Нэгл оторвал взгляд от донышка своего „Бурбона“: „Да ну?“

„Это чистая правда, Билл. Около 60 миль от берега на большой глубине, на твоей глубине, может, 200 футов. Что-то очень большое. Тебе надо самому посмотреть. Мне кажется, там внизу что-то очень серьезное“, — сказал Скитс.

Даже после нескольких порций „Джим Бима“ Нэгл мог отличить пустые морские байки от настоящего мужского азарта. Он считал Скитса отличным капитаном и человеком, который знает океан. Он не сомневался, что интуиция Скитса его не обманывает. И все же Нэгл не мог и не решился бы просить координаты. Все, что есть у капитанов, — это их репутация, и просить об этом было бы наглейшим вторжением на чужую территорию.

Скитс сделал предложение: „Билли, я ищу место небольшого кораблекрушения в прибрежных водах, где крутятся гринды (черные дельфины). Я знаю, ты часто ныряешь в таких местах. Дай мне такие координаты, а я дам тебе свои. Но только держи их при себе, не показывай никому“.

Нэгл кивнул.

Они договорились обменяться координатами на следующий день, на борту судна Нэгла. В эту ночь Нэгл не мог заснуть в предвкушении встречи. В назначенный день он прибыл на место на час раньше и принялся вышагивать по сгнившему деревянному пирсу, ведущему к „Искателю“. Его нетерпение разгоралось все больше и больше. Эта встреча касалась не просто какого-то объекта на дне океана, он чувствовал, что она может перевернуть всю его жизнь.

Когда Скитс появился, Нэгл пригласил его в рулевую рубку „Искателя“. Они стояли в крошечном помещении, все стены которого были обвешаны навигационным оборудованием, тут же была полупустая бутылка „Джим Бима“ и сморщенный скаутский спальный мешок, в котором Нэгл спал еще с мальчишеских лет. Они посмотрели друг другу в глаза.

— Билл, я хочу тебе что-то сказать, — произнес Скитс. — Это место, которое я нашел, оно нехорошее. Это место плохое, опасное. Там небольшая впадина, срез и сильное течение со стороны континентального шельфа, очень сильный поток…

— Да не волнуйся ты, Скитс…

— Я тебе точно говорю, Билли, это плохое место. Твои парни должны быть суперпрофи. При полном безветрии и штиле судно дрейфует со скоростью до трех узлов. Ты знаешь, что это значит; знаешь, насколько опасны нижние течения. И там глубоко. По моим расчетам, 200 футов. Я ничего не знаю о подводном плавании, но ты бы со своими парнями поостерегся.

— Да, Скитс, я знаю. Все знаю. Не бойся. Давай меняться координатами.

Они никак не могли найти чистый листок бумаги. Нэгл полез в карман и достал оттуда две салфетки для коктейля из „Жуткого бара“. Он написал свои координаты для Скитса: небольшая выпуклость, где водились гринды, к югу от Сисайдского выступа — обычное нагромождение глыб, которое обеспечивало хорошую рыбалку. Затем Скитс стал наносить показания своего LORAN-С (прибор для определения координат судна) поверх пятен арахисового масла, оставленных рукой Нэгла. Капитаны не должны открывать свои самые заветные координаты, но только Нэгл мог сказать Скитсу, что там, на дне; Нэгл был единственным из всех, кого знал Скитс, кто мог спуститься на глубину 200 футов. К тому же Нэгл производил впечатление порядочного парня, не из тех, кто растреплется или продаст координаты какому-нибудь рыбаку-конкуренту.

Скитс передал салфетку.

— Держи это при себе, — напомнил он Нэглу. — И ради Бога, будь осторожен.

Скитс выбрался из рулевой рубки, спустился по крутому белому деревянному трапу и вернулся на причал к своему судну. Нэгл последовал за ним некоторое время спустя, с ручкой в одной руке и намертво зажатой салфеткой — в другой. Он отправился в „Жуткий бар“ и заказал себе „Джим Бим“, после чего стал переписывать координаты Скитса на другую салфетку, но в кодированном виде. Нэгл хранил тетрадку с координатами на „Искателе“, но это были общедоступные данные (воруйте их, если хотите). А вот его бумажник был предназначен для вещей заветных. Можно убить Нэгла и украсть его бумажник, но все эти цифры без кода не будут значить ровным счетом ничего, а Нэгл никогда и никому этот код не давал. Он сложил другую салфетку и вложил ее в бумажник — хранилище его мечты.

Если Нэгл и мог сравнить себя с другим ныряльщиком, то им был Джон Чаттертон, крепкий, высокий и привлекательный профессиональный водолаз сорока лет, чей гремящий, приправленный Лонг-Айлендским акцентом голос стал звуковым оформлением наиболее важных современных погружений к останкам кораблекрушений. По будням Чаттертон участвовал в подводных строительных работах в районе Манхэттена, которые требовали наличия медного шлема и сварочного аппарата Broco на тысячу градусов. По выходным он разрабатывал некоторые из самых изощренных и дерзких погружений к останкам кораблей, которые ныряльщики когда-либо совершали в районе Восточного побережья. Когда Нэгл заглядывал в глаза Чаттертону, он видел там отражение своих лучших дней.

Они впервые встретились на борту „Искателя“ в 1984 году. Чаттертона особо не интересовало в этот день место назначения; он взошел на борт только для того, чтобы увидеть Нэгла — легенду. Вскоре после этого Чаттертон нанял „Искатель“ для похода к „Техасской башне“, старой радиолокационной станции ВВС, примерно в 60 милях от берега. Башня рухнула во время шторма в 1961 году, погребя под собой весь ее персонал. Она сложилась посредине, и ее основание покоилось на песке на глубине 200 футов, что делало погружение к ней особо опасным для всех, кроме самых опытных ныряльщиков. Однако ее вершину можно было спокойно обследовать на глубине 85 футов, что было под силу всем ныряльщикам, участвующим в походе.

Один из них все же переоценил свои силы. Он уже слыл отчаянным малым и никого не удивил, составив свой план погружения на дно. Достаточно скоро из глубины волн прозвучала одна из древнейших песен искателей кораблекрушений. Этот человек увлекся попыткой снять медную оконную раму. Его запас воздуха подходил к концу, но он очень хотел завершить дело и задохнулся. Вот насколько быстро это происходит на таких глубинах.

Теперь на дне очень опасного места крушения появился труп, и кто-то должен был его оттуда достать. Это была работа для Нэгла; как правило, он или один из его помощников, помощников капитана, совершал погружение с целью подъема тела на поверхность. Но они все только что завершили свои погружения и не могли вернуться в воду, пока из их организма не будет выведен накопившийся азот, а это процесс, который может занять несколько часов.

Тогда вызвался Чаттертон. Но так как ныряльщик, незнакомый с дном, может легко заблудиться и не найти обратную дорогу к „Искателю“, Нэгл спросил его, знакома ли ему запутанная топография места крушения. „Не очень, но я все равно спущусь“, — сказал Чаттертон. Такой ответ был Нэглу по душе.

Чаттертон достиг основания „Техасской башни“ и приступил к поискам. Достаточно скоро он обнаружил ныряльщика. „Выглядит неплохо для мертвеца“, — подумал Чаттертон. Он присоединил воздушные баллоны несчастного к подъемному мешку на двести фунтов и стал наполнять мешок воздухом до тех пор, пока тело не стало подниматься к поверхности. На всякий случай он привязал один конец длинной веревки к трупу, а другой к развалинам башни; таким образом, если что-то пойдет не так, тело можно будет снова найти.

Что-то действительно пошло не так. Во время подъема быстро уменьшающееся давление воды заставило воздух внутри герметичного костюма ныряльщика расшириться, что сделало его похожим на усопшего Человечка Михелина (Michelin Man). Как только тело всплыло, огромная волна сплющила подъемный мешок, и труп снова ушел на дно. Приближалась ночь, и было небезопасно кому-то снова нырять.

Чаттертон вызвался поднять тело утром. Это снова пришлось Нэглу по душе. „Искатель“ остался на месте на ночь; позавтракали доритос. И Чаттертон снова нашел тело. На этот раз бедняга не выглядел так уж хорошо. Его веки были объедены, зубы торчали наружу; он стал тем, что ныряльщики называют „пугало“. Нэгл втянул тело на борт после того, как оно появилось на поверхности. „Отличная работа“, — сказал он Чаттертону. — Ты хороший ныряльщик». После этого Нэгл и Чаттертон стали друзьями.