Elizabeth Buchan — The Good Wife

Общепризнанной истиной является тот факт, что счастье одного человека часто покупается за счет другого.

Мой муж Уилл был политиком до мозга костей, и это тоже общепризнанный факт. Он утверждал, что жертва ради общего блага сама по себе является достаточной наградой, чтобы сделать человека счастливым. А так как Уилл пожертвовал значительной частью своей семейной жизни, чтобы удовлетворить свои амбиции в качестве помощника министра, затем члена Казначейского комитета, министра и, наконец, наиболее вероятного кандидата на должность Канцлера Казначейства, следовательно, он должен был быть счастлив в высшей степени.

Думаю, он и был. Но была ли счастлива я?

Возможно, этот не тот вопрос, который должна задавать хорошая жена.

Если вы спросите некоторых людей, что в их понимании означает быть хорошим, они ответят: говорить правду. Но если вы ответите охотнику, в какую сторону пошла лиса, значит ли это, что вы хороший человек?

В день девятнадцатой годовщины нашей свадьбы мы с Уиллом пообещали друг другу быть нормальными. До этого Уилл пригласил меня в театр, заказал шампанское, нежно поцеловал и провозгласил тост:

— За супружескую жизнь.

Давали «Кукольный дом» Ибсена, и публика была полностью захвачена представлением. Хотя я видела, что Уилл почти болен от усталости, он сидел в кресле неподвижно и прямо, не позволяя себе расслабиться, даже когда погас свет. Безупречная осанка была частью добровольной епитимьи, наложенной им на себя много лет назад, и он никогда не давал себе поблажки на публике. Хотя с годами я с тоже приобрела немалую выучку, но позволяла себе больше свободы. Так приятно бывало иногда откинуться на спинку стула, положить ногу на ногу и смеяться, когда щекочут мое чувство смешного — а смешного в нашей жизни было предостаточно. Политики, послы, журналисты, утренний кофе, куриное меню на ужин, правительственные кризисы… замечательный, красочный калейдоскоп успехов и провалов, амбиций и наивности.

Впрочем, при необходимости, Уилл мог рассмеяться, но очень осторожно, так осторожно, что однажды я даже обвинила его в утрате этой способности. В уголках его рта появился только намек на улыбку, когда он объяснил мне, что одна маленькая ошибка может разрушить плоды многолетних трудов.

Я украдкой взглянула на него из-под ресниц, веки еще пощипывало после утренней процедуры в салоне красоты. Окраска ресниц была вынужденной необходимостью, потому что мои глаза всегда влажнеют, когда я смеюсь. В первые дни Манночи, бдительный и верный политический агент Уилла, был вынужден подкрадываться ко мне и незаметно шептать на ухо: «У нас наводнение, миссис С», что означало — моя тушь расплывается под глазами. Мне не оставалось ничего другого, как отшутиться и ретироваться к ближайшему зеркалу для реставрационных работ. С годами я стала все чаще злиться при ежедневном напоминании о моих недостатках, мне вполне хватало свидетельств зеркала. Ухаживать за своим телом, ежедневно прибегая к одним и тем же манипуляциям, это такая нудная обязанность, особенно, для девушки… для женщины слегка за сорок.

Одетая в бледно-голубое, мерцающее синей искрой, платье, Норма выступила на сцену, и ее муж тревожно спросил:

— Что случилось с моим маленьким жаворонком?

Уилл коснулся моей левой руки, украшенной обручальным кольцом с маленьким рубином, который мы когда-то выбирали вместе. Он был совсем маленьким, потому что захваченная своей любовью и перспективами общего счастья и гармонии, я не хотела, чтобы он тратил на меня слишком много денег. Умение оглянуться на свое прошлое — это замечательное качество, и я пришла к выводу, что проявлять скромность при выборе ювелирных изделий было глупо и бессмысленно. Прикосновение его руки было незнакомым, почти странным, но я привыкла к его официальным жестам, это стало несущественным. Мы были связаны долгими годами брака. И это было бесспорно.

В последней сцене Нора заявила:

— Нет, Торвальд, я больше не верю в чудеса.

Звук, с которым сначала открылась, а потом захлопнулась дверь, напоминал грохот тюремных ворот.

— Фанни, дорогая, я прошу об одолжении… Я знаю, знаю, что прошу о большем, чем могу рассчитывать, но просто скажи «да». Пожалуйста.

Это было на следующий день. Министерский автомобиль забрал нас из квартиры в Вестминстере, чтобы отвезти в церковь Ставингтона на похороны Перл Верикер. Ставингтон находился в Мидланде, округе Уилла; он не походил ни на застроенный декадентскими кофейнями южный город, ни на деловой северный, но был чем-то средним в географическом и переносном смысле. А Перл Верикер, бывший председатель партийной ассоциации Ставингтона, была некогда отравой моего существования.

Я потянулась за ежедневником:

— Зачем мне все это нужно?

Уилл привлек мое внимание щелчком по подлокотнику.

— Ты сегодня какая-то слишком официальная. С тобой все в порядке?

Я могла бы ответить: «Я износилась, истаяла и стала почти прозрачной. Останови свой бег и посмотри на меня, ты увидишь, как трудно бьется мое сердце». Вместо этого я, отлично обученная искусству сохранения приличий, сказала:

— Я в порядке.

Машина остановилась на светофоре. Я взглянула через окно на плакат, где была изображена невеста в длинной туманной фате, сквозь которую ярко сияли звезды алмазный серег. Надпись гласила: «С тобой навсегда».

Выходя замуж за Уилла, я понятия не имела, сколько маленьких уверток и недоговоренностей наполнит наш ежедневный быт. Наше партнерство превратилось в полупрозрачный поток, дающий нам пищу и убежище. Это было прекрасно, но я никогда не знала, что за рыба наполнит мои сети — щедрая, розовая плоть правды или косяк мутноватых намеков, а иногда черная зубастая обида.

Автомобиль тронулся, и я сказала:

— Так о чем ты собирался просить меня?

Он выглядел смущенным.

— Не могла бы ты посвятить две ближайшие субботы нашей «горячей линии»? Ты делаешь это так блестяще.

Конечно, его оправданием были совещания в министерстве, которые имели бесспорный приоритет. Все, что я могла сделать, это выслушать бесконечные истории о мелкой повседневной несправедливости — халатности персонала больниц, неприятных соседях, ценах на лекарства, грабительском законе о газе — и доложить. Очень часто это был вопрос взаимодействия с нужными людьми. Уилл ставил их во главу угла, и нужно было просеять многие и многие горы мусора, чтобы отобрать действительно разумные предложения.

— Ты возьмешься, Фанни?

— Конечно.

Ничего другого от меня и не ожидали. Во время парламентской сессии Уилл жил в Лондоне всю неделю. Когда Хлоя, наша дочь, была младше, я не выбиралась из Ставингтона месяцами, но теперь, когда ей исполнилось восемнадцать, я наезжала в Лондон регулярно. Началась эпоха званых обедов «у Сэвиджей», на которых столкновение мнений я смягчала хорошим вином. В прежние времена Уилл приезжал в Ставингтон каждые выходные, чтобы общаться с электоратом и семьей — в таком порядке. Теперь, когда он стал министром, его визиты стали менее предсказуемы: каждую минуту своего свободного времени он посвящал «красному ящику».[1]

Очень строгий и серьезный в своем деловом костюме, он улыбнулся мне:

— Большое тебе спасибо. — это был его официальный голос.

— Я не твой избиратель, — сообщила я. — Я твоя жена.

Уилл совершил одно из своих мгновенных перемещений из образа политического деятеля в нормального человека.

— И слава Богу, — сказал он.

Должно быть, гроб был очень тяжелым, двое гробовщиков с трудом катили его по проходу. Большой букет из алых роз и зеленого молочая покоился на его крышке, а викарий в белом и золоте ожидал у алтаря. Все было очень благопристойно. Перл Верикер, прирожденная бунтарка, готовилась с помпой предстать перед Создателем, после неожиданной кончины от сердечного приступа прямо в штаб-квартире партии — единственный вид смерти, который, возможно, она бы предпочла всем другим. Я уверена, она оценила бы эту показуху, особенно — строгую субординацию, которой была буквально пропитана атмосфера. На мой взгляд, было бы совершенно естественно посадить на передние скамьи супруга и скорбящих членов семьи, разместив городских сановников позади, но так как Уилл совершил стремительный взлет в министерской иерархии, нам были предоставлены статусные первые места.