Мафра подняла руки ладонями вверх, Турсла положила на них свои — ладонями вниз. И снова, как в тот раз, когда общалась с Ксактол, почувствовала, что в неё вливается энергия, и что она хочет её использовать, но пока не знает как.

— Итак… — Мафра говорила шёпотом, словно сообщала великую тайну. — Я с самого твоего рождения знала, что ты не отсюда, не всё же как это странно!

— Почему это произошло именно со мной, мать клана? — спросила Турсла.

— А почему происходит многое, причины чего нам непонятны? Где-то существует главный рисунок, а мы — лишь часть его.

— Она тоже сказала так…

— Она? Думай о ней, мысленно нарисуй её, дитя-мотылёк, — теперь Мафра оживилась. — Представь её себе ради меня! — приказала она.

Турсла послушно представила вращающийся песчаный столб и ту, которая сформировалась из него.

— Ты и вправду наполнена, дитя-мотылёк, — спустя долгое время сказала Мафра со вздохом. — Наполнена знанием, которым, наверное, только ты обладаешь в этом мире. Хотела бы я поговорить с тобой об этом и том, что ты узнала. Но это невозможно. Это знание не предназначено для меня. И ни с кем не делись им, дочь-мотылёк, даже если тебе захочется. Ведро, предназначенное для семян локута, как бы искусно ни было сделано, не удержит воду. Воду нужно держать в обожжённых глиняных кувшинах. Теперь иди и отдохни. И живи так, как положено наполненным, пока не наступит твоё время.

Турсла вернулась на своё место в доме клана — в маленькую загородку, которую отвели ей, когда она была ещё ребёнком, а не женщиной. Девушка задёрнула сплетённый из тростника занавес, который отделял её от остальных, села на матрац и задумалась.

Слова Марфы не избавят её от лунных танцев, но прекратят всякие попытки разговаривать с ней, как Аффрик. Любая такая речь, любой угрожающий жест со стороны любого мужчины любого дома будут немедленно наказаны. Её освободят от многих видов работы. Единственная трудность — отныне ей не разрешается одной уходить с острова. Наполненные всегда находятся под охраной — ради их же безопасности.

Турсла провела руками по своему стройному телу. Много ли пройдёт времени, прежде чем станет заметно, что её живот не растет? Женщины наблюдательны в таких делах: рождение — их великая тайна, и они берегут её. Может, она сумеет приспособить утолщение под одеждой. Наполненные часто просят необычную пищу, их привычки меняются. Может, она сумеет это использовать.

Но со временем истину всё равно узнают. Что тогда? Насколько она знает, никто никогда не лгал по такому поводу. Это подрывает самые основы веры. Какое наказание сочтут для неё достаточным? Почему Мафра так поступила с ней?

Никто из торов, Турсла была в этом уверена, не воспримет идею наполнения знанием. Но ведь не она объявила об этом. Мафра, мать клана! Это сознательное нарушение обычаев, и ей нужно быть готовой и к другим нарушениям, на которые намекала Мафра.

Призыв ради крови. Турсла глубоко вдохнула. Но если она правильно поняла Мафру, это тоже нарушение обычая. Человеческое жертвоприношение? Однако даже Вольту никогда не приносили таких жертв — смерть человека, которая может привести к гибели всех Торовых топей и народа Торов. А какова её роль во всём этом?

Она могла бы… Нет, что-то запретило ей. Ещё не настало время открывать мозг, где хранится то, что она узнала от Ксактол.

Она должна набраться терпения и хорошо сыграть свою роль. Девушка отвела занавес и встала. Теперь ей нужны еда и питьё. Неожиданно она почувствовала сильный голод и сухость во рту. И пошла на кухню, намеренная позаботиться о своём теле и запретив себе думать.

Прошло три дня. Турсла старалась держаться незаметно и проводила всё время с челноком в руках, занятая своими мыслями. Клан принял слова Мафры — да и как могло быть иначе? Турсле оказывали уважение, подобающее наполненным, приносили лучшую пищу и не тревожили, чего она явно хотела.

Но на третий день девушка очнулась от полутранса, который сама себе навязала, и попыталась разобраться в том, что узнала. Большей частью — только намёки. Но она была уверена, что эти намёки свидетельствуют о каком-то более глубоком знании, которое есть в ней, но которое она ещё не может извлечь. А попытка сделать это привела только к усталости и тревоге, голова её заболела, а сон не приходил.

Снов девушка тоже не могла больше призывать. Спал; она теперь только урывками, скорее дремала и сразу просыпалась, стоило повернуться спящей за соседним занавесом.

Знание бесполезно, если не можешь добраться до него, с растущим беспокойством думала Турсла. Что же её ждёт?

Желая остаться наедине с этим страхом, который из искры быстро превращался в бушующий пожар, девушка встала со своего стула перед станком и вышла из дома Келвы. И приблизилась к группе женщин, прежде чем заметила их, так была поглощена своими мыслями.

Среди них стояла Уннанна, а остальные окружали её, словно она налагала на них какие-то обязанности. Но вот она увидела Турслу, и лёгкая улыбка — улыбка, в которой не было доброты, — искривила уголки её плотно сжатого рта.

— Доброго дня… — Уннанна чуть возвысила голос, обращаясь к девушке. — Пусть добрым будет твой уход. И пусть ждёт тебя добрый конец.

— Благодарю за добрые пожелания, мать клана, — ответила Турсла.

— Ты не назвала перед Вольтом имя твоего избранного, — улыбка Уннанны стала ещё шире. — Ты недостаточно им гордишься, наполненная?

— Если я прикрылась плащом Вольта, а меня заставляют отказаться от этого, — ответила Турсла, сохраняя внешнее спокойствие, — то должен быть изменён обычай.

Уннанна кивнула. Внешне она оставалась воплощением доброты. Бывали случаи, когда девушка, впервые наполненная, не хотела называть имя своего партнёра в лунном ритуале. Но обычно это имя — к удовольствию всего клана — становилось известно сразу после объявления матери клана.

— Ну, что ж, носи плащ Вольта, дочь-мотылёк. Многие сёстры готовы помочь тебе, — и окружающие женщины одобрительно загомонили.

Но Уннанна ещё не покончила с Турслой.

— Не ходи теперь далеко, дочь-мотылёк. Ты для нас бесценна.

— Я только в поле, мать клана. К гробнице Вольта, чтобы вознести свою благодарность.

Достойная причина, чтобы покинуть дом, и никто не посмеет отказать ей в таком небольшом пути. Она миновала Уннанну и пошла по заросшему мхом покрытию древней дороги. Никто не пошёл за ней: обычай требовал, чтобы тот, кто объявлял, что идёт к гробнице Вольта, мог в одиночестве возносить свои благодарности или выражать мольбы.

Гробница Вольта — время обошлось с ней нелюбезно. Стены её погрузились в мягкую почву болота, всюду по древней мостовой были разбросаны камни: перестраивать гробницу не разрешалось.

Потому что эти камни своими руками уложил сам Вольт когда-то давно, лично построив это убежище. Здесь когда-то был большой зал, решила Турсла, прослеживая линии рухнувших стен. Но, согласно легенде, Вольт вообще был крупнее любого человека народа Торов.

Девушка прошла между рухнувшими стенами по тропе — начисто вытоптанной почве: много поколений приходят сюда торы. И вот она очутилась во внутреннем помещении. Крыша здесь давно разрушилась, и теперь солнце освещает самое сердце владений Вольта — массивный стул, по-видимому, вырезанный из дерева (хотя какое дерево в этих вечно влажных Торовых топях может не прогнить за века?). По обе стороны от стула стоят высокие каменные вазы, в них хранится сердцевина дерева, готовая к употреблению. Эти деревья, когда с них снимают кору, очень легко воспламеняются. Никаких светящихся насекомых, только огонь, несущий смерть и такой яркий в смерти.

Турсла долго колебалась. То, что она собиралась сделать, позволено обычаем, да, но только при самых важных обстоятельствах, которые невозможно понять человеку. Таков ли её случай? Она считала — да.

Девушка рукой коснулась окаменевшего дерева подлокотника трона. Потом медленно поднялась по невысоким ступеням на помост, возвышающийся над почти исчезнувшим залом, и села в кресло Вольта.