— Сними-кось.

Снял, недоумевая, зачем бригадиру его куртка понадобилась. Взял ее осторожненько Сюткин за плечи, расправил — на плече против лопаток белые полукружья.

— Соль земли видел? Вот она.

Рассмеялись. Яша дружески похлопал новичка по мокрой шее.

— У нас не протухнешь. Пошли мыться.

…После первой своей рабочей смены Сергей шел и вымытый и выжатый, и впечатлений полный. Полощутся они давеча в душе, народу много. Вода лопочет, люди гомонят. Про футбол, про политику толкуют. Слышит, спрашивает Сюткина какой-то дух:

— Ну как новенький ваш?

— Упирается. Рейку шлепали — отстоял.

— На вилке? Вот это кадр!

Коротка похвалка, а до сих пор приятно: может Сережка Демарев работать. Может!

— Куда двинем, Сережка?

— Сегодня никуда.

— А то завернем ко мне? С женой познакомлю. Пацана посмотришь. Копия, — Вовка стукнул себя в грудь.

— Сколько ему?

— Два года.

— Когда ж ты успел?

— А я Нинку с приданым взял. Мировой мальчонка. Я его воспитываю в духе преданности рабочему классу. Ребятишки ведь все одинаковые родятся?

— Не рожал, не скажу.

Сергей отщипнул от ветки сирени листочек и пожалел: зачем? Помял, поднес к носу, нюхнул, не пахнет. Бросил.

«Дети, может, и одинаковые родятся, да отцы всякие».

— Ну, надумал?

— К тебе-то? Давай завтра.

— Гляди. Чтобы разговору не было. На работу не проспи!

Пришел Сергей в общежитие и как сел на кровать, так утром еле растолкали его.

А ко двору пришелся бригаде этот жадноватый на работу и безотказный парень. Надо — значит, надо, какие могут быть несогласия. Новая брезентовая спецовка уже ничем не отличалась от остальных: просолилась, подвялилась, попахивала дымком и окалиной; серые валенки порыжели и обмякли — не жмут, не давят. Сергей оказался той самой недостающей спицей в колесе, которую так долго искал Киреев. Чтобы работать, тоже талант нужен. Демарев смело брался за любой инструмент и стеснялся лезть к цеховой кассе в дни получки. Есть некоторые — наоборот. Да еще сменного мастера за горло берут потом, почему расчету мало им начислил.

Сергей на зарплату не обижался и дважды в месяц исправно бегал с большой сумкой по магазинам, потому что в паспорте у него было только два штампа: «прописан постоянно» да «принят на работу». Недоставало третьего, самого большого — «зарегистрирован «брак». И запохаживал наш холостяк по садам и паркам, на вечера отдыха. Живой жить хочет, а время не ждет, когда ты нагуляешься.

Восьмое марта — женский праздник. В клубе полно девчат. Модные. Статные. Выправились после войны. Особенно вон та. Смуглая, волосы белые. Рассыпала их по плечам веером, вскинула голову и смотрит поверх партнера. Креп-жоржетовое платье. Магнит, не девушка.

— Вот с кем познакомиться-то, — вздохнул Сергей, досадуя на себя, что не учился танцевать тогда перед демобилизацией, теперь пригодилось бы.

Кончили играть. Оркестранты, бережно уложив инструмент на стулья, потянулись в буфет. Пары, как солдаты по команде «Воздух!», исчезли с круга, жались к стенам.

— Вы почему не танцуете?

Сергея тронули за локоть. Повернулся — она. С чего вдруг такая честь? Сергей и обрадовался, и насторожился, и где-то на самом дне шевельнулось польщенное мужское самолюбие. А девушка, яркая и разгоряченная танцем, еще нарочно дразнила его самолюбие и тешила свое, болтая всякую чепуху вроде «далеко ли ему до пенсии?», и ухмылялась подкрашенными губами, наблюдая из-за пушистых ресниц, как робел и терялся этот высокий парень с красивой сединой на висках, которая так шла к его загорелому лицу и угольно-черному костюму.

Включили радиолу, — духовики явно задерживались, — заигранная пластинка пошипела, пошипела и выдала на круг хриплый фокстрот. Отдохнувшие кавалеры ринулись разбирать партнерш. Выбор богатый, но к ней подбежали сразу двое.

— Опоздали, я уже приглашена. — Она повернулась к Сергею, положила руки ему на плечи и шепнула: — Веди.

Екнуло сердце, пересохло во рту.

— Я… не… умею, — еле вымолвил он.

— Не умеете?.. А зачем тогда пришли сюда? Не поверю, чтобы человек в такие годы, — она покосилась на его виски, — не умел танцевать. А до дому проводить меня вы можете?..

И вот они на улице. Ночь смягчилась. С вечера мороз жал, сейчас потеплело. Март месяц. Природа свое берет.

Сергею некуда деть руки. Обычно говорят: без чего-нибудь как без рук, а тут они наоборот лишние. В карманы пальто спрятать — армейская выучка не позволяет. За спину заложить? Так он не дед, чтобы на поясницу их класть. Вдоль туловища опустит — тянут, тяжелые. Из-за этих рук и знакомство не клеится. Идут, молчат.

— Послушайте, а вы и провожать не умеете.

— Я? — смутился Сергей. — Почему?

— Хотя бы спросили, как меня звать.

— Допустим, спросил.

— Клавка.

Так и сказала: «Клавка» — и все. Простячка. С этакой внешностью? Сомнительно.

— Разрешите, я понесу, — тронул он сверток с туфлями, то и дело ускользающими из-под Клавкиного локотка.

— Не возражаешь? — она подхватила Сергея под руку. — Расскажите о себе?

— Родился да и живу пока. Работаю.

— И все? А поседели почему?

— Да… По дурости.

Цеплял, цеплял слово за слово — разговорился. Полет на хвосте истребителя Сергей выдавал уже с прилагательными и междометиями. Клавка ахала.

— Ой, я умерла бы со страху…

Вся Сережкина жизнь уместилась в недальнюю дорогу от клуба до Клавкиного дома. Стоят, выжидая, кто первый скажет «до свидания». По небу неслись белые облака, и луна то гасла, то вспыхивала в разрывах между ними.

— Интересно, когда долго смотришь, кажется, луна поднимается и поднимается куда-то вверх, а все такая же: ни больше, ни меньше. — Клавка прикрыла варежкой зевок. — Не в училище — до утра любовалась бы.

— А в каком ты?

— Да… В педагогическом. Дошкольном. В институт не попала, так теперь детишек нянчить учусь. Сережка… Ты посмотри-ка: ни в одном окне света нет. Пошли скорее!

— Еще куда?

— Ко мне в гости. Идем. Наш праздник сегодня.

— А мамаша не погонит нас обоих?

— Мамаша далеко отсюда. Я на квартире живу. Комнату родичи для меня сняли на пятом этаже, чтобы в окно кто не залез. Чудаки.

Клавка осторожно открыла дверь подъезда.

«А не повернуть ли обратно, — Сергей даже дыхание затаил. — С первого вечера и сразу к себе тянет. Та еще, видать, девушка».

На последней площадке под ноги попалась выбитая керамическая плитка и загремела вниз.

— Тише ты! — шикнула Клавка. — Хозяйку разбудишь. Сюда, сюда. — Она нащупала его руку, протащила на буксире через одну дверь, другую.

И щелкнул выключатель. Свет розовый, приятный. Комната чистая. Обстановка не сказать, чтобы богатая, но ничего. Приемник, коврик на стене, кровать никелированная. Подушки пирамидкой.

— Разоблачайся.

Клавка надела фартук, повязалась по-деревенски косынкой и еще больше похорошела.

Сергей косил одним глазом на хозяйку, другим на стол. На столе появилась колбаса, яблоки, банка сардин. Под ложечкой заныло.

— Скоро я управилась? Вот так. Выпьем? За неутомимых тружениц в быту и на производстве. 8-е марта сегодня или не восьмое?

Тенькнули рюмки.

— Мне много нельзя. Не пью, — заотнекивался Сергей.

Клавка расхохоталась.

— Да уж мужчина ли ты? Не танцуешь, не пьешь…

После третьей рюмки Сергей поднялся:

— Я, н-наверное, п-пошагаю.

Клавка усмехнулась:

— Ложись спи, пошагаешь. Утречком уйдешь пораньше.

Она смахнула влажной тряпкой пыль с пола, бросила на него матрац, на матрац подушку, обдав воздухом, разостлала простыню.

— Это мне?

— Тебе. Не рассиживайся. Мне на занятия к восьми.

— Хм. Не боишься, оставляешь? Вдруг я на тебе… женюсь.

— Нет, не боюсь. Спокойной ночи. — И выключила свет.

Проснулся Сергей — дрожит. Не может сообразить, где он. В окне над занавеской звезда. Чуть слышно маленькие часики чакают. Дамские. Вспомнил: у Клавки.