Вспомнив их, незнакомец кинулся в бегство.

Протекала пара за парой: протекали тройки, четверки; от каждой под небо вздымался дымовой столб разговора, переплетаясь, сливаясь с дымовым, смежнобегущим столбом; пересекая столбы разговоров, незнакомец мой ловил их отрывки; из отрывков тех составлялись и фразы, и предложения.

Заплеталась невская сплетня.

— «Вы знаете?» — пронеслось где-то справа и погасло в набегающем грохоте.

И потом вынырнуло опять:

— «Собираются…»

— «Что?»

— «Бросить…»

Зашушукало сзади.

Незнакомец с черными усиками, обернувшись, увидел: котелок, трость, пальто; уши, усы и нос…

— «В кого же»?

— «Кого, кого», — перешукнулось издали; и вот темная пара сказала:

— «Абл…»

И сказавши, пара прошла.

— «Аблеухова?»

— «В Аблеухова?!»

Но пара докончила где-то там…

— «Абл… ейка меня кк…исла…тою… попробуй…»

И пара икала.

Но незнакомец стоял, потрясенный всем слышанным:

— «Собираются?..»

— «Бросить?..»

— «В Абл…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— «Нет же: не собираются…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А кругом зашепталось:

— «Поскорее…»

И потом опять сзади:

— «Пора же…»

И пропавши за перекрестком, напало из нового перекрестка:

— «Пора… право…»

Незнакомец услышал не «право», а «прово-»; и докончил сам:

— «Прово-кация?!»

Провокация загуляла по Невскому. Провокация изменила смысл всех слышанных слов: провокацией наделила она невинное право; а «обл…ейка» она превратила в черт знает что:

— «В Абл…»

И незнакомец подумал:

«В Аблеухова».

Просто он от себя присоединил предлог ве, ер: присоединением буквы ве и твердого знака изменился невинный словесный обрывок в обрывок ужасного содержания; и что главное: присоединил предлог незнакомец.

Провокация, стало быть, в нем сидела самом; а он от нее убегал: убегал — от себя. Он был своей собственной тенью.

О, русские люди, русские люди!

Толпы зыбких теней не пускайте вы с острова: вкрадчиво тени те проникают в телесное обиталище ваше; проникают отсюда они в закоулки души: вы становитесь тенями клубообразно летящих туманов: те туманы летят искони из-за края земного: из свинцовых пространств волнами кипящего Балта; в туман искони там уставились громовые отверстия пушек.

В двенадцать часов, по традиции, глухой пушечный выстрел торжественно огласил Санкт-Петербург, столицу Российской Империи: все туманы разорвались и все тени рассеялись.

Лишь тень моя — неуловимый молодой человек — не сотрясся и не расплылся от выстрела, беспрепятственно совершая свой пробег до Невы. Вдруг чуткое ухо моего незнакомца услышало за спиною восторженный шепот:

— «Неуловимый!..»

— «Смотрите — Неуловимый!»

— «Какая смелость!..»

И когда, уличенный, повернулся он своим островным лицом, то увидел в упор на себя устремленные глазки двух бедно одетых курсисточек…

— «Быбы… быбы…»

Так громыхал мужчина за столиком: мужчина громадных размеров; кусок желтой семги он запихивал в рот и, давясь, выкрикивал непонятности. Кажется он выкрикивал:

«Вы-бы…»

Но слышалось:

— «Бы-бы…»

И компания тощих пиджачников начинала визжать:

— «А-ахха-ха, аха-ха!..»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Петербургская улица осенью проницает весь организм: леденит костный мозг и щекочет дрогнувший позвоночник; но как скоро с нее попадешь ты в теплое помещение, петербургская улица в жилах течет лихорадкой. Этой улицы свойство испытывал сейчас незнакомец, войдя в грязненькую переднюю, набитую туго: черными, синими, серыми, желтыми польтами, залихватскими, вислоухими, кургузыми шапками и всевозможной калошей. Обдавала теплая сырость; в воздухе повисал белеющий пар: пар блинного запаха.

Получив обжигающий ладонь номерок от верхнего платья, разночинец с парою усиков наконец вошел в зал…

— «А-а-а…»

Оглушили его сперва голоса.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— «Ра-аа-ков… ааа… ах-ха-ха…»

— «Видите, видите, видите…»

— «Не говорите…»

— «Ме-емме…»

— «И водки…»

— «Да помилуйте… да подите… Да как бы не так…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Все то бросилось ему в лоб; за спиною же, с Невского, за ним вдогонку бежало:

— «Пора… право…»

— «Что право?»

— «Кация — акция — кассация…»

— «Бл…»

— «И водки…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ресторанное помещение состояло из грязненькой комнатки; пол натирался мастикою; стены были расписаны рукой маляра, изображая там обломки шведской флотилии, с высоты которых в пространство рукой указывал Петр; и летели оттуда пространства синькою белогривых валов; в голове незнакомца же полетела карета, окруженная роем…

— «Пора…»

— «Собираются бросить…»

— «В Абл…»

— «Прав…»

Ах, праздные мысли!..

На стене красовался зеленый кудреватый шпинат, рисовавший зигзагами плезиры петергофской натуры с пространствами, облаками и с сахарным куличом в виде стильного павильончика.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— «Вам с пикончиком?»

Одутловатый хозяин из-за водочной стоечки обращался к нашему незнакомцу.

— «Нет, без пикону мне».

А сам думал: почему был испуганный взгляд — за каретным стеклом: выпучились, окаменели и потом закрылись глаза; мертвая, бритая голова прокачалась и скрылась; из руки — черной замшевой — его по спине не огрел и злой бич жестокого слова; черная замшевая рука протряслась там безвластно; была она не рука, а… ручоночка …

Он глядел: на прилавке сохла закуска, прокисали все какие-то вялые листики под стеклянными колпаками с грудою третьеводнишних перепрелых котлеток.

«Еще рюмку…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Там вдали посиживал праздно потеющий муж с преогромною кучерской бородою, в синей куртке, в смазных сапогах поверх серых солдатского цвета штанов. Праздно потеющий муж опрокидывал рюмочки; праздно потеющий муж подзывал вихрастого полового:

— «Чего извоетс?..»

— «Чаво бы нибудь…»

— «Дыньки-с?»

— «К шуту: мыло с сахаром твоя дынька…»

— «Бананчика-с?»

— «Неприличнава сорта фрухт…».

— «Астраханского винограду-с?»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Трижды мой незнакомец проглотил терпкий бесцветно блистающий яд, которого действие напоминает действие улицы: пищевод и желудок лижут сухим языком его мстительные огни, а сознание, отделяясь от тела, будто ручка машинного рычага, начинает вертеться вокруг всего организма, просветляясь невероятно… на один только миг.

И сознание незнакомца на миг прояснилось: и он вспомнил: безработные голодали там; безработные там просили его; и он обещал им; и взял от них — да? Где узелочек? Вот он, вот — рядом, тут… Взял от них узелочек.

В самом деле: та невская встреча повышибла память.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— «Арбузика-с?»

— «К шуту арбузик: только хруст на зубах; а во рту — хоть бы что…»

— «Ну так водочки…»

Но бородатый мужчина вдруг выпалил:

— «Мне вот чего: раков…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Незнакомец с черными усиками уселся за столик, поджидать ту особу, которая…

— «Не желаете ль рюмочку?»

Праздно потеющий бородач весело подмигнул.

— «Благодарствуйте…»

— «Отчего же-с?»

— «Да пил я…»

«Выпили бы и еще: в маём кумпанействе…»

Незнакомец мой что-то сообразил: подозрительно поглядел он на бородача, ухватился за мокренький узелочек, ухватился за оборванный листик (для газетного чтения); и им, будто бы невзначай, прикрыл узелочек.

— «Тульские будете?»

Незнакомец с неудовольствием оторвался от мысли и сказал с достаточной грубостью — сказал фистулою: