– Так их много! – воскликнул Эней.

– Целая стая. Да вот один из них, тот самый, которого удалось ослепить. Его имя, будь оно проклято, Полифем.

Троянцы попадали на траву и, приподняв головы, стали наблюдать. Великан шагал, нащупывая дорогу вырванным с корнем стволом сосны. Спустившись в залив, он долго брел, пока вода не достигла груди. Зачерпнув ладонью воду, он стал промывать глаз.

Прячась за кустами, короткими перебежками достигли троянцы стоянки кораблей. Молча забрались на палубы, сели на весла, перерезали канаты.

Заслышав плеск, циклоп повернул голову и кинулся по воде наперерез, но было поздно. Хватая воздух руками, он поднял вопль. Глухим гудением ответили пещеры Этны, и тотчас же послышался многогласый рев. Отовсюду сбегались циклопы, ужасные сыны Этны. И вот они уже на берегу, все, как один. Так высятся над долиной дубы, вздымая пышные кроны, так над кручей стоят кипарисы, колеблемые ветром.

Берег Анхиза

Асканий смотрел на внезапно затихшего деда широко раскрытыми глазами. Анхиз лежал на палубе уже не сгорбленный – прямой, не похожий ни на кого из людей, ни на себя самого, не принадлежащий ни земле, ни небу. Ничей. Потом его завернули в обрывок паруса, спустили в лодку и увезли на берег[39]. Провожающие были вооружены, но копья они держали остриями вниз, а щиты – обращенными к себе выпуклой стороной. Мальчик остался на корабле с Палинуром. Кормчий угрюмо молчал, склонив голову на кормило.

– Палинур! А Палинур! – спросил Асканий. – Почему повернули копья и щиты?

– Чтобы не оскорблять священное оружие зрелищем смерти, – ответил кормчий, не поднимая головы, – ибо мертвые находятся в перевернутом мире.

«Перевернутый мир, – мучительно думал Асканий. – Его называют аидом. Он под землей. Поэтому перевернуты копья. Да и взоры тоже обращены вниз. И Палинур, всегда глядящий в небо, закрыл лицо от моря, от неба, от всего».

Ярко светило солнце. Из волн, поднимая брызги, вылетали дельфины и, описав дугу, скрывались из глаз. Над кормой кружили чайки. Одна из них, осмелев, опустилась на палубу и прошлась, широко расставляя красные лапки. В мире как будто ничего не изменилось. Но в жизнь мальчика впервые вступило то, что называют смертью.

Палинур приподнял голову. Чайка, взмахнув крыльями, взлетела. На берегу, обозначенном полоской прибоя, показались фигурки людей. Вот они спустили в море лодку. Мелькнуло ее смоленое дно. Взмахнули весла. Теперь лодка напоминала перевернутого на спину жука, отчаянно шевелящего лапками.

Лодка приближалась. Стали видны лица. Подняты вверх острия копий. Мальчик, устремившись к перилам, вглядывался до боли в глазах. Отец, Ахат, Клоант, Сергест… Вернулись все, кроме деда. Он навсегда остался на берегу. Плаванье будет продолжаться без него. Еще встретится много берегов. А у деда останется лишь этот. Берег Анхиза…

II Книга любви

Предисловие

В повествование о скитаниях введена любовная интрига. Она является развитием конфликта на небесах между враждебной Энею Юноной и его матерью Венерой. Первая насылает бурю, чтобы погубить Энея и его спутников, вторая с помощью Нептуна спасает скитальцев и высаживает их на берегу Ливии, где строится Карфаген, будущий великий соперник тогда еще не основанного Рима.

В античной литературе назывались две даты основания Карфагена – историческая (IX в. до н. э.) и легендарная – за 50 лет до разрушения Трои. Вергилий, естественно, останавливается на второй, поскольку она с меньшей хронологической натяжкой позволяет ему поведать о любви своего героя к основательнице Карфагена Дидоне. При этом он говорит о еще строящемся Карфагене, ибо не может допустить, чтобы героине было около семидесяти лет.

История любви Энея и Дидоны в изложении Вергилия трагична, поскольку судьба заранее определила смертельную вражду двух народов – карфагенян и римлян, одному из которых дано было создать мировую империю, а другому – быть уничтоженным. Этот конфликт между политикой и любовью впервые открывает и развивает в художественном произведении римский поэт конца III в до н. э. Гней Невий, ибо перед его глазами был пример гибели Софонибы, возлюбленной римского союзника Массинисы, вынужденной покончить самоубийством. На глазах поколения Вергилия было повторение этого конфликта – судьба царицы Египта Клеопатры, также покончившей с собой после вступления в Египет римской армии Октавиана Августа.

Мифы и легенды народов мира. Т. 2. Ранняя Италия и Рим pic_12.jpg

Юнона (по стенной живописи в Помпеях).

Политизированный герой Вергилия отказывается от любви и оставляет возлюбленную на погибель. Ради чего? Ответ можно не искать в тексте. Его указывает само слово amor (лат. «любовь»), прочтенное справа налево, как читали тексты этруски – Roma (Рим). Рим поставлен в центр псевдоисторического эпоса. Рим стоит за всем. Он – центр мироздания, центр власти, чуждой всяким человеческим чувствам.

Гнев великой богини[40]

Недоверчивый взгляд Юноны едва прикоснулся к скользящим над волнами парусам Энея, и тотчас не покидавшее ее с утра раздражение сменилось яростным гневом. С утра она перебирала в гордой и непреклонной памяти давние и недавние обиды, какие привелось ей принять не только от супруга, но и от смертных. С чувством брезгливости она вспоминала этого красавчика Ганимеда, появлявшегося всегда некстати, и другого, еще более наглого троянца, Париса, презревшего в присутствии соперниц-богинь ее красоту.

Мифы и легенды народов мира. Т. 2. Ранняя Италия и Рим pic_13.jpg

Парис (мраморная статуя скульптора А. Кановы).

«Опять эти троянцы, – подумала Юнона, отводя взгляд от кораблей. – Им мало того, что они улизнули от грозного меча Ахилла. Теперь им вздумалось обосноваться в Италии и воздвигнуть новую Трою как раз против звезды Ливии и Карфагена»[41].

Давно уже бессмертным и смертным было известно, что богиня возлюбила этот основанный тирийцами город более всех других городов[42]. Ради него она оставила свой Самос[43] и доверила ему свою боевую колесницу и доспехи. Она делала все, чтобы возвысить карфагенян, – дала им богатство, власть на морях и славу, догадываясь, однако, что к ним враждебны парки[44] и что они замыслили возвеличить их еще не существовавшего соперника.

– Не будет этого! Не будет! – вырвался из ее груди крик, и сразу же послышался грохот катящейся по склонам Олимпа снежной лавины.

Эол[45]

Эол сидел на вершине огромной голой скалы и с отвращением взирал на расстилавшееся перед ним спокойное море. Сколько он себя помнит, он всегда здесь сидел после того, как ему удавалось загнать ветры в пещеру у подножия скалы. Ветры, оказавшись в ловушке, долго не могли успокоиться и по свойственной им, как и смертным, неблагодарности считали причиной своего заточения не самих себя, не свое буйство, а Эола. Вот и теперь, неуклюже ворочаясь, они кляли его, Эола. «Он не пастырь ветров, а настоящий тюремщик!» – провыл Зефир. «Он негодяй!» – воскликнул пылкий Африк. «Он тиран, тиран!» – пробасил Борей[46].

Эол усмехнулся. Это что-то новое! Понаберутся у людей разных словечек и перекатывают их, как пустые орехи!

вернуться

39

В «Энеиде» «малорадостный берег» помещен восточнее города Лилибея, близ пристани Дрепана, на западном побережье Сицилии, у подножия горы Эрикс, в землях дарданца Акеста. К месту кончины отца Эней возвращается на пути из Карфагена в Италию. Согласно другим версиям, отвергнутым Вергилием, Анхиз был похоронен в Троаде (на горе Иде), в Македонии, Аркадии, Эпире и Лации, куда прибыл вместе с сыном.

вернуться

40

Поэма Вергилия начинается кратким обращением к читателям, объясняющим поставленную цель – воспеть «брань и героя», которому после долгих превратностей и тяжких трудов удалось перенести в Лаций богов Трои. Гомер в «Илиаде» обращается к музе с просьбой воспеть «гнев Ахилла», Вергилий обращается к музе с другим призывом:

Муза, поведай о том, по какой оскорбилась причине Так царица богов, что муж, благочестием славный,

Столько по воле ее претерпел превратностей горьких, Столько трудов…

Вместо гнева героя – гнев богини. В этом весь Вергилий, для которого главное – постигнуть замыслы богов, ибо только от них зависит будущее городов, царств и всех смертных.

вернуться

41

«Карфаген» (лат. Carthhago) по-финикийски звучит как «Картхадашт».

вернуться

42

В годы написания «Энеиды» римляне отождествляли своих богов с богами греков, карфагенян и других народов, насчитывая нескольких Юпитеров, Меркуриев, Венер. Греческой Юноной считалась Гера, карфагенской – богиня Тиннит. И конечно же последняя не имела никакого отношения к Олимпу.

вернуться

43

Самос – остров и одноименный город, считавшийся по одной из версий мифа местом рождения Геры и ее брака с Зевсом.

вернуться

44

Парки – римские богини судьбы, соответствующие греческим мойрам.

вернуться

45

Эол – сын Посейдона, бог ветров, оказавший гостеприимство скитальцу Одиссею. В повествовании Вергилия Эол не бог, а мифологический персонаж, подчиненный богам, хозяин скалы, в которой заточены ветры.

вернуться

46

Зефир – благодатный влажный западный ветер, Африк – знойный южный ветер, Борей – северный ветер, несущий холод.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: