Орден процветал, несмотря на общеевропейскую войну, но в этом успехе уже прорастали семена грядущей гибели.
Те, кто приходил на смену «старой гвардии», верили только в деньги, графы расчетов и твердый прейскурант. Новые веяния, витающая в воздухе жажда наживы, возможность запускать пальцы в богатые фонды и приписки неумолимо разъедали мораль Ордена, прежде крепкую, как слово Божье.
Ландскнехтов Deus Venántium охотно нанимали светские владыки, из тех, кто был посвящен в тайну их работы. А таких посвященных становилось все больше. Подорожные Ордена позволяли беспрепятственно странствовать по всем католическим странам и даже по некоторым, впавшим в лютерову ересь. Такое положение дел открывало широкие возможности для шпионажа, контрабанды и прочих неприглядных дел. Защита от светских властей провоцировала одних «широко и прогрессивно мыслящих» людей заказывать всевозможные непотребства, а других, не менее «прогрессивных», - охотно за оные браться.
Три с половиной столетия «Дети Гамельна» были оплотом устоев и традиций, образцом железной дисциплины, воплощением непоколебимой веры в защиту людей от происков сатаны. Но менее чем за двадцать лет Орден твердо ступил на дорогу, ведущую к упадку.
* * *
- Убийца Старых... Ты удивляешь меня каждую минуту. А удивить меня нелегко. Очень нелегко. Что же будет завтра?
- Завтра? - добросовестно задумался сержант. - Завтра Шварцвольф умрет. На этот раз окончательно. И мне плевать, какой ценой.
- Ты хочешь покончить с ним или с войной?
Ответа не было долго. Охотница даже привстала на скомканном ложе, чтобы заглянуть Мирославу в лицо - не спит ли сержант, окунувшийся в воспоминания. Нет не спит. Только беззвучно шевелит губами, словно разговаривая сам с собой, и шепот его настолько тих, что не слышен даже богине...
- Я хочу отомстить. Не более, но и не менее, - вымолвил, наконец, Мирослав. - И все. Остальное потом, - сержант пристально посмотрел Охотнице в глаза. - Из-за него погибло слишком много хороших людей. И погибнет еще.
- Надеюсь, ты не слишком горд, чтобы отказаться от помощи? - тихо спросила Охотница.
- А зачем тебе? - неподдельно удивился Мирослав. - Иржи силен, но не настолько, чтобы угрожать твоему покою.
- Покой - на погосте! - неожиданно обозлилась Охотница. - А я - живая. Не забывай.
- Я помню, - сказал Мирослав с нежностью, которая удивила даже его самого. И обнял гибкое тело, жаркое и одновременно пронзительно холодное. Твердое, как камень, и в то же время податливое, словно воск. Тело любимой женщины.
В дверь стукнули. Не просящим гостем, но имеющим право входить когда вздумается. Вежливый такой стук, дань хорошим манерам, не более. Сержант переполошено скатился с ложа, как и положено хорошему солдату, он сначала уцепился взглядом за тесак, а затем уже начал вспоминать, куда дел штаны. С устланного мехами ложа за ним, не скрывая улыбки, наблюдала Охотница, раскинувшаяся в своей соблазнительной наготе. Мирослав положил оружие поближе, под правую руку, затем разгреб брошенную в беспорядке одежду, вытащил искомое и запрыгал, запутавшись в штанинах.
- Приветствую, глистявый медведь! – вошел тот, кого сержант не ожидал увидеть совершенно. Даже Шварцвольф был бы уместнее под этим кровом.
- И тебе поздорову, Отец Йожин! – поднял голову сержант и, не устояв на одной ноге, все же рухнул на пол, вызвав смех у Охотницы и улыбку гостя.
Отец Йожин безрадостно хмыкнул, глядя на попытки Мирослава подняться и одновременно все-таки победить штаны. Взглянул на Охотницу, что так и лежала, при виде гостя не подумав даже прикрыть грудь.
- Тебе пора менять имя на Блудницу Великопоповецкую, - оценил открывающиеся виды Йожин и, оглядевшись, присел на резной табурет, смахнув располосованную оборотническими когтями куртку Мирослава.
- Не тебе меня судить, чудовище! – вызывающе ответила Охотница, подтянув, впрочем, льняную простыню чуть повыше.
- Я не чудовище и не Великий Инквизитор, чтобы судить, – тихо ответил Йожин, складывая руки на коленях. Его шерстяной плащ с капюшоном покрылся мокрыми пятнами от растаявшего снега. На толстой веревке, заменявшей пояс, висели мясницкий крюк и здоровенный разделочный нож, блестевший свежеотточенным лезвием. – Мир, вставай, хватит бока отлеживать.
Сержант кое-как поднялся, справившись со сволочными завязками.
- Отец Йожин…
Тот поднял руку, предупреждая дальнейшее.
- Вольфрам проскочил и все рассказал. А что не рассказал, то додумать легко. В лесу вы хорошо наследили.
- Как ты нашел мой дом? - с искренним любопытством спросила девушка.
- У Отцов Церкви свои секреты. Жир некрещеных младенцев и все такое, что там еще приписывают. Кхе-кхе, – то ли закашлялся, то ли засмеялся Йожин.
- Говорю же, чудовище! - с удовлетворением заключила Охотница и, невесомой тенью соскользнув с ложа, начала одеваться, нимало не смущаясь мужских взглядов.
- Кто же ты, сержант Мирослав?.. – задумчиво проговорил Отец Йожин, краем глаза наблюдая за извечным танцем одевающейся женщины. Красивой женщины. – Что ты чех, я и сам не верю. Что черкес – отрицаешь сам. На хохла не похож – от шкварок нос воротишь и свиным салом вудку не заедаешь. Но и не татарва – волосом светел да мордою славянин. А если судить по вчерашней ночи и нынешнему дню, то ты жид. Везучий, как сто чертей.
- Это так важно? - спросил Мирослав, вдобавок к штанам нашедший и все остальное, вплоть до лохмотьев, бывших совсем недавно курткой. – Чтобы спалось легче, скажу, что московит. Легче?
- Вот спасибо, вот утешил! – ответил Йожин и откинулся, облокотившись на стену.
- Швальбе... Гюнтер... - тихо, через силу вымолвил Мирослав слова, лежащие на языке раскаленными камнями.
- Не нужно, - монах поднял ладонь в одновременно и повелевающем, и просительном жесте.
Только сейчас Мирослав заметил, что сидит посреди дома Охотницы не старый и хорошо знакомый воин Ордена, могучий телом и духом, а старик, вымотанный до последнего предела. Знающий, что потерял сына, но все еще верящий в чудо, которого не случится.
- Мой мальчик погиб, я знаю... Придет время оплакать его, но... - голос Йожина дрогнул, на мгновение открыв страдающую душу отца, пережившего сына. - Но не сейчас... После будет время для скорби. После...
Хозяйка леса промолчала, но чуть склонила голову, не то соболезнуя, не то соглашаясь с решимостью монаха. Сержант хотел было что-то сказать, открыл рот, закрыл, снова открыл, но взглянул в часто моргающие, предательски блестящие глаза Йожина и стиснул зубы, едва не прикусив язык.
Йожин провел по лицу рукой в грубой кожаной перчатке, словно снимая тенета прилипшей паутины, а вместе с ними и мгновения душевной слабости.
- Через день подойдут остальные. Два отряда наших, плюс Иезус Сладчайший выделил полторы сотни своих ребят.
- А Отцы что скажут? - осторожно вопросил Мирослав. - Они же вроде как приговорили считать Шварцвольфа несуществующим и, следовательно, легендарным.
- В жопу Отцов, - кратко отозвался Йожин. - Я пока еще Экзекутор Ордена и сам решаю, кто легендарный, а кто нет. Победим - правда за нами. Проиграем - уже будет неважно. И еще к полуночи будут родичи со стороны жены Гунтера. Людей они не любят, но живут по старому северному уставу - смерть родича должна быть отомщена. А Гунтер, как ни крути, был членом семьи.
Голос Йожина чуть дрогнул на слове “был”, но не более того. Перед Мирославом вновь сидел несгибаемый божий охотник, девенатор старой школы.
- Это кто такие? – недоумевающее спросила Охотница.
- Это? – Йожин ухмыльнулся с видом кота, сожравшего здоровенный кувшин сметаны. - Это тролли. Мы породнились с Подгорными… Кстати, мы и от твоей помощи не откажемся.
- Каменноголовые... - с явственным сомнением протянула Охотница, похоже, с троллями ее связывали давние и недружественные воспоминания. - Хотя ради такого...
- Я же говорил, что сегодня Шварцвольф умрет? - криво усмехнулся Мирослав.- Выходит, ошибся всего на день. Но как бы скотина не сдернула куда подальше со всем своим воинством.