— Сделай, что можешь. Попробуй хотя бы убедить его задержаться на несколько дней!

Мама Валя в этот же день осмотрела Петра и вернулась домой сильно встревоженная.

— Знаешь, — сказала она, — дела у твоего Петра оказались весьма неважными. Оказывается, ты вместе с ним ходила на танцы, а у него ещё раны на ногах только начали заживать. Это ж надо додуматься, после такой тяжёлой операции — целую ночь танцевать!! О чём вы, молодёжь, думаете!!

— Что случилось, мама?

— Ну что! Разошлись швы у твоего любимого. И как он терпит боли?! Если бы сейчас я его отпустила, то он гарантированно остался бы без ног. Ему теперь предстоит повторная операция. Я его убедила, что уезжать сейчас ему никак нельзя.

— Ах, мама, мама, — ты нас спасла! — Плача и смеясь одновременно, я кинулась на грудь маме Вале.

— Вот глупая! Ведь он ноги может потерять, а ты смеёшься. Вот дура, дура!

Той же ночью я радостная уснула и увидела свой четвёртый сон. Приснилась мне незнакомая комната, вся заваленная какими-то железками. Посреди сидел мой милый, поседевший, с морщинками у глаз, но такой же весёлый и мною любимый. А вокруг него! … мал мала меньше — целая стая детишек. И почему-то я знаю, что всё это мои дети. И все кричат расскажи, расскажи! И Пётр начинает свой рассказ:

«И вот лечу я на вертолёте, а снизу летят ракеты и все нацелены в наш вертолёт. А вертолёт, знаете ли, не самолёт — скорости не те, но всё же уворачиваемся, от одной, другой, а третью — сбили ракетой воздух-воздух. Четвёртую — всё же пропустили. Всё, — говорю я пилоту, — уже горим, пора прыгать. А огонь всё сильнее… Прыгнули мы, а комбинезоны на нас горят, парашюты горят. Я упал в реку — тем и спасся, а пилот угодил на берег и погиб. Что теперь делать? Ноги сломаны, вся кожа обожжена, а вокруг боевики. Ну, пополз. Полз, полз и приполз к своим. Потом — госпиталь, вот тут я и встретил вашу маму.»

Это был мой сон!!! Я так ждала именно его. Я посчитала своих детей. Их было восемь и всех их я во сне знала и любила, — семь девочек: Полина, Валентина, Раиса, Дарья, Лидия, Мария, младшая — Любочка, и ещё — мальчик, мой любимый сынок Петенька. Спокойная и счастливая, я уплыла в страну обычных снов.

А потом пошли тревожные дни. Операции у моего Пети следовали одна за другой, но облегчения они не приносили. Уж очень ослаблен организм предыдущими операциями, — говорили врачи. Я не спала ночей, проводя их рядом с кроватью любимого. Всё было напрасно. Швы не желали заживать, кровоснабжение ног нарушилось, стали возникать язвы, затем началась гангрена. Через год моему Петеньке ампутировали обе ноги. Он сильно осунулся и замкнулся, даже мыслей его я теперь не могла уловить. Я мечтала, что вот он выпишется, переедет ко мне, и мы заживём одной семьёю. Я буду за ним ухаживать…

Действительность оказалось иной. Пётр выписался, сел в свою новую коляску и уехал, не говоря мне ни слова, на территорию больничного склада. Там он устроился работать сторожем. Встречаться со мною он теперь отказывался, ссылаясь на занятость. Опять я была в полном отчаянии. Я долго не знала, кто же теперь может мне помочь. И тут вспомнила про Александра. Ему как раз требовались помощники во вновь организуемой слесарной мастерской. Я попросила его привлечь Петра. Всё удалось, как я задумала. Пётр легко согласился работать в мастерской и ещё выписал себе с востока какого-то Ахмеда, которого все звали почему-то Тимой. Так вот, этот Ахмед-Тима оказался самым фантастическим слесарем на свете. Он мог всё!!! Это мне сам Александр сказал, но где он выучился такому волшебному искусству, — никто не знал.

Постепенно, Пётр стал со мной разговаривать, когда я заходила в мастерскую. А однажды мы даже пошли гулять и заглянули вместе на службу в церковь.

— Ну что? — спросил он, — Ты всё ещё хочешь за меня замуж?

— Да! — ответила я.

— Ну, давай, что ли, поговорим с батюшкой. Пусть всё будет как надо.

И всё прошло как надо! Я была в простеньком белом платье и в белой же косыночке. Мы венчались, а затем он поднял меня на руки, посадил на колени и мы быстро помчались с горки на его коляске. Я визжала и боялась упасть, но он держал крепко. Оказывается, весь последний месяц они с Тимой переоборудовали коляску так, чтобы на ней можно было более-менее безопасно кататься с гор.

А потом, наконец, была моя ночь и мой любимый!! Как же непохож он был на того, кто был здесь полтора года назад. Сейчас он просто боялся ко мне прикоснуться. Я сама разделась и раздела его.

— Но, как же теперь…? — Спросил он.

— Закрой глаза, — сказала я, — и почувствуй, что ты летишь. Наша Земля добрая, она готова нам помочь. Ведь сила тяготения — это просто проявление любви нашей планеты. Попроси её отпустить — и она, я уверена, тебя отпустит. Он мягко перекатился на меня и…, я почувствовала, становился всё легче, легче… Это было что-то волшебное. Это не имело ничего общего с тем понятием секса, которым нас потчуют романы и фильмы. Я ощущала, что нас трое: я, он и вся наша планета. И главной в этом действе была как раз планета, а не мы. Она нас взяла на руки, как мать, и понесла всё выше и выше к Богу с просьбой дать нам на воспитание новую молодую душу. Звёздочкой покатилась по небосводу душа и вошла в нас, и стало нас уже четверо!.

— Это наша дочка Полина, — сказала я и открыла глаза.

Мы с Петей, обнявшись, парили высоко в воздухе, почти под потолком. Я боялась, — вот он откроет глаза, испугается, и мы вместе полетим вниз и разобьёмся. Поэтому я тихонько ему сказала:

— А теперь попроси, Петенька, Землю опять прижать нас к своей груди.

Это сработало. Мы медленно опустились на пол.

— Неужели мы, в самом деле, летали? — Вот был первый вопрос моего Пети.

— Конечно, летали! — ответила я. — Ведь говорила же я, что Земля готова нас отпустить в полёт, стоит лишь попросить.

— Почему же все не летают?

— Наверное, не догадываются попросить!

Мы перебрались на кровать и заснули обнявшись.

Утро встретило нас улыбками солнца и шуршанием жёлтых листьев на дорожках. Мы пошли — поехали в парк. Там была горка, на которой он тренировался, и он меня покатал с горки на своей коляске. Мы неслись вниз, лавируя, как слаломисты, влево и вправо, а затем вверх, смеясь, я толкала его коляску, несмотря на его протесты, что он и сам может. А потом он спросил:

— Вот некоторые говорят, что ты цыганка, что ты приёмная дочь Валентины Александровны, а Радек как-то обмолвился, что ты и в самом деле его родная сестра.

— Это наполовину, правда. Матери у нас с Радеком разные, а отец — один. Но говорить об этом я пока не могу! Это не мои тайны! Когда будет можно, я всё тебе расскажу. Обещаю!

— А почему ты не говоришь про Любу, ведь она тоже сестра Радека.

— Давай не будем об этом, это тоже тайна и тоже не моя, спроси лучше о чём-либо другом.

— Ну, тогда, можешь ли ты, как Радек, превращаться в какое-нибудь животное? Я, например, видел, как Радек превращается в кота.

— Могу, но никогда не буду этого делать, особенно у тебя на глазах. Я не хочу, чтобы ты запомнил мой облик преображённым в морду зверя, пусть даже это будет вполне симпатичная собачка.

Потом мы опять гуляли, а потом опять пошли на танцы. Танцевать с безногим на коляске, — это я вам скажу нечто! Мы всех растолкали и распугали на танцплощадке, но что-то всё же у нас получилось! Затем мы оставили запуганную танцплощадку и укатили в ночь. Пред нами был весь мир, и мы были его властители!

А потом началась война.

Радек Рексович о своей предвоенной жизни.

Гудят моторы самолёта и несут нас обоих всё ближе и ближе к дому. Петруха молча страдает, так как раны на ногах у него опять открылись. Моя же рана в плече почти утихла и только по ночам ноет, когда пытаюсь повернуться не на тот бок. Но всё кончается, вот самолёт идёт на посадку. С трудом выгружаем тяжеленного Петруху из самолёта и кладём на каталку. На это уходит время, и мы оказываемся на поле, когда поток прибывших уже схлынул. За оградой взлётного поля вижу только две женские фигурки. Одна из них — в ядовито-красном платье. За время войны я отвык от ярких и кричащих одежд. Как бы сказала Любочка, такой цвет явно говорит о несъедобности или даже ядовитости его обладателя. Где-то сейчас она, придёт ли нас встречать? Подходим ближе и, о ужас, красная змеиная фигурка оказывается моей сестрой Розой. Но как же она изменилась! А рядом, рядом мама Валя. Она бросается мне в объятия.