Бахтиар не сходя с места, осел у порога на серую кошму, сник, опал, точно молочный бурдюк, сорвавшийся с перекладины. Обхватил сухое лицо грязной ладонью. Черный глаз сотника уставился сквозь растопыренные пальцы на влажное пятно.

– Там… кровь проливают, тут – вино, – прошептал Бахтиар. Ладонь бессильно скользнула по горбатому носу, по курчавой бородке, упала, ударилась о колено. – Получили письмо Тимура?

– Да. А что?

– Получили и не поспешили на помощь?

– На помощь? – Нур-Саид повернулся к Дин-Мухамеду. Каленое лицо эмира походило на медный таз. Такое же круглое, плоское, твердое и блестящее. Стукни – звон пойдет. – Чего он хочет? – недоуменно спросил правитель у сына. – Не понимаю.

– Чего ты хочешь? – крикнул Дин-Мухамед. – Забыл, кто мы? Ты – сарт, но живешь среди нас. Поэтому обязан знать. Обязан помнить. Мы – канглы. Ясно? Ты видел, чтоб тюрк из рода канглы у чужака ходил на поводу? Наш родитель, слава аллаху, правит округом самостоятельно. Ни от кого не зависит. А если и подчиняется кому, то только богу и госпоже Туркан-Хатун, матери хорезмшаха Мухамеда. И то лишь потому, что она тоже из рода канглы. Наш родитель, слава аллаху, кипчакский бек, а Тимур кто? Пустой человек. Не то сарт, не то карлук. Чего ради мы, канглы, должны спешить на помощь безродному проходимцу? А? Пусть сам к нам спешит, если надо.

– Темур-Мелик – не безродный проходимец. Он правитель Ходжента. А Ходжент, я слыхал, побольше Айхна.

– Побольше! А где тот Ходжент? Давно у татар. Нет, дали ему сотню сартов – и хватит.

– Хватит, – кивнул Нур-Саид.

– Боже! Да известно ли вам, что Джучи захватил Янгикент?

– Нет. А что?

– Как – что? Чей отряд – самый крупный на правобережье? Ваш. Подоспей он в назначенный срок – Янгикент удалось бы отстоять.

– Отстоять… Янгикент? – Нур-Саид взглянул на Бейбарса. – Что он лопочет? Не разумею.

– Что ты лопочешь, друг Бахтиар? – проворчал есаул Бейбарс. – Почему ты хлопочешь о Янгикенте? Подруга, что ли, там завелась? Захватили, не захватили – какое нам дело до Янгикента? Сгоняй мух со своей головы, что тебе до чужой?

– Видите? – Бахтиар отвернул полотнище шатра.

Треугольный просвет расчерчен частоколом густого дыма. Высокая ограда неуклонно продвигалась, быстро наращиваясь, прибавляя столб к столбу, все дальше на юг, к Айхану, окружая многолюдный оазис.

Нур-Саид пожал плечами.

– Солома горит. Хворост, камыш. Разные копны, скирды и стога. Усадьбы крестьянские. – Эмир зевнул, потянулся. – Чего испугался? Хвала небу, не наше жилище горит.

– Загорится и наше, недолго ждать.

Нур-Саид сердито уставился на Бахтиара.

– Что он бормочет? Не могу вникнуть. Что он городит? Не разберу. Эй, ты когда болтать научился? Был молчаливым – полслова не выжмешь, и нынче вдруг заговорил. Не слишком ли много треплешь языком? Смотри, отсохнет.

– Простите, отец. Смерть грозит – и мышь кусается. – Бахтиар опустил глаза. Но тут же их поднял, твердо сказал: – Жаль, что вам не пришлось побывать в Янгикенте. Увидеть развалины. Трупы вповалку. Вы б тоже… заговорили. А может, и вовсе перестали говорить?

– Янгикент, Янгикент, Янгикент! – Нур-Саид сплюнул. – Допек проклятым Янгикентом, чтоб ему никогда не встать из развалин. Рехнулся ты, что ли? Или змея укусила? Совсем другой человек. Не узнаю.

– От страха свихнулся! – крикнул бледный Дин-Мухамед. – Хан Джучи укусил беднягу за голову. Смотрите, до сих пор дрожит, как овечка. И кровь у страдальца, точно у хворой овцы – жидкая, бледная. Вон, по виску струится. Трус! А все только и знали, что хвалить Бахтиара. Смелый Бахтиар. Храбрый Бахтиар. Чему завидовать? Сотню свою загубил, сам удрал, едва татарскую шапку узрел. Это тебе не туркмен пугать. Доведись мне с отрядом канглы быть в Янгикенте… я показал бы собачьим татарам кошачью мать!

Дин-Мухамед отвернулся от Бахтиара, победно взглянул на отца и Бейбарса. Видали? Вот я какой. Любуйтесь.

– Заяц хвастает, пока лисы нет, – пробормотал Бахтиар.

– Выпей, друг, – кивнул на кувшин румяный Бейбарс. – Вино – утешение из утешений. Как для неудачливых полководцев, – помедлив, он закончил с тонкой усмешкой: – так и для обманутых мужей.

Кипчаки расхохотались. Ох, Бейбарс! Озорной Бейбарс. Веселый Бейбарс, остроумный. Язык у него – как меч удальца из рода канглы. Разит насквозь.

Бахтиар посмотрел Бейбарсу в глаза. Плохие глаза. Грязные. Ургенчский пес! Видать, не за праведную жизнь прогнал тебя из столицы шах Мухамед. «Айхан, Айхан». Давно ли ты в Айхане? Твоя вотчина – свалка на пустыре. К чему сей хлыщ упомянул об обманутых мужьях? Что значит нечистый намек дворцового лизоблюда? Бахтиар нахмурился. Ух ты, мразь. Околеть бы тебе от блуда.

– Выходит, – угрюмо сказал Бахтиар, – вы все – никчемные вояки, да к тому же у вас – беспутные жены. Нет? Отчего ж вы с утра схватились за чаши?

Фьють!

Онемели канглы.

Очумели канглы.

Захлопнулись.

Пока Бейбарс и Дин-Мухамед переглядывались, лихорадочно прикидывая, как похлеще да поехидней ответить несносному сарту, тугодум Нур-Саид думал, думал – и додумался все-таки до неглупой мысли: эти словопрения не приведут к добру. Нет, не приведут.

Эмир покачал головой. Нехорошо! Где-то война. Кровь, видишь ты, льется. А в палатке правителя – пир. И ладно б, коль в одиночку напился эмир – нет. Он и сына – эх! – впутал по слабости в грех. Слыханное ли дело, чтоб сын и отец вместе бражничали? Никуда не годится. Хотя в походе… и можно вроде? Чего не бывает в походе. Ай, нельзя! Не к лицу мусульманину пьянство. Ни в походе, ни дома. Запрещено. Что люди скажут?

Добро бы бузу безобидную тянули – нет, вино зловредное хлестали. И подбил же вчера шайтан заложить через край в кругу седых богатырей. Проснулся – затылок болит, не до чинностей всяких. Скорей бы голову поправить. То же Дин-Мухамед и Бейбарс. Где уж тут стеснение, уважение к старшему, когда череп раскалывается. Вот и схватились за чаши чуть свет. С вечера с дружками упились, утром к эмиру заявились, в сотрапезники навязались.

И вдруг – Бахтиар. Неловкость.

Зря они нападают на Бахтиара. Пусть и дерзок сегодня не в меру – все же о деле печется. А дерзок, должно быть, оттого, что утомился. Много ночей не спал. Ранен. Понятно, и ему не до тонкостей разных.

– Хватит спорить, – одернул правитель задиристую молодежь. – Перепела вы бойцовые, что ли? Оставьте дурные шутки. На битву едем или на свадьбу? Расходись. Ну… выпейте еще по чаше, ладно, и убирайтесь. Выспимся всласть, отдохнем, а завтра – на коней.

– Куда? – Бахтиар вскинул руку. – Погодите! Кто ложится спать с утра? Не время сейчас отдыхать.

– Настоящий мужчина изволит днем почивать, – улыбнулся Бейбарс. – Ночь он проводит в утехах с чужой женой.

– Первый раз слышишь? – зевнул Дин-Мухамед. – Олух. Теленок безрогий.

Черт! Эти вздорные люди даже не подозревают, что их ждет. Неужели они не чувствуют, что над их плоскими лбами занесен отточенный топор?

Ладно б, если вчера началась война и Туран еще не изведал всю силу ярости татарской. Но война-то год уже длится! Уж после того-то, как пришельцы Бухару захватили, Самарканд разорили, города по Сейхуну разграбили, пора догадаться, что монголы не петь да плясать сюда явились. Не в гости с дарами приехали. Не ради приятной беседы за чашкой бузы к Нур-Саиду пожаловали.

Но пень остается пнем – хоть молитве учи, хоть кувалдой сплеча по нему стучи.

Или все понимают, хитрые дьяволы, только виду не подают? Только морочат Бахтиара, и впрямь за юнца, за глупца, за труса считая? Может, они без его наставлений знают, как быть, как врага одолеть? Хорошо, если так. Бахтиар с надеждой пригляделся к эмиру.

– О-ох! Очи слипаются, – пожаловался Нур-Саид.

Нет. Не дождешься от них просветления. Упрямы. Спесивы. Ленивы. Им бы лишь брюхо набить да спать завалиться. И непременно с чужой женой. Тьфу! По месяцу, по два не моются, скоты, овчиной насквозь пропахли, а туда же… в чужую постель норовят залезть.