Они наклонились над еще не высохшей лужей и отодвинули смятый пучок травы.

– Кажется, здесь пробегал вепрь, – сказал Ахат, вставляя палец в глубокую ямку.

– Нет, не вепрь, а медведь! – послышался звонкий голосок. – Но от нас он не уйдет.

Троянцы выпрямились. Перед ними стояла очаровательная юная охотница в одеянии то ли спартанки, то ли фракиянки Гарпалики, которая мчится на коне быстрее ветра. Собранный в узел хитон открывал обнаженные до колен ноги.

– От нас? – спросил Эней, поклонившись незнакомке. – Если я не ошибаюсь, ты одна.

– В одиночку на медведя не ходят, – пояснила дева. – Мои подруги, тирийские охотницы, рассыпались по лесу. Каждая носит колчан и одета пятнистою шкурою рыси.

– Ты слышал, Ахат! – воскликнул Эней. – Буря вернула нас во Фракию!

– Нет, не вернула, – тотчас успокоила дева. – Вы в благословенной Ливии, на земле колонии Тира Карфагена.

– Кто же правит этим новым Тиром, да благословят его боги?

– Мудрая наша царица Дидона. Ей пришлось покинуть родину. Прибыв к этому берегу на кораблях, она купила у местного племени для нового города участок размером в бычью шкуру, которую на него наложила, а потом по нашей тирийской хитрости увеличила раз в шестьдесят[57].

– Как же ей удалось так растянуть шкуру? – удивился Эней.

– Она не растянула ее, а искусно вырезала узкий длинный ремень, дотянувшийся до этого леса. Но довольно о Дидоне. Сами-то вы откуда и куда держите путь?

– Мы, красавица, – ответил Ахат со вздохом, – злосчастные беглецы из Трои. Недавно был такой город! Теперь же по миру разошелся дым от его имени. С тобой говорил Эней. Я его скромный слуга, сын смертного. Энея же родила сама Венера.

– Венера? – переспросила дева, и глаза ее загадочно блеснули. – Кто это такая? Впервые слышу это имя!

– У моей матери много имен, – вставил Эней. – Данайцы зовут ее Афродитой, тирийцы, как мне говорили, – Астартой, а персы…

– О, Эней! – воскликнула дева с испугом. – Тебе известны божественные дела лучше, чем мне, скромной охотнице, следы, оставленные зверями.

Лицо ее вдруг преобразилось, озарившись ярким румянцем, и лес внезапно наполнился запахом амброзии. Троянцы не успели даже удивиться, как дева растворилась в воздухе.

– Венера! – воскликнул Эней. – Моя мать! Так и пребываешь в неведении, кем она еще прикинется, какую маску наденет. Сколько раз я принимал ее за смертных дев. А в бою все время чувствуешь ее руку. Когда я сражался с Диомедом, она, видимо, опасаясь за меня, перенесла меня по воздуху на остров. А враги могли подумать, что я струсил. Ты счастливец, Ахат. Родившись от смертных, живешь, не зная иного страха, кроме как перед богами. Я же, как раб, нахожусь под взглядом моей госпожи неусыпным. И осторожен бываю порою сверх меры.

Ахат смотрел на Энея широко раскрытыми глазами. Никогда еще сын Венеры не был с ним так откровенен. И впервые он осознал, что наивысшее, как ему казалось, счастье связано с неудобствами и даже опасностями, о которых сыновья смертных и не подозревают.

В это время на путников опустилось темное облачко. И поняли они, что богиня, удаляясь в свой Пафос[58], обезопасила их от нескромных взглядов и ненужных вопросов.

В Карфагене

И двинулись Эней с Ахатом по едва протоптанной тропе, выведшей из леса на вершину заросшего колючим кустарником холма. Оттуда открылся вид на широко раскинувшуюся долину. Города еще не было, но все говорило о его будущем величии. В одном месте тирийцы сносили лачуги[59] и мостили дорогу, укладывая ее ложе ровными плитами, в другом – возводили стены необычайной толщины, в третьем – высекали мощные колонны для театра. Переведя взгляд к берегу, путники увидели, как масса полуголых людей углубляет дно гавани.

По медным ступеням вместе с толпой, но ей невидимые, взошли Эней и его спутник в храм Юноны. Именно в тот день богиня явила знак будущего величия святилища: был найден череп коня. Толпа ликовала и выкрикивала имя царицы. В ожидании ее прихода троянцы осмотрели храм.

Мифы и легенды народов мира. Т. 2. Ранняя Италия и Рим pic_15.jpg

Умоляющие троянки перед Афиной Палладой.

– Смотри, это Троя! – воскликнул Ахат, указывая на дивное изображение стен и ворот с возвышающимся вдали дворцом Приама[60].

– Да, это наша несчастная Троя, – согласился Эней, и слезы оросили его лицо обильным потоком.

На другой доске было изображено поле битвы. Художник, должно быть, сам воин, с удивительным знанием дела показал схватку двух воинств. Троянцев можно было отличить от ахейцев. Безбородый Ахилл легко узнавался по надменно вздернутому подбородку. Взгляд Энея перенесся к другой расписной доске. Белел ряд островерхих шатров. Блестела поверхность реки. У самой воды паслись распряженные кони. Один из них, чем-то напуганный, повернул голову с раздутыми ноздрями. Из шатров выбегали полуодетые чубатые воины с мощными разрисованными телами. Конечно же это фракийцы Реса[61], застигнутые врасплох нападением Диомеда. Следуя далее, остановился Эней у картины, изображавшей троянок, шествующих к храму Афины Паллады. Волосы распустив, несли они в дар одеяние, то, что выткали сами в слезах и волнении о сыновьях и мужьях, защищавших отчизну. Подняты к небу ладони. На лицах скорбь и мольба. Но отвернулась от них богиня и потупила взор.

Лицо Энея вдруг стало белее снега. Художник изобразил останки того, кто был ему другом. Гектор валялся в пыли, а старец Приам простирал свои руки к Ахиллу, предлагая выкуп ему. Из уст Энея вырвался вопль и слезы, полившись потоком, его ослепили.

– Нет, Ахат! От нашей Трои остался не дым ее имени, – проговорил Эней, вытирая тыльной стороной ладони лицо. – Слава о ней живет и на чужбине. Вызывая сочувствие, может она выручить нас[62].

Послышался шум голосов. По проложенной к храму дороге двигались непринужденно юноши в богатых одеждах и с ними молодая женщина, вся в пурпуре, увенчанная диадемой. Дидона! Так вот она какая! В ее облике ничего не говорило о перенесенных страданиях.

Процессия внезапно остановилась. К ногам царицы, выбежав из-за дерева, бросилось трое мужей.

Мифы и легенды народов мира. Т. 2. Ранняя Италия и Рим pic_16.jpg

Умоляющий Приам перед Ахиллом.

– Да это же наши Клоант, Антей и Сергест! – воскликнул Ахат. – Они спаслись и о чем-то просят царицу.

Дидона сделала знак рукой. Троянцы поднялись с колен. И вот уже слышно в храме, что отвечает царица троянцам:

– Будьте спокойны. Я помогу вам отплыть, дам припасы. Если же захотите остаться, город мой – ваш. Энея же я отыщу, прикажу обыскать побережье, всю Ливию.

– Не надо меня искать, царица, – сказал Эней, выходя наружу. – Я перед тобой.

Купидон[63]

Дворец, казавшийся снаружи незавершенным, внутри был убран с царской роскошью. Готовя пир в честь заморских гостей, рабы расстилали искусно вытканные ковры. Юные рабыни уставляли столы серебряными кубками, на которых искусным резцом были выбиты деяния предков Дидоны – мореходов, открывателей далеких стран и островов. Слуги несли воду для рук, яства и корзины с плодами.

Посредине на золотом ложе возлежали царица и рядом с нею Эней. По обе их стороны на расписных лодках расположились троянские и карфагенские юноши. Прозвучал рог трубача Энея Мизена, и все взоры устремились к высокой двери, откуда, как уже было известно и хозяевам и гостям, должны внести дары уничтоженного пламенем города. Эней отправил за ними к кораблям Ахата, повелев ему привести и Аскания.

вернуться

57

Рассказ о коровьей шкуре, разрезанной на ремни для охвата возможно большего пространства, имеет фольклорное происхождение. В. Ф. Миллер отыскал его, помимо использованного Вергилием греческого предания о Дидоне, в трех индийских преданиях, в одном индокитайском, в византийском XV в., в турецком, приуроченном к постройке крепости на берегу Боспора, в сербском, в исландской саге, в датской истории Самсона Грамматика XII в., в предании об основании Рима, в псковском предании о постройке стен Печорского монастыря, в черниговской украинской сказке о Петре Великом, в зырянском сказании об основании Москвы, в рассказах североамериканских племен об обманном захвате их земель европейцами.

вернуться

58

Храм Афродиты в Пафосе (о. Крит) – общегреческое святилище, считавшееся излюбленным местом отдыха богини, с которым связан один из ее эпитетов – Пафосская.

вернуться

59

Вергилий употребляет слово magalia. Саллюстий в «Югуртинской войне» называет сельские жилища нумидийцев мапалиями.

вернуться

60

Введение в поэму картины с эпизодами Троянской войны – особый художественный прием, неведомый ни Гомеру, ни кикликам, возможно, изобретенный кем-то из эллинистических поэтов. Разумеется, наличие подобных картин в Карфагене даже позднего времени – условность чистейшей воды. Но иконография Троянской войны, греческая и этрусская, с которой мог быть знаком поэт, огромна. И в ней выделены эпизоды, которые вызвали как удивление Энея по поводу того, что трагедия Трои известна далеко за ее пределами, так и необыкновенное волнение при виде всего им пережитого, воспроизведенного искусством. Этот же прием используется и в другом месте «Энеиды», где опять-таки в храме герой узнает о посещении Гесперии Дедалом не из чьего-либо рассказа, а из картины на стене. И это также черта современной Вергилию действительности. Во времена Августа храмы, судя по их описанию Плинием Старшим и другими авторами, превратились в настоящие художественные галереи, составленные из картин, реквизированных на родине искусства римскими завоевателями.

вернуться

61

Pec – согласно «Илиаде», фракийский царь, союзник Приама, убитый вместе со своими спутниками во время нападения Одиссея и Диомеда.

вернуться

62

Встреча Энея с изображением самого себя в покинутом им Карфагене и ее вероятный источник, «Илиада», где трагические события Троянской войны воспроизведены на узоре вытканного Еленой ковра, рассматриваются X. Борхесом как скрытая магия и как прием соприкосновения вымышленного с реальным, используемый классиками современной литературы.

вернуться

63

Купидон (от лат. cupido – «вожделение») – римское название греческого Эроса (Эрота), считавшегося сыном Афродиты.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: