Когда в 1917 году книги и газеты начали выходить совсем безо всякой цензуры, мы пишущие люди, растерялись. Как-то привыкли уже писать по эзоповой грамматике, имели словарь условных выражений, и вдруг пришлось переучиваться. Но была такая свобода недолга и неутомительна. Революцию перевернули наизнанку; раз, придя в редакцию «Власти Народа»[1], которая уже дважды была закрыта и переименовалась в «Нашу Родину», увидал я двух красноармейцев и бумажку на стене, ими написанную: «Газета Наша Родна Пропуску Нет Задерживано».

Сразу мы, конечно, не сдались, писали, набирали, отбивали матрицы, тайком печатали в разных типографиях… Наконец закрыли нас всех окончательно. И вот тогда, оставшись безо всякого дела, стали мы придумывать каждый себе подходящее занятие. И сложилась у нас группа из людей писательского звания и близких к книге, которая задумала заняться книжной торговлей. В то время торговля была еще свободной, и книжные магазины были, только продавались книги выше номинала; мы же хотели продавать по номиналу — вне конкуренции. Недолгое время так и было; но скоро рубль так покатился, что мы едва успевали догонять и перемарывать карандашом цену.

Родилась идея в голове у Павла Павловича Муратова. Он нас и объединил. Был среди нас отличный знаток книги Михаил Васильевич Линд, переводчик и беллетрист, джентльмен, человек выдержанный, отличный работник. Он хорошо знал книжников — от Шибанова до мелкого лабазника, имел солидный круг знакомств, имел нюх отличный и на дело смотрел серьезно. М. Линд заложил первые камни нашей лавки и многому нас научил. Им же собран был, книжка по книжке, хороший библиографический отдел — неприкосновенный, не для продажи, — который нам пришлось впоследствии — увы! — продать, чтобы заплатить налоги, и немалые остатки которого были нами подарены библиотеке Всероссийского Союза Писателей, вместе с прекрасными книжными шкапами, приобретенными нами у библиофила фон Мекка.

По хозяйственной части — оборудование магазина, сношения с издателями, — работал вначале Николай Иванович Минаев, не столько писатель (он писал только в газетах), сколько маленький издатель, превосходный человек.

Другими пайщиками «первого призыва» были, кроме П. П. Муратова, фактически не работавшего, Владислав Фелицианович Ходасевич, побывший с нами недолго, Борис Александрович Грифцов, историк искусства, литературы (западной), и лектор, автор вышедшего в Москве романа «Бесполезные воспоминания» (прилежный участник дела с первого до последнего дня), Александр Степанович Яковлев, по тому времени — начинающий журналист, а по настоящему времени — один из модных российских беллетристов, — и, наконец, я, полезный в хозяйстве человек, так как умею и гвоздь вбить, и книги перевязать веревочкой, не портя переплета, и любезно поговорить с покупателем.

Таков был первый призыв пайщиков. Позже, с уходом от нас Линда, Ходасевича и Минаева, мы приняли пайщиками Бориса Константиновича Зайцева, Николая Александровича Бердяева и Алексея Карповича Дживелегова. Последним же по времени пайщиком мы зачислили нашу бессменную и милую кассиршу Е. Дилевскую, незаменимого работника. Таким образом оказались у нас за прилавком представители художественного слова, философии, истории, истории литературы, искусств, публицистики и, прежде всего, книголюбия и книговедения. Соответственно распределились и роли, хотя не строго. Б. Зайцев по части литературы русской, ею же, особенно классиками, ведал А. Яковлев; Н. Бердяев держался поближе к полкам философским; Б. Грифцов аккуратненько расставлял томики в иностранном отделе (этот отдел у нас был очень хорош и богат); Дживелегов, человек памяти изумительной, просвещал покупателей по части истории; Линд — пока был — исключительно ведал антикварией и крупными покупками; я — по части юридической и по внешнему порядку, немножко и по старой книге. Но, конечно, строгого разделения труда не было: всем приходилось подметать пол, сидеть за кассой, благоустраивать витрины, покупать, продавать, расценивать, таскать ящики, вытирать пыль, протирать стекла и рассуждать с покупателями о достоинствах авторов и издательств.

Таков был состав хозяев-приказчиков нашей трудовой артели, носившей популярное в Москве имя: «Книжная Лавка Писателей».

С полным правом пишу я это имя прописными буквами. «Книжная Лавка Писателей» была, пожалуй, единственным в России культурным и торговым учреждением, пронесшим свою внутреннюю и внешнюю независимость сквозь страшнейшие годы разрухи, террора и крушения духа. Основанная в сентябре 1918 года Лавка просуществовала до 1922-го, когда смысл ее дальнейшего существования в значительной степени исчерпался, налоговая же тяжесть, в связи с расцветшим нэпом, стала невыносимой. В самые тяжкие годы она была не только якорем личного нашего спасения, но и маленьким культурным центром Москвы, отдыхом и прибежищем писателей, профессоров, книголюбов, артистов, учащихся, всех, кто не хотел и в годы безвременья порвать с культурой и подавить в себе последние духовные устремления. По образцу нашей Лавки возникло позже немало других[2]. Еще позже, уже в начале нэпа, были опыты организации таких же предприятий в провинции[3] . В самой же Москве как-то вошло в обычай, что за прилавком книжных магазинов должны были стоять безработные, по тому времени, писатели, иногда с крупными именами, — от солиднейших А. Кизеветтера, Н. Бердяева, Ю. Виппера — до легкомысленных поэтов Есенина, Шершеневича, Кусикова, Мариенгофа.

И вот, вложив в дело по двести рублей, с этим ничтожнейшим капиталом, ушедшим на устройство полок и покупку печурки, мы приступили к делу. Книжный фонд составился из комиссионных книг, предоставленных нам частными издательствами, где у каждого из нас были личные связи, и из старых, в большинстве трепаных и зачитанных книг «Библиотеки для молодежи», помещение которой (в Леонтьевском переулке) мы приобрели для Лавки.

Плотник сбил, по нашим чертежам, полки, доски для которых выпросили мы у кооператива. На полках поместились книги, притащенные нами на собственных спинах, частью от существовавших еще издательств, частью из дому — из своих запасов, с которыми приходилось по нужде расстаться, частью от знакомых. Вместо кассы — картонная коробочка, вместо витрины — наклонная доска в окне, которое замерзало к ночи и кое-как оттепливалось днем. К счастью, прилавок был, оставшийся в помещении библиотеки, и был большой хороший стол посередине лавочки. Отопления не было, и зимой мы работали в шубах и валенках, постоянно промокавших, Случалось — лопались трубы водопровода в верхнем этаже, и книги наши затапливало водой. С громадным трудом разыскали замок, даже веревки для перевязки книг приходилось подолгу разыскивать на тайном рынке, и только случай помог нам обзавестись кассовой и другими бухгалтерскими, конечно, примитивными книгами. Штемпель сделал знакомый резчик, иначе нужно было бы стоять в очереди за специальным разрешением совдепа! Кое-что мы успели, правда, сделать раньше, чем драконовскими декретами о муниципализации и национализации совершенно была уничтожена частная торговля. А собравшись с силами и средствами, могли установить и экономическую печурочку, для которой всякими легальными и нелегальными способами добывали дрова, чтобы совсем не замерзнуть в Лавке, где проводили мы по пять-по шесть часов в сутки каждый.

А главное — нужно было учиться торговать, да еще при условии катастрофического падения рубля. Лавка наша успела открыться явочным порядком, муниципализация — по простой недоглядке — ее не постигла, и никаких «твердых цен» мы не знали, как не признавали и никаких «мандатов» на приобретение книг. При таких условиях мы быстро остались единственным в Москве и в России книжным магазином, где каждый человек, пришедший с улицы, мог купить книгу «без разрешения». И забавно было смотреть, как робко приотворялась дверь, и покупатель пугливо спрашивал: