На Празднике весны, который отмечали во второй половине месяца кхойякх по поводу смерти и возрождения Озириса, его фигуру, отлитую из золота в форме мумии, заполняли смесью ячменя и песка, заворачивали в камыши и помешали в неглубокую емкость. Несколько последующих дней (с 12-го по 21-й) ее ежедневно поливали, а затем на 21-й день месяца кхойякх выставляли перед закатом на солнце; на 25-й день ее помещали в гроб и хоронили в могиле⁴³⁶. В последний — 30-й день праздника — разыгрывалось погребение Озириса, что по времени совпадало с прекращением наводнения и с прорастанием зерна. Впоследствии это действие в символической манере изобразили в храме Исиды (на о-ве Филы). На этом рисунке жрец поливает из кувшина стебли злаков, проросших из мумии мертвого бога. Перед гробом начертан крест — символ жизни. Надпись гласит: "Это образ его, который нельзя называть. Это Озирис мистерий, что возникает из возвращающихся вод"⁴³⁷. Именно в последний день праздника царь и жрецы водружали столб — "джед", символизировавший возрождение бога⁴³⁸, и посредством этого показывали, насколько тесно связано ежегодное воскрешение природы с возвращением к жизни Озириса, который влиял на уровень воды в Ниле, а значит — на плодородие и запасы продовольствия.

В Месопотамии в отличие от регулярных наводнений в Египте и разницы в климатических условиях непредсказуемое поведение Тигра и Евфрата обусловили создание совершенно иной социальной и религиозной структуры и другой системы обрядов. Страна была поделена, как и Греция, на ряд городов-государств, слабо связанных между собой, поэтому для разрешения периодически возникающих чрезвычайных ситуаций обращались к светскому правителю или верховному жрецу бога-покровителя города. Не став консолидирующим центром всей нации (каким послужил престол египетских фараонов), в Месопотамии царская власть ограничивалась местным управлением и подчинялась иерарху. Даже после того как Хаммурапи во II тысячелетии до н. э. объединил государство и сделал Вавилон столицей, а его главного бога Мардука — главой пантеона, царю приходилось ежегодно во время традиционного праздника передавать символы своей власти верховному жрецу, действовавшему от лица Мардука, и получать от него свои права обратно.

Подобный акт царского уничижения был бы немыслим в Египте, где фараоны правили в качестве воплощенного бога, являясь центром всей общественной структуры и олицетворяя живительные силы земли во время ежегодных разливов Нила. В Месопотамии цари воспринимались как избранники богов, служившие им на земле и назначенные в помощь боги не-матери (Инанне или Иштар), выбиравшей себе в женихи правителя для соединения в священном супружестве. В Египте царь во всем своем божественном величии и славе посещал царицу, чтобы произвести на свет наследника престола. В Месопотамии на ежегодном празднике царь в обличье Таммуза — бога производительных сил природы и мужа-сына Иштар — для возрождения растительности и плодородия заключал священный союз со жрицей, олицетворявшей богиню-мать. В этом союзе она была более активным партнером, чем царь.

Озирис являлся одновременно царем загробного мира, властителем умерших и богом, дарующим жизнь зерну и воплощающим плодоносные воды Нила; Таммуз, или Думузи (Dumu-zf), "верный сын вод, выходящих из земли", был страдающим богом, зависящим от богини Иштар, своей матери-супруги. Юный Таммуз, или "верный сын", ежегодно умирал вместе с обычной сменой времен года, уходя в страну мрака и тлена, откуда простым смертным возврата нет. Из ритуальных текстов, посвященных богу Таммузу, оказывается, что Иштар спустилась в преисподнюю в поисках своего супруга, который оказался там в плену⁴³⁹, как Мардук "в горе"⁴⁴⁰. Она звала его, окликая всеми титулами. Она говорила, что принарядилась, словно кедр, чтобы обрадовать сердце своего дитя, своего возлюбленного, что переправилась через реку, чтобы ее "благородный кедр был выпущен из темницы". Профессор Хук (Нооке) предположил, что поскольку кедр на Месопотамской низменности не произрастает, этот образ древнего мифа и ритуал принесли с собой шумеры, продвигаясь с высокогорья Северо-Западной Месопотамии, и что произошло это еще до тою, как вавилоняне стали использовать эту тему на празднике встречи нового года⁴⁴¹.

Как бы го ни было во всем древнем мире — в Месопотамии, Анатолии, Сирии и Греции — увядание и обновление природы связывалось с богом произрастания, умирающего и оживающего вместе с посевами зерновых, как дитя богини-матери, считавшейся источником любой жизни. Этот бог, страдающий и воскрешенный, несмотря на молодость, был фигурой зрелой, возрожденной для брачных отношений с богиней, чтобы обеспечить природе обильное плодородие. Адонис, по-сирийски "владыка" (Adon), в отличие от молодого энергичного Таммуза олицетворял слишком короткую весеннюю пору, проходившую словно тень, о которой говорилось, что она "умирала раньше, чем возникала". Адонис умирал в середине лета, когда его мужская сила изливалась под сосны. Также и Кора, дочь богини-матери Деметры, дева лугов, символизировала внезапный конец мимолетной прелести левантской или эллинской весны. Ее похищение Плутоном заставляло полевые цветы вянуть, а человека и зверя делало бесплодными.

В Месопотамии умерший и воскресший бог являлся прототипом восстановительных сил долины Евфрата: в конце зимы долину заливали живительные воды, превращая выжженную пустыню в цветущий оазис. Но это наводнение никогда не вселяло в жителей Месопотамии такую же уверенность в цикличности смены времён года, какая была присуща египтянам, где безотказный Нил гарантировал им неизменный космический порядок. Вавилоняне слишком зависели от капризов погоды и от неисчислимых наводнений⁴⁴². Поэтому данному региону требовался ритуал, способный гармонизировать жизнь общества и окружающую природную среду. Бог, соответствующий этим условиям, был фигурой комплексной, отличавшейся от подобных божеств, присущих области "Благодатного полумесяца", Западной Азии и о-вам Эгейского моря.

Этот бог не соответствовал концепции Фрэзера об "умирающем боге" как обобщенном духе плодородия, погибающем, чтобы возродиться вновь. Его отношения с Инанной или Иштар совершенно отличались от отношений Озириса и Исиды. Он никогда не был богом мертвых, который жил и правил с помощью родившегося после его смерти сына, подобно Гору и его земному проявлению — правящему фараону. Вернувшись из страны мертвых во всей полноте своих мужских сил, он отвечал за возникновение новой жизни на иссушенной земле весной и осенью. Поэтому его возрождение в качестве "воскресшего дитя" богини ежегодно отмечалось с соответствующей радостью, а его гибель сопровождалась горьким причитанием над усопшим⁴⁴³. В отличие от островов Эгейского моря, этот бог выдержал проверку временем, но его влияние не распространялось на человека в загробном мире, как было в Египте, где Озирис даровал бессмертие тому, кто на суде признавался им "честным сердцем и голосом". В Вавилоне обновление природы не имело ничего общего с загробным миром, который оставался в сознании вавилонян "страной, откуда нет возврата".

Таким образом, тогда как в Египте праздник Озириса отмечали в честь смерти и воскресения бога, олицетворяющего возрождение жизни во всем ее многообразии, в Вавилоне центром ежегодного праздника (Akitu) в месяце нисан становилось освобождение взятого в плен бога Мардука как воссоздание обряда (Епита elish), уничижения и возвращения к власти царя, его ритуального бракосочетания в качестве Таммуза с богиней для продолжения вегетации, обеспечения плодородия земли и определения судеб в начале нового года⁴⁴⁴. Хотя многие детали этого сложного ритуала остаются невыясненными, центральная роль царя совершенно очевидна. Но, возможно, покажется парадоксальным, что в кульминационный момент пятого дня праздника царя подводили к гробнице бога и там, перед статуей Мардука, с него снимали все знаки царского отличия, а верховный жрец бил его по щеке, ставил на колени и заставлял объявить, что он был невнимателен к божественному "владыке земель" или что он разрушил Вавилон. Затем царя снова возводили на престол, возвращали ему регалии и опять до слез били по лицу. Появление слез являлось благоприятным знаком, указывающим, что Мардук, чьей милостью он пользовался, благосклонен к нему.