— Это дело госпожи, куда и к кому она едет! И не стоит слугам об этом болтать, — резко оборвав управителя, Михаил обернулся к артельным. — Заходите, парни.

И сразу же закипела работа — артельщики под руководством Евстафия что-то измеряли, долбили стены… Ратников зачем-то зашел к себе в каморку, что-то взять или так просто заглянул… и вдруг отчетливо услыхал голоса, доносившиеся сквозь проделанную в углу дыру из гостевой залы.

Хорошо было слышно, отчетливо… каждое слово. А что если…

— Евстафий, друг, — выйдя из своей комнаты, Михаил отозвал приятеля в сторону. — Ты вот через эту дырку трубу не тяни… возьми левее — так красивей будет.

— Как скажешь! — подрядчик пожал плечами. — Левей, так левей. Эй, парни — дыру вон ту заложите.

— Не, не, не, — замахал руками Ратников. — Закладывать ничего не надо — просто решеточкой золоченой закройте. Вдруг да пригодится еще дыра?

— Добро, закроем.

— И бассейн, бассейн — главное.

— Что?

— Ну, пруд этот домашний.

Отдав необходимые распоряжения, молодой человек вышел во двор и тотчас же увидал бегущего к нему Джаму:

— Мисаил, Мисаил, тут тебя из какой-то корчмы спрашивают. Говорят, ты задолжал там.

Проходивший мимо как раз в этот момент Кузьма навострил уши и ухмыльнулся.

— Задолжал? — Миша задумчиво поскреб затылок, проводив рыжего пройдоху взглядом. — Ах да, да, было. Только вот, сколько задолжал — убей бог, не помню. Пойду, уточню… Где там корчмарь-то, Джама?

— Сказал — у старого карагача ждать будет.

Под старым карагачом, в орешнике, паслась белая лошадь, рядом с которой, беспечно прислонившись спиной к толстому узловатому стволу, задумчиво жевал старую соломину галицкий кондотьер Савва Корягин.

— А-а-а, — подойдя ближе, усмехнулся Ратников. — Я почему-то так и подумал, что ты.

— Здрав будь, Миша, — выплюнув соломину, Корягин протянул руку.

— Здравствуй, здравствуй. Случилось что?

— Да так, — кондотьер лениво потянулся. — Помнишь, я тебе про одного новгородца рассказывал?

— Который то ли новгородец, то ли — нет?

— Да, да, про него. Сегодня ты с ним должен встретиться. К вечеру ближе в корчме Африкана Корыта — знаешь такую?

— Нет, — покачал головой Михаил. — Что же я, такой пьяница, что все корчмы должен в городе знать?

— У южных ворот это. Там, где яблоневые сады.

— Южные ворота, — Ратников издевательски свистнул. — Знаю — там юг, там тепло, там яблоки. А что за Африкан? Имечко, как у какого-нибудь ди-джея.

— Не понимаю тебя… Впрочем, имя, как имя. Корыто — наш человек, то есть в смысле — мой, рязанец. Суздальцев куда больше, чем татар, ненавидит. Да и других своих соседей — черниговцев, смолян — не жалует.

Миша при этих словах усмехнулся:

— Ишь ты! Рязань татары пожгли, а рязанцы суздальцев ненавидят!

— Это потому, что суздальцы еще допрежь татар Рязань разорили. Татарам уж одни ошметки остались. А вообще-то, все там хороши, чистеньких нету. Вот и Африкан — был себе своеземцем, хозяйничал, до татар еще. Отъехал как-то в Рязань, в базарный день. А тем временем суздальцы налетели, усадьбу пожгли, супружницу его да детишек — в полон, в рабство булгарам продали або смолянам — поди-ка, найди. Погоревал Африкан, да делать нечего — только усадьбу отстроил, а тут — татары.

— Дальше можешь не рассказывать, — махнул рукой Михаил. — Понятно — попал мужик из огня да в полымя. Был своеземцем, стал рабом… потом, видно, выкупился.

— Выкупился, — подтвердил Корягин. — В полон-то его Субэдэев сотник взял… а кто такой Субэдэй, объяснять не надо. Вот и сотник тот — весьма уважаем. Африкан ему сразу предложил вино, да бражку, да медовуху ставить… Так вот и деньжат скопил, выкупился, корчму открыл. Сотник, хозяин его бывший, Африкану покровительство оказывает. Не за так, конечно.

— Понятно — крыша, значит.

— Причем тут крыша?

— Так… к слову. А почему прозвище такое — Корыто?

— Так Африкан-то первое время в корыте брагу ставил.

— А ты… и те, кто за тобой… ему деньжатами подмогнули, вложились тайно. Ну, не лично, а, скажем, через какого-нибудь галицкого купца.

Корягин хмыкнул:

— А ты умный. Все хорошо понимаешь. Если что не так пойдет, Африкан тебе и поможет. С новгородцем как знакомство свести — твое дело.

— Сведу. А как я его узнаю?

— Африкан покажет.

— А…

— А ты ему от меня поклон передашь.

— Что ж ты сам-то не познакомишься?

— Сказал уже — раскладов местных покуда не ведаю, да и…

— Понятно — светиться лишний раз не хочешь. На долгое залегание, значит, послан.

— Опять невесть что говоришь! Ну, у вас, новгородцев, и речь — иногда вообще не понять ни одного слова.

Корчма Африкана Корыто оказалась не какой-нибудь там глинобитной мазанкой, а основательной постройки зданием, сложенным из кирпича и выложенным по карнизу симпатичными голубовато-изумрудными изразцами. Выходящие на улицу стены — по восточному обычаю, глухие — были расписаны узорочьем, узенькие оконца смотрели во внутренний двор, где были устроены летние террасы и кухня, террасы, кстати, не пустовали и сейчас, тем более что погода выдалась теплой. Двор чисто выметен, с каменными амбарами и конюшней — все добротное, выстроенное на века, видать, бывший раб стоял на этой земле прочно. Как и многие, ему подобные. А что? Вести бизнес в Орде было куда удобней и безопасней, нежели на разоренных русских землях, разоренных не столько нашествием Батыя, сколько — до него — княжескими междоусобицами. Из более четырехсот городов монголы разорили десятка три, не больше. Все же остальное свои, свои творили. Какая там, к черту, «Святая Русь», когда рязанцы, суздальцы, новгородцы и все прочие друг для друга — вражины лютейшие! Зря, что ли, князья к хану за ярлыками ездят? Заручиться поддержкой, войско, если что, попросить — и соседушек своих гнобить, гнобить, гнобить! А если еще и сбор дани на откуп взять получится… все финансовые потоки на себя перевести… у-у-у… об этом только мечтали. Пока.

Покачав головой, Михаил подошел к террасе и осмотрелся. Под увитыми виноградной лозой навесами уютно расположились клиенты — пока еще их было немного, с дюжину человек: парочка уже хорошо выпивших монголов, узнаваемых по резкому запаху от рождения немытых тел, а все остальные, судя по внешнему облику, — русские: купцы, приказчики и так, мелкая торговая теребень.

Ратников задумчиво уселся на свободную скамеечку в сторонке от всех. Интересно, новгородец уже здесь? Или еще не пришел, не появился?

— Хозяина покличь, — негромко попросил Михаил враз подбежавшего служку. — Скажи, поклон ему… от Корягина Саввы. Он знает.

— Передам, — шустро поклонился слуга. — А что принести? Бражицы? Пива? Или, может быть, фряжского вина?

— Так уж и фряжское? — усомнился молодой человек.

Слуга улыбнулся:

— Из Кафы. Но по вкусу, как фряжское. Они же и делают. Правда, скажу сразу, недешево.

— Ладно… — Ратников тряхнул мошной, в которой приятно звякнуло полученное от йисута серебро. — Тащи кувшинчик на пробу.

Вино и закуски — пареную репу с запеченной в яблоках уткой, пироги да ячменную кашу на большом серебряном подносе — принес, надо полагать, сам хозяин осанистый угрюмого вида мужик с окладистой, черной с проседью, бородою, одетый в длинную, до колен, рубаху и лазоревый, расшитый мелким бисером, кафтан, явно свидетельствующий о его финансовой состоятельности.

— Угощайся, друже, — поставив поднос на стол, поклонился кабатчик. — Нужного тебе человечка еще нет. Как появится, я дам знать.

— Добро, — Ратников выкатил на стол серебряху.

Африкан Корыто поморщился:

— Убери, друже. Угощаю нынче!

— Даже так?!

— Друзья Саввы — мои друзья. Нешто друзей обирать можно?

Михаил, честно говоря, обрадовался — йисут-то не так уж и расщедрился, денег было мало. А тут — утка в яблоках, каша, пироги да еще вино… Неплохо. Очень даже неплохо.