В недавние времена собирались к ней ханты и манси на ежегодный праздник женского духа, чествование матери — прародительницы обских угров. Здесь после шумных шаманских камланий убивались жертвенные олени и богиню ублажали свежей кровью. Жертвенное мясо варили и съедали, а в освободившийся котел снова наливали воду и, когда она закипала ключом, бросали в нее дары Золотой Бабе: монеты, кольца, бляшки и украшения. Кипяток вместе с дарами выливали к подножию идола и присыпали землей. За долгие века холм приношений дорос ему до самого пупа, и никто не может сказать, какие богатства таятся в его недрах. Из-за этих сокровищ и прозвали угры своего обожаемого идола Золотой Бабой (на их языке — Сорни-най).

Слухи о богатствах Золотой Бабы издавна ходили по тайге и временами доносились до ушей, которым совсем не предназначались, разжигая алчные страсти. Но как уверяли старики, чужеземцу, увидавшему священное, капище, суждена была скорая и неминуемая смерть. В двадцатые годы на жертвенное место случайно наткнулся недобитый колчаковский отряд. Бандиты, сколько смогли, разгребли смерзшийся холм и ограбили идола. "Они надругались над богиней и отбили ей руку. Однако стража богини подняла окрестные стойбища, и ни один из осквернителей не ушел. Главаря колчаковцев, полуживого, привезли к богине и, привязав за ноги к склоненным молодым березкам, разорвали надвое, чтобы свежей человеческой кровью смазать языческому истукану его каменные увечья.

С тех пор стоит в тайге югорская мадонна одна-одинешенька и стережет свои несметные сокровища…".

Сознаюсь, слушая своего приятеля, я поначалу не очень ему верил. Видя, что я посмеиваюсь, Алексей обиделся, полез в шкаф и предъявил в доказательство обширную переписку с Институтом этнографии. Специалисты не только не сомневались в существовании Бабы, но и грозились в ближайшие годы нагрянуть с экспедицией. С вызовом экспедиции не шутят: если Алексей решился на такое, значит, имеются серьезные основания. Пришлось поверить Сургучеву и припомнить все, что я знаю о каменных истуканах.

Сначала пришли на ум скифские каменные бабы южных степей, из которых когда-то ушли уральские угры. Потом вспомнился сидящий в позе лотоса Будда. Что с того, что Сургучев ничего не знает о ногах и коленях идола — сам же утверждает, что он врос в земляной холм. Изображения Будды всегда женоподобны и могут напоминать плоскогрудую женщину. Вдруг колени и ноги сидящего по-турецки истукана засыпаны дарами и землей? Значит, прячется на острове не Золотая Баба, а алтын бабай (дорогой старик), занесенный в Сибирь еще татаро-монгольскими племенами и ставший со временем главным божеством Югры? Существует же у хантов, как и в ламаистской религии, представление о посмертном переселении душ…

Или это античная мраморная богиня, вынесенная уграми из их совместного с гагами похода на Рим и попавшая потом за Урал, — какая-нибудь Венера-охотница? Внутренне распалившись, я так и пристал к Сургучеву с расспросами в стремлении уточнить внешний облик богини: как выглядит, красивая ли. Да видимо, он и сам немного знал. "Баба как баба, — отвечал он, — голова, грудь, рука, правда, одна осталась. Конечно, красивая, она же мать наша! Если хочешь, поедем, поглядим — я знаю, где она спрятана".

Хотел ли я! Да кто из нас не мечтал об островах сокровищ, не жаждал опасных приключений, не искал славы первооткрывателя сокровенных тайн! Конечно же, я хотел найти золотую или пусть даже каменную языческую богиню. Появился убедительный повод вновь посетить милый моему сердцу Север, подышать тайгой, проплыть по черной воде извилистых речушек. Но не праздным туристом, каких развелось и шатается множество, а в роли исследователя Югорской старины. Я готов! Молодому в путь собраться — только подпоясаться. Других же причин, сдерживающих экспедицию, у нас с Алексеем, к счастью, не оказалось.

До лета оставалось достаточно времени, и, чтобы не "упустить его зря, я засел в библиотеке за изучение остяцкой демонологии в надежде подковаться теоретически и наткнуться на следы золотого идола.

Мир остяцких демонов оказался на удивление разнообразно и густо населенным. Ввел в него меня березовский краевед прошлого столетия.

В сороковых годах XIX в. жил в затерянном среди снегов и лесов Сибири городке Березове смотритель городского училища Н.А. Абрамов. К службе на ниве просвещения он относился ревностно, а все свое свободное время отдавал изучению истории и географии этого глухого угла Российской империи, знаменитого как место ссылки некогда всесильного сподвижника Петра I Александра Даниловича Меншикова, его детей и князей Долгоруких.

Смотритель училищ не жалея сил ездил по Березовскому уезду, включавшему огромное пространство (от Туринского, Тарского и Тобольского округов до нижнего течения Оби и Ледовитого океана), и без устали рылся в церковных и городских архивах, собирал статистические, географические и этнографические сведения, записывал местные предания. Во многих статьях Абрамова с неизменной симпатией описывается образ жизни, обычаи, верования и предания остяков и самоедов. Среди работ исследователя, отмеченных Русским географическим и археологическим обществами, наиболее значительное место занимает "Описание Березовского края", созданное как результат личных изысканий автора, документов березовского архива, а также "верных преданий березовских жителей".

Свидетельствами Абрамова пользовались видные сибирские историки, такие как П.А. Словцов, и мне — тогда начинающему краеведу — сомневаться в его трудах не пристало. Чем более я вчитывался в "Описание Березовского края", тем более убеждался, что в рассказах Сургучева есть какая-то доля истины.

Уездный смотритель училищ сообщал о множестве остяцких болванов: "Близ нынешней деревни Белогорской, в 35 верстах ниже Самарова, была нагая деревянная женщина, сидевшая на стуле под березою. Остяки называли ее Большой Богинею. При завоевании Сибири она приказала будто бы остякам схоронить себя, по иным же преданиям она сама бросилась в Обь.

На устье Иртыша находилось капище с идолом, коего называли Обской старик (Ас-иге или Ега-иге), божество рыб. Он имел вид человека с безобразным лицом и рогами, жестяным носом и стеклянными глазами. На нем было несколько одежд и сверх их — кафтан из красного сукна. Вокруг кумира лежали лук, стрелы, копье и кольчуга. По сказанию остяков, это божество их нисходило в бездны вод и вело войну с подводными божествами; оно проходило большие и малые воды и своею властью отпускало промышленникам столько рыбы, сколько кто заслужил усердием в приносимых ему жертвах. Празднование Обскому старику было в мае, при открытии рек. По окончании первого рыбного промысла остяки, соревнуясь друг с другом, приносили идолу жертву: взяв самую жирную часть из лучшей рыбы, намазывали ею все лицо идолу, приговаривая: "Ешь, наш добрый бог, и на другое время дай больше рыбы".

В Шоркарском городке было капище, посвященное идолу Орти-ку, который имел серебряное лицо, деревянную голову, вместо туловища — мешок, набитый мягкой рухлядью (мехами. — А. З.), руки — суконные рукава, ног не было. Кумир одет в суконный кафтан и поставлен в переднем углу капища на возвышении в виде стола. Его почитали другом и помощником Торыма.

Мастер, или Мастерко, находился близ нынешнего села Троицкого. В переднем углу капища, посвященного этому идолу, стоял большой мешок, набитый мешками разной величины и сверху туго завязанный. Посредине мешка, спереди, была привязана серебряная тарелка: вот изображение Мастерка (на тарелке? — А. 3.). Его почитали помощником Ортика, вестником воли высших божеств и божеством здоровья. Больной, просивший от Мастерка помощи, должен был сшить ему мешок из холста, сукна или другой ткани, но не из кожи. Усердные клали ему серебряные вещи и деньги…

В Белогорских юртах, на берегу Оби, было капище, и в нем — медный гусь, божество птиц. Седалище ему было устроено в виде птичьего гнезда. Остяки верили, что сей боготворный истукан легким и скорым летанием загоняет птиц в те места, где почитатели его занимаются птицеловством.