Возраст варьировался от восемнадцати до сорока. И все сплошь привлекательные, мускулистые, сексапильные и загорелые — естественным или искусственным путем. Я представил, как славно порезвилась бы здесь Марта Тумбли.

Я прождал два часа — практически не присев ни на минутку. Наконец, пришла и моя очередь. В комнате находился всего один человек — высокая блондинка, холодная как ледышка. Она даже не улыбнулась мне в ответ.

— Извините, — произнесла она ровным голосом, — но нам нужен кто-нибудь помоложе. Вы можете оставить свои данные у секретаря, и если…

Я отказал ей в удовольствии завершить процесс уничтожения меня и вышел не дослушав.

На улице я нашел телефон-автомат и позвонил Марте Тумбли по номеру, который она оставила в моей службе ответов: я проверил — в телефонной книге номер Марты не значился, этот номер не соответствовал и «Баркароле».

Либо она специально не регистрировала свой домашний номер, либо имела в «Баркароле» свой собственный номер, не идущий через коммутатор.

Она сняла трубку после третьего гудка.

— Это Питер.

— Надеюсь, ты звонишь не для того, чтобы разочаровать мою подругу! — Она говорила сугубо деловым тоном.

— Я приду. Так в три?

— Совершенно верно.

— Как ее зовут?

Она немного помедлила, потом сказала:

— Гленда.

— Гленда, — повторил я. — Теперь насчет того молодого человека, которого ты хотела посмотреть… — Я не знал, как назвать то, на что я подрядил Артура, и это слово мне показалось вполне подходящим: — Завтра подойдет?

— Сейчас загляну в ежедневник, — сухо сказала она. — Да, завтра я могу. В полдень.

— Хорошо. Тогда…

Но она уже повесила трубку.

Я продрог в этой телефонной будке и отправился в ближайшую закусочную, где за чашкой кофе и поджаренной булочкой подсчитал свои недавние доходы: за неделю я заработал на Марте сто двадцать долларов плюс обещанные двадцать за Артура и пятьдесят от Гленды (может, она даст еще и на чай?).

Значит, за неделю я заработал этим делом куда больше, чем за три месяца своим актерским трудом, да к тому же сей доход не облагался никаким налогом. Неплохой профит, и я не собирался его оставлять.

Затем я снова отправился к телефону — сообщить Солу Хоффхаймеру, что провалился с джинсами «Бронко».

— Слишком стар, — сказал я. — Им нужен девятилетний пацаненок.

— Понятно, — мрачно прокомментировал Хоффхаймер.

— Сол, у тебя есть знакомые в налоговом бизнесе?

— У меня кузен работает на Седьмой авеню.

— Ты не мог бы оказать мне услугу…

И я поведал ему с ходу придуманную легенду: у меня, дескать, есть знакомая манекенщица, которая сотрудничала с бутиком «Баркарола», но ей не заплатили, так вот она хочет натравить своего юриста на владельцев.

— Сол, ты не можешь через него узнать, кто хозяин «Баркаролы»?

— Хорошо, спрошу у кузена, он разузнает, позвони мне через пару деньков.

И уж поскольку я и так был на Мэдисон-авеню, то прошелся по ней и забросил свои данные в три рекламных агентства, двум телепродюсерам и в контору, которая специализировалась на коммерческих шоу для крупных корпораций.

Делал я это уже в сотый раз и прекрасно знал, что вряд ли кто из этих господ мне позвонит и хоть что-нибудь предложит.

Но сегодня меня это нисколечко не удручало: я знал, что скоро заработаю, и знал как.

Гленда опоздала почти что на двадцать минут. Это была маленькая женщина с копной блестящих черных волос. Не уродливая, но и не красавица. Просто никакая. Зато дорого одетая.

Она глядела на что угодно, только не на меня. Я широким жестом обвел свое чудовищное жилище и провозгласил:

— Мы называем это место Тадж-Махалом!

— По-моему, — произнесла она сдавленным голосом, — здесь очень… очень мило.

И вдруг разревелась.

— Эй-эй, — позвал я ее, — успокойтесь, здесь не так уж и плохо.

Она помотала головой, короткие черные волосы растрепались.

— Может, хотите чего-нибудь выпить? — учтиво предложил я.

— Воды… Пожалуйста.

Когда я принес стакан воды, она сидела на кушетке, спрятав лицо в ладонях, и мне пришлось похлопать ее по плечу, чтобы она подняла голову. Она торопливо и жадно выпила воду, потом отдала мне стакан и позволила сесть рядом.

— Ну так что случилось? — Я прибавил нежности в голосе.

Она лихорадочно искала в сумочке салфетку. Наконец, утерев слезы и высморкавшись, ответила:

— Я никогда раньше этим не занималась.

— Послушайте, вы вполне можете надеть шляпку и пальто и уйти. Все это предприятие не стоит таких страданий.

— Нет, — упрямо возразила она. — Я должна через это пройти.

— Вы уверены?

— Да.

— Хорошо. Но помните, что вы имеете полное право передумать в любую минуту.

Я взял ее за руку и повел в спальню. Увидев неприбранную постель, она снова разрыдалась. Я усадил ее на кровать рядом с собою и обнял за плечи.

— А зачем вам нужно через это пройти, а, Гленда?

— Это из-за мужа. Я знаю, что он мне изменяет, все время изменяет. Разве я такая уродина?

— Нет, вы совсем не уродина.

Она глубоко вздохнула и глянула на меня: в ее заплаканных глазах были ожидание и покорность.

— Я и не знаю, что надо делать, — призналась она дрожащим голосом. — Мне раздеться, да?

— Как хотите.

— Ну, мне кажется, надо раздеться — я не хочу мять платье.

Руки у нее так тряслись, что мне пришлось ей помогать. Раздевшись, она забралась в постель, натянула одеяло до подбородка и старательно смотрела в сторону, чтобы не видеть, как раздеваюсь я.

Я лег рядом, избегая прикасаться к ней телом, и начал осторожно поглаживать ее руки и плечи.

— Какая ты милая, — бормотал я, — какая милая.

Она повернулась ко мне.

— Правда? — В голосе ее звучала надежда. — Правда?

Прежде чем она ожила под моими руками, мне пришлось примерно полчаса целовать ее и приговаривать, что она красавица. Наконец соски ее затвердели, тело напряглось, она вцепилась в меня, больно царапая острыми ногтями.

— О мой Бог, — задыхаясь, твердила она, — о мой Бог!

Когда мы закончили (у нее это получилось три раза), она никак не хотела меня отпускать. А потом снова разревелась.

— А теперь что? — спросил я.

— Я так счастлива, — рыдала она.

Потом мы оделись, и она спросила, может ли она снова меня увидеть. Я ответил, что в любой момент, и дал номер своей службы ответов: черт побери, может, мне следует заказать визитные карточки? И титуловать себя «вице-президентом»?

Потом она протянула мне деньги в запечатанном белом конверте — меня тронула подобная деликатность.

Я проводил ее к такси. («Ты настоящий джентльмен», — заявила она мне по дороге.) Возле дома толклась миссис Фульц — выбрасывала мусор. Старая карга глянула на нас с подозрением, но я не обратил внимания на ее презрительную ухмылку.

Вечером Артур Эндерс, Кинг Хейес и я отправились поужинать к «Блотто». Они заказали спагетти с фрикадельками, я же — бифштекс по-татарски.

Когда-то я думал, что из меня получится великий трагик, но у преподавателя было иное мнение на этот счет.

— Скуро, — говорил он, — у вас естественный дар к клоунаде, к фарсу. Как на сцене, так и вне ее. Что бы вы ни затеяли, все превращается в фарс.

И, должен признать, это суждение было не таким уж ошибочным: слишком многое в моей жизни действительно напоминало фарс. И вот тому подтверждения.

Первое: мои трезвенники-родители погибли во время пожара в ночном клубе — это было их первое (и последнее) посещение подобного места.

Второе: меня выперли из католического колледжа на последнем курсе из-за жалобы родителей одной пятнадцатилетней девицы. Я был уверен, что ей уже восемнадцать, но не побеспокоился уточнить.

Третье: как-то летом я отправился на гастроли с небольшой цирковой труппой и имел огромный успех в роли клоуна — особенно у детей.