А капитан подошел поближе к дубам, положил ладонь на рукоять тесака, вдохнул поглубже и начал речь. Даже не речь, а нечто средне между обличительной проповедью и многоэтажным загибом, какие знают лишь очень опытные и вредные солдаты, повидавшие все от «плохой войны» до полугодовой задержки жалования.

Не один раз слышавшие сии излияния солдаты все равно восхищенно хмыкали, не забывая, впрочем, внимательно смотреть по сторонам. Кое-кто в очередной раз думал о том, как бы капитана уговорить да записать особо вдумчивые повороты и загибы…

- … А если вы, сучьи потроха, не остановитесь да не уберетесь подальше, то, клянусь грешным удом всех апостолов и дупем Искариота, на тевтонский крест рванным! Я вам такое учиню, что Содом с Гомморой своей не вытворял! Вам даже цверги покажутся ангелами Господними! Уразумели, выродки песьемордые? Или как?!

Швальбе замолк, переведя дух и предоставляя невидимым хозяевам холма в полной мере осознать угрозы и вероятные бедствия.

- Эк загнул! – шепнул Отто Витман. Он прибился к отряду капитана прямиком из Антверпена, морской столицы Европы. Уж в ругани даже плохонький моряк даст фору любой сухопутной крысе, но даже Витман восхитился.

Невидимки не заставили долго ждать. Из зарослей засвистели ответы – маленькие, но острые стрелы. Однако Швальбе уже не было на месте, капитан споро распластался в траве, и костяные наконечники бессильно пронзили воздух. Хулительное послание однозначно не оставило невидимого противника равнодушным.

- Пли! – рявкнул Швальбе.

Тут же слаженно громыхнули тромблоны, выкосив картечью ближайшие кусты. В зарослях кто-то истошно завопил на два или три голоса, странно высоких и скрипучих. Капитан скалился со злобным весельем, не обращая внимания на продолжающийся посвист стрел. Расчет оказался правильным. Злодейская ватага, которая убивала открыто, не пытаясь заметать следы, явно не имела большого опыта общения с вооруженными и опытными солдатами. И привыкла к легкой добыче. Более опытные напали бы еще в чащобе, а совсем умные – не приняли бы боя вообще, безвозвратно растворившись в лесу, сменив место охоты. Эти же готовы лезть напролом, надо только грамотно вытащить на бой всех…

И выдержать первый удар.

- Масло давай, коли по-доброму не понимают, – выругался капитан, проползший под стрелами до основной части отряда. – Готовь подарок песьим харям!

Человеки были хорошей целью для зорких лесных охотников. Яда ради такого случая нацедили свежего, хватило бы на всех. Вот только не получалось. Оказалось, что просто попасть мало – эти пришлые, в отличие от прежних, понатягивали на себя вонючие тряпки и железки, в которых вязли кремневые наконечники. Даже ноги укрыли.

А в ответ на стрелы человеки лупили из своих страшных ружей на любой звук, на каждую шелохнувшуюся ветку. Короткие стволы с воронкообразным раструбом на конце извергали целые тучи картечин, прочесывающих растительность частым гребнем. И не один храбрый воин умирал сейчас, пораженный смертельным серым металлом.

Под надежным прикрытием трех десятков стволов несколько верзил подкатили маленькие бочонки к самой Священной роще. И начали обливать ее водой со странным запахом. Затем главный верзила чем-то щелкнул, стукнул. Сверкнула искра, потянуло дымком.

И Роща вспыхнула. Жаркий огонь лизнул вечные стволы, куснул корни и опалил жаром дыхания нежную листву…

Ааат Хуум, воинский вождь кобольдов Севера Черного Леса застонал от обиды и злости. Прародители племени уходили в небеса черным дымом в треске пылающей древесной плоти. Окрестности содрогались от безумных стонов неописуемой боли, неслышимых для верзил. За что маленькому народу такая кара?! Ведь кобольды лишь съели трех маленьких человек и одного большого. И все. Но человеков ведь много. Зачем быть такими жадными?! И зачем грозить цвергами? Ведь с ними мир уже второе лето… А верзилы виноваты сами! Съели последних кроликов в округе! Вот кобольдам и нечего стало класть в рот...

Если бы человеки просто пришли для боя, все могло обойтись, но они подожгли священные деревья, и предводитель кобольдов сделал ошибку, которой и ждал от него куда более искушенный в искусстве войны предводитель людей. Вождь вскинул в небо морду и завыл, протяжно и злобно, призывая воинов к схватке. Многие полегли под огненным градом, но целых и невредимых оставалось куда больше. Хватит, чтобы убить всех пришельцев и запасти мяса до самой осени.

Даже у опытных наемников на мгновение дрогнули сердца, когда склоны холма буквально вскипели – десятки карликов возникли, словно из ниоткуда, чуть не затопив разноцветной толпой вершину. Они рвались вперед со злобным воем, густо повисшим над лесом, размахивая ножами, копьецами и короткими сучковатыми дубинками в маленьких, но сильных руках. Но недомерки так и не поняли, что лишились своего главного оружия – неизвестности и вселяемого в людские сердца страха. Сейчас, при свете солнца, для солдат они были уже не страшной напастью, а просто толпой мелких дикарей с плохим оружием. Такие не могли испугать опытных бойцов, видевших куда более страшных противников, вроде испанской пехоты, французской кавалерии или настоящей замогильной нежити.

Швальбе даже не пришлось отдавать приказ. Наемники слаженно дали еще один залп, заскрипели извлекаемые из ножен клинки. Никто не спешил навстречу карлам, пусть лучше те сами бегут по склону вверх, тратя силы еще до боя. Капитан без лишней суеты прицелился и выстрелил из своей охотничьей дуры, попав точно в лоб ближайшему из нападавших. Пуля была небольшой, но кобольду хватило и этого. Удар свинцового кругляша подбросил и развернул тельце в цветастом кафтанчике прямо под ноги следующим за ним. Вслед за солдатами Швальбе обнажил тесак. Обычно капитан предпочитал кавалерийский палаш – оружие для крепкой немецкой руки, не какая-нибудь городская пырялка с иголку толщиной. Но в лесу длинный клинок был бы неудобен, здесь требовался клинок покороче.

Первые кобольды с верещанием добежали до солдат и упали под разящими ударами, как мешки с тряпьем.

- Режь! – рыкнул Швальбе, отдавшись на волю безумия схватки. – Всех!

И закружилась круговерть отчаянного боя, где одна сторона многократно превосходила другую по численности, но полностью уступала во всем остальном.

- Видит Бог и Богородица! Не хотел я этого! - в который раз изливал душу хмурым сержантам преизряднейше нагрузившийся Швальбе.

Была у капитана одна особенность - на работе он казался суров и сосредоточен, как волк на охотничьей тропе. Но когда отряд разбирался с очередной напастью, командир крепко напивался и шел вразнос. Он начинал печалиться о каких-то муторных и непонятных солдатам вещах вроде «милосердия», «тоже, наверное, создания божьи» и прочего в том же роде. Узнай об этом вышестоящие инстанции, можно было бы и еретиком прослыть, со всеми последствиями, но наемники держали языки на привязи. В конце концов, более дельного и удачливого командира еще поискать, а что до странностей – кто без них обходится, тот пусть первый начнет бросаться камнями. Пока не пришибли в обратку.

- Но масло с собой мы взяли, – ответил Мирослав. - Заранее взяли.

- Ага. Местных изрядно удивили, – вмешался в разговор обычно молчаливый Вацлав.

- Взяли. И сожгли их ко всем чертям! И сожжем снова и снова. Пока хватит сил... – Швальбе неожиданно перешел от уныния к фанатизму и готовности защищать весь людской род. Произнеся эту короткую речь, он разлил остатки вина по кубкам. – Сержанты, как я вашей толстокожести завидую… - капитан умолк, задумчиво разглядывая перчатку, распоротую скользящим ударом вражеского ножика.

- Кто-то видит во сне горящих тварей, а кто-то не хочет видеть слезы женщин, чьих детей мы сегодня спасли, – высказав неожиданно сложное и глубокомысленное соображение, Мирослав поставил пустой кувшин под стол. – Но как эти полезли всем гуртом, думал все, в штаны как пить дать наложу. Их же под пару сотен было, с бабами их мерзкими и детенышами.

- Не считая тех, кого мы по кустам накрыли по первости. Ну и тех, у кого хватило ума уносить ноги, пока не поздно.