаются в гомиков… Поэтому я постоянно ищу «таланты». И ты можешь прекрасно в этом поучаствовать.

— Я не хочу иметь к этому никакого отношения, — отрезал Сол. — И тебе должно бы быть стыдно обращаться ко мне с такими предложениями.

Я пожал плечами и, встав с кресла, надел свой новый плащ.

— Как знаешь. Но все-таки подумай над моим предложением, Сол. Все, что от тебя требуется, — присылать ко мне мальчиков.