К полудню она добралась до окружавших Нордендейл утёсов и задержалась, чтобы получше разглядеть крохотное поселение внизу. Оно было обитаемым: из труб поднимался дым, на снегу виднелись следы полозьев и ямки, оставленные ногами людей. Сама же крепость выглядела заброшенной и не подавала признаков жизни.

Сколько ещё осталось пути до Гриммердейла, Герта не знала, а зимой темнеет быстро. Один из домиков внизу был побольше других. Некогда Нордендейл постоянно служил привалом пастухам, перевозившим тюки с овечьей шерстью на рынок в Комм Хай. Конечно, какой там нынче рынок, однако постоялый двор, быть может, ещё существует и ей не откажут в приюте.

Дорогу вниз развезло, и Герта совсем запыхалась, пока добралась до замеченного с горы дома. Она не ошиблась: над дверью была прибита поблекшая от времени вывеска, которая извещала, что здесь находится постоялый двор. Навстречу девушке попались двое мужчин. Они так уставились на неё, словно она была не она, а какой-нибудь дракон. Видно, чужаки редко заглядывали теперь в Нордендейл.

Едва Герта открыла дверь, в нос ей ударил запах пищи, крепкого деревенского эля и пота многих человеческих тел, долго пребывавших в непроветриваемом помещении.

В одном конце комнаты располагался камин, такой огромный, что в него легко поместилось бы приличных размеров бревно; в нём жарко пылал огонь.

Обстановка была небогатой: большой стол с лавками посреди залы да столик поменьше, заставленный посудой, у камина. Служанка в засаленном платье и двое сидевших возле камина мужчин воззрились на Герту, не пытаясь скрыть изумления.

Девушка откинула капюшон и, преисполненная веры в себя, улыбнулась им:

— Счастья вашему дому.

Какое-то время они молчали. Видно, их так ошеломило её появление, что они утратили дар речи. Потом служанка, вытерев руки об и без того уже жирный фартук, сделала шаг вперёд.

— И вам того же… — она помолчала, оценивая материал, из которого был сшит плащ Герты, и её манеру держаться, — …госпожа. Чем мы можем услужить вам?

— Мне нужна еда и постель — если она здесь есть.

— Еду-то мы найдём, но простую и грубую, госпожа, — пробормотала служанка. — Подождите, я позову хозяйку.

Она выбежала из залы, захлопнув за собой дверь с такой поспешностью, будто опасалась, что Герта пойдёт следом.

Но девушка, отложив копьё и узелок, расстегнула плащ и подошла к камину. Зубами она стянула с замёрзших рук рукавицы. Сидевшие на лавке мужчины молча подвинулись. Взгляды их по-прежнему выражали изумление.

А ведь Герта считала, что одета просто. Её юбка-брюки для верховой езды, чуть укороченные, чтобы удобнее было карабкаться по холмам, уже изрядно пообтрепались. Шитьё на куртке было ничуть не пышнее, чем у какой-нибудь крестьянской дочки. Туго стянутые в пучок волосы перехватывала самая обыкновенная шёлковой ленточка. Однако судя по тому, как разглядывали её эти двое, им платье Герты представлялось праздничным нарядом.

Девушка попыталась принять безразличный вид.

В залу влетела дородная женщина. Чепец, шаль на покатых плечах, юбка немногим чище служанкиной.

— Милости просим, госпожа! Милости просим! Хенкин, Фим, а ну-ка вставайте! Пустите госпожу к огню!

Мужчины торопливо вскочили.

— Малка сказала, что вы нуждаетесь в ночлеге. Мы рады будем служить вам.

— Благодарю.

— Ваш муж, он снаружи? У нас есть конюшня…

Герта покачала головой.

— Я одна и пришла пешком.

Заметив выражение лица хозяйки, она прибавила:

— В такое время нужно покорно принимать дары Судьбы.

— Увы, госпожа, как это верно! Садитесь же! — женщина собственной шалью смахнула с лавки пыль.

Комната, которую ей выделили, похоже, довольно долго пустовала. Лёжа на подогретому камина белье, понимая, что лучшего ей никто здесь не предложит, Герта размышляла над тем, что ей удалось узнать у хозяйки.

Нордендейл и в самом деле пришёл в упадок. Вместе с правителем и его сыном погибло много достойных людей. Те, кто уцелел и вернулся, не способны были возродить некогда процветавшее поселение. Дорогой, по которой она пришла, пользуются теперь редко: если уж на то пошло, никто чужой здесь не появлялся с начала зимы. На востоке и на юге дела вроде бы обстоят получше, и потому словам Герты, что она, мол, идёт к живущим там родичам, довольно легко поверили.

Кое-что удалось выведать и о Гриммердейле. Там тоже имелся постоялый двор, побольше здешнего. Когда хозяйка упомянула про это, глаза её завистливо блеснули. Мимо тамошнего постоялого двора проходит с запада на восток дорога, по которой ныне возвращались домой рекруты. А жена хозяина тамошнего двора, ревнивая по натуре, выгнала из дома всех служанок.

Расспрашивать про Жаб Герта не рискнула, да и хозяйка мимоходом заметила, что дальше Гриммердейла по Старой Дороге лучше не ходить. А если уж так приспичило, куда спокойнее выйти на тракт и продолжать путь по нему, хотя там тоже не всё гладко и разбойники прячутся чуть ли не за каждым кустом.

Как ей поступить, Герта ещё не знала, но готова была ждать сколько надо, чтобы решение созрело.

Потолок в зале трактира был низким: посетители почти касались головами поперечных балок. С них свешивались масляные лампы. Света от ламп было чуть, а коптили они нещадно. В дальнем конце комнаты резная перегородка скрывала за собой стол, на котором горели сальные свечи. Смрад от них мешался со множеством других малоприятных запахов.

Народу в зале сидело достаточно для того, чтобы у Улетки Рори развязался язык. Стоя у освещённого свечами стола и выказывая тем самым особое почтение гостям — о, уж благородную-то кровь она распознает с первого взгляда, будьте покойны, — хозяйка успевала ещё следить за двумя половыми, которые носились от стола к столу.

Однако Улетка обманулась, хотя и перевидала на своём веку немало путников. Да, конечно, один из троих — младший сын здешнего правителя. Но кровавая буря уничтожила его фамильную крепость, и в Корридейле не осталось никого, кем бы он мог править. Другой — прежде служил командиром лучников в дружине какого-то там князя, вернее, был назначен на это место после того, как погибли трое его предшественников, куда лучше справлявшихся со своими обязанностями. А с третьим — вообще непонятно. Он мало говорил, предпочитая отмалчиваться, и собутыльники его не могли сказать, откуда он взялся.

Возрастом он был где-то между своими товарищами. По крайней мере так хозяйке показалось сначала, но потом она засомневалась, поскольку он принадлежал к числу тех худощавых, жилистых мужчин, которых, начни они отпускать бороду, легко принять и за юношу, и за человека средних лет. Правда, бороды у него не было — подбородок и щёки такие гладкие, словно он побрился лишь час назад. Нижнюю челюсть, самую чуточку захватывая уголок рта, пересекал шрам.

Волосы его были острижены короче, чем полагалось по моде, — быть может, для того, чтобы удобнее было надевать тяжёлый шлем, который лежал сейчас на столе по правую руку от рыцаря. Вид у шлема был достаточно потрёпанный; гребень, некогда украшавший его сверху, снесённый мощным ударом, превратился в металлический обрубок.

Однако кольчуга, которая виднелась из-под поношенного плаща, прорех как будто не имела. Вложенный в ножны у пояса меч с простой рукоятью, прислоненный к стене боевой лук — всё говорило о том, что человек этот сделал войну своим ремеслом. Но если он и был наёмником, то явно не из тех, кому на войне повезло. Намётанный глаз хозяйки не заметил ни драгоценных запонок, ни искусной работы пряжек — вещей, которыми такие, как он, обычно расплачивались за ночлег. Однако когда рыцарь протянул руку, чтобы взять стакан, на запястье его сверкнул вдруг браслет — широкая полоска золота, усеянная драгоценными камнями и украшенная такой затейливой резьбой, что разобраться в её хитросплетениях с первого взгляда было попросту невозможно.

Он сидел, прикрыв глаза, словно погружённый в размышления. Но на самом деле внимательно прислушивался — не столько к полупьяной болтовне товарищей, сколько к возникавшим тут и там в зале разговорам.