— Куда, куда бежите вы, дуры, распустив крылья и вытянув шеи? — кричит он им и сам стремглав бросается за ними.

Пинт, самая умная из куриц, самая степенная и несущая самые крупные яйца, отвечает ему обиженным тоном:

— Мы не от глупости бежим, а от испуга! Сюда пробрался из лесу зверь и лежит в капусте. Я отсюда вижу, как шевелятся капустные листья.

— Вот вздор! Какой зверь может пробраться через нашу изгородь? Да к тому же разве нет меня с вами,

меня — вашего естественного покровителя и защитника? Не бегите же!

И с этими словами он взобрался на навозную кучу и с виду спокойно принялся клевать какие–то зерна. Но в глубине души он не очень–то был в себе уверен, и слова умной жены не выходили у него из головы. Взлетел он на крышу и там, обдумывая это дело, вскоре заснул. И привиделся ему странный сон: кто–то принес ему желтую шубу, мехом наружу, и насильно заставил его ее надеть, но когда он стал выбиваться из нее, ее белая, как слоновая кость, и, как слоновая же кость, твердая опушка жестоко сдавила ему горло. В ужасе проснулся петух и, забыв свое достоинство, побежал отыскивать свою подругу.

Пинт клевала траву как можно дальше от капустных гряд и, когда Шантеклер рассказал ей свой сон, еще раз предостерегла его. Но мужчины иногда храбры невпопад, особенно если они хотят повеличаться перед дамами. И Шантеклер так расхрабрился, что Пинт покачала только головой и сказала:

— Пусть будет, что Богу угодно, но остерегайся сегодня хоть до полудня, потому что лесной зверь все еще находится в нашем парке.

— Ладно, ладно! — нетерпеливо отвечал петух и отправился клевать свою навозную кучу. Но снова сон одолел его.

Лис слышал весь разговор супругов и с удовольствием узнал, что Шантеклер и не думает остерегаться, а потому, как только последний заснул, тихонько вышел из своей засады и одним прыжком очутился на изгороди, отделявшей, к его огорчению, навозную кучу от огорода. Но Шантеклер проснулся от его прыжка и мгновенно очутился по ту сторону кучи.

— Ай, ай, ай, Шантеклер! — заговорил лис самым сладеньким голосом. — Вы убегаете от вашего лучшего друга и кузена! Ведь мы двоюродные, и приятно встретить в вас собрата по ловкости и проворству; это, положительно, наша семейная черта!

Шантеклеру очень польстили слова незнакомца, но он прикинулся равнодушным и запел как можно громче.

— Хорошо, очень хорошо вы поете! — заметил ему Ренар. — Но я зверь откровенный и должен признаться, что мой дядя, а ваш отец, Шантеклер, пел еще гораздо лучше вас. Его голос был так звонок и тонок, что его можно было узнать за целую версту. Особенно удавались ему те песни, что пел он закрыв глаза. Уверяю вас, братец, я не последний знаток музыки и, право, лучшего певца никогда не слыхал!

При этих словах лиса Шантеклеру вспомнились предостережения жены, и в душе его шевельнулось было подозрение, но ему все же не хотелось ударить лицом в грязь перед названым братцем, а потому, закрыв один глаз и посматривая исподтишка другим, затянул он свое «кукуреку» со всеми известными ему переливами.

— Хорошо, даже очень хорошо! — сказал лис. — Однако далеко вам до вашего отца! Но, конечно, не всем же быть певцами первой величины! Может быть, в чем другом вы оставите его позади, — любезно прибавил он.

Закружилась голова у тщеславного петуха, закрыл он оба глаза, и уже самое звонкое «кукуреку» готово было вырваться из его горла, как лис, вдруг прыгнув на него, крепко стиснул его зубами. Пинт, издали наблюдавшая за беседой своего супруга с Ренаром, подняла тревогу; к ней присоединились и другие куры, и птичница, выбежавшая на этот шум, успела разглядеть Ренара, убегавшего с петухом в зубах. Изо всех сил стала она звать на помощь, и, сбежавшись со всех сторон, люди спустили собак. Лис что есть духу мчал по дороге с Шантеклером в зубах, лишь изредка оглядываясь на хозяина фермы и его огромного дога, несшихся впереди всех.

— На вашем месте, — сказал тут петух Ренару, — я воспользовался бы случаем поддразнить их. Пусть только крикнет Констан: «Лис уносит моего пету–ха!» — отвечайте ему поехидней: «Да еще из–под самого вашего носа и несмотря на погоню!»

Правду говорят, что на каждого мудреца довольно простоты, и хотя лис издавна известен как самый большой мошенник и обманщик, но на этот раз он решил последовать совету Шантеклера и, услыхав, что Констан кричит своим людям: «Бегите скорее — лис уносит моего петуха!» — отвечал ему: «Да еще из–под самого вашего носа!»

Но не успел он разинуть рта, как Шантеклер высвободился из его пасти и взлетел на высокую яблоню.

— Ах, прекрасный кузен! — запел он оттуда. — Времена–то, видно, переменчивы!

— Да будет проклят рот, говоривший, когда ему надо было молчать! — отвечал Ренар.

— Да будет проклят глаз, закрывшийся, когда ему нужно было зорко смотреть! А вы, прекрасный братец, все же бегите, если не желаете гулять по морозу без шубы!

Ничего не ответив, Ренар перескочил ров — и был таков, возвращаясь домой голодный.

А Шантеклер вернулся благополучно на птичий двор задолго до охотников и поспешил успокоить свое огорченное пернатое царство.

Наступил май. Леса оделись листвою; луга запестрели цветами; птицы запели свои весенние песни, — один лис грустно сидел в своем замке Мопертюи[2] где истощились уже все припасы и семья его стонала от голода. Наконец отправился он на охоту, обещая не возвращаться без добычи. Он вошел в лес, оставив в стороне большую дорогу, — ведь известно, что дороги проложены не для таких, как он, — и после многих кругов и обходов очутился на цветущем лугу.

— Боже мой, Боже! Как хорошо здесь! — восклицал он. — Сущий рай земной! Кажется, не ушел бы с этого места, если бы только была здесь какая–нибудь добыча! «Но нужда и старуху подымет на ноги» — говорит пословица.

С этими словами он перескочил через светлый ручеек, пересекавший луг, и лег у самого берега в тени одиноко росшего бука. Наш Ренар был поэт в душе и не прочь помечтать о суете мирской, особенно на тощий желудок.

Случилось, что как раз в это самое время старый ворон Тиселин, ища чем бы поживиться, залетел на соседнюю ферму и, подметив, что молочница разложила сушить на солнце сыры разных величин и достоинств, выждал, чтобы она отвернулась, и мигом сцапал самый большой. Как ни бранилась старуха, сколько ни бросала в вора камнями, сыра ее — как не бывало. Взлетел ворон на крышу, крепко держа в когтях сыр, каркнул ей насмешливо пословицу: «Дурной пастух кормит волка» — и, отряхнувшись и расправив крылья, высоко поднялся в воздух, отлетел подальше и сел на тот самый бук, под которым мечтал Ренар. Принялся ворон за свой сыр. Клевал, клевал, клевал — и уронил корочку на голову Ренара. Вскочил лис, заметя ворона, — захотелось ему и сыром полакомиться, и главное — скушать самого Тиселина, потому что голод его ужасно мучил.

— Здравствуй, Тиселин, — сказал он ему улыбаясь, — как я рад тебя встретить! У меня ранено колено, и, пока я лежу здесь больной, хотелось бы мне послушать хорошего пения. А ты ведь мастер на это — весь ваш род славится этим искусством.

Очень понравились слова лиса Тиселину, и он сейчас же каркнул весьма увесисто.

— Хорошо! Только ты поешь хуже твоих братьев: верно, много ешь орехов и хрипнешь!

Захотелось ворону отличиться — забыл он о сыре и закаркал на все лады.

Упал сыр около лиса, а тот ни с места и говорит ворону: