Женщина рассмеялась, показывая на куропаток.

— Видишь, даже Гуннора подготовилась к твоему прибытию. Этого много даже для всех нас. Присаживайся, отдыхай и отведай угощения. Но сперва… — она повернулась к своему спутнику, который, не произнося ни слова, рылся среди вещей и вскоре достал небольшую флягу. Потом, вытащив зубами пробку, он взял в другую руку кубок в виде рога, в который и налил жидкость из фляги.

Женщина взяла этот рожок и передала его мне с такой учтивостью, как это делали леди в Долинах, принимая уважаемого гостя; кубком приветствовали страдающего от жажды путника, чтобы он мог промочить горло, прежде чем сообщить своё имя, и что привело его в это место.

Древний этикет… Я припомнила, что вместо реверанса следует поклониться, и без всяких усилий с языка моего полились нужные слова:

— Дающим пир — спасибо, преогромнейшая благодарность за приветливую встречу! Правителям этого дома — удачи и яркого утреннего солнца!

Когда я пила, носик женщины поморщился, и она захихикала.

— За это последнее пожелание можно попросить что угодно у сил Могущества, что только может быть предоставлено здесь путешественнику. Если только… — она подняла вверх указательный палец так же, как и раньше, — если только всё случившееся — не исполнение какого-то Плана.

Я заметила, как её спутник слегка нахмурил брови, будто припомнив что-то неприятное. Теперь, когда стало заметно светлее, я, разглядывая их, подумала, что этот мужчина — как раз из тех, кто мог бы завоевать признательность и уважение в любой Долине. Однако на передней части его потускневшего шлема (да и на доспехах его не было и следа того блеска, что сверкал на латах женщины) не имелось никаких знаков чьего-либо Дома. Его лицо показалось мне открытым, честным, волевым, как у настоящего мужчины, вселяющим в других, кто находится радом с ним, надежду и уверенность.

А эта леди… Я была уверена, что она не из Долины, не из Верхнего Халлака. Было ясно, что она обладает родством с Прежними. И хотя на ней тоже был шлем, небольшой локон чёрных волос (словно подчёркивая, что при моём прибытии она поспешно натянула его) свободно ниспадал на щёки. Черты лица у неё были более тонкие и резкие, а глаза — просто огромными. Никогда в Долинах я не видела никого, даже слабо похожего на неё.

Пока я пила из гостевого кубка, они оба спокойно уселись, скрестив ноги, по обеим сторонам от меня. Интересно, нужно ли сказать ещё что-нибудь, помимо простых слов учтивости. Их же должно было интересовать, почему я брожу в одиночестве среди холмов. Но так вот сразу сообщать этим незнакомцам о цели моего путешествия было бы непростительной глупостью.

В таких землях, как наша, люди боятся сновидений. Мы, жители Долин, носим в себе старые страхи, более всего проявляющиеся, возможно, тогда, когда мы спим. В сновидениях наше внутреннее «я» получает какие-то предупреждения, приказы… однако, проснувшись, мы помним только их размытые образы. Могут ли грёзы привести во сне человека к сумасшествию? Иногда я этого страшился. Потому что эти образы буквально преследовали меня… Но наступало утро, и я вновь надеялся как-то избавиться от призрачности, в которую всё глубже погружался в этих сновидениях, и которую мне никогда не удавалось вспомнить.

В некоторой степени я был пленником… кого-то или чего-то, чему не мог дать названия.

Когда я в последний раз побывал в Пустыне, я занимался там поисками Джойсан, перед которой у меня было моральное обязательство. Да, наверное, только это моральное обязательство. Она не должна принадлежать мне. Каковы бы ни были те мальчишеские надежды, которыми я некогда тешил себя, я сознавал, что она предназначена не для такого, как я, — получеловека, полу… чего? По крайней мере теперь у меня было мужество признаться самому себе, кто я такой, и не скрывать этого. Достаточно только посмотреть на мои ноги, ни имеющие сапог, открытые ныне после всех этих лет бесполезных попыток утаивания своей чуждости, и увидеть копыта, на которых я передвигаюсь…

И всё-таки в какой-то степени я был в Пустыне Керованом из Ульмсдейла. К чему это привело? Не знаю. Возможно, никогда и не узнаю… Наверное, это и к лучшему. И тем не менее меня неудержимо влекло вперёд мятущееся одиночество, такое же острое, как лезвие меча.

Джойсан… нет, не следует думать о ней! Во мне зрела решимость выбросить её из своих мыслей. Нужно только вспомнить, как смотрели на меня в Норсдейле, когда я привёз её туда — невредимую, принадлежащую самой себе. Затем я разорвал нашу помолвку, отказавшись от всяких прав на неё, поскольку сама она не хотела этого сделать.

И та женщина… бывшая Аббатиса… Нет, не хотел я думать и о ней. Это их мир — не мой. По правде говоря, я не чувствовал никакой привязанности к Долинам, пусть даже Лорд Имгри и призвал меня обратно к себе. Но так как больше меня здесь ничего не удерживало, я ответил согласием на его предложение.

Однако по-прежнему приходили эти сны, и я никак не мог избавить от них свою ноющую голову, подобно человеку, который, отказываясь служить своему господину, срывает со шлема знак его Дома. Я ненавидел эти сны — иногда мне хотелось погрузиться во мрак небытия и больше никогда не просыпаться.

Сопровождающие меня солдаты, усевшись у костра, тихо беседовали поодаль. Такие же люди, каким некогда был и я, или каким хотел казаться. Они избегали меня, и я знал, что только по воле Имгри они терпели моё общество.

Когда-то я восхищался секретами Прежних. Тогда, мальчишкой, я занимался исследованием Пустыни вместе с Мудрецом Ривалом. Мы вместе скакали по Дороге Изгнанных, направляясь в глубь Пустыни. Нет… я не должен вспоминать!

Её волосы — сверкающие как осенние листья, её быстрый шаг, голос… Слишком сильны воспоминания. И боль, от которой никогда не избавиться. Не желаю вспоминать! Я не тот Керован, который…

Ходить, пританцовывая, по ночному лагерю и таким образом не давать себе уснуть. Тело моё ныло от усталости. Эти люди, искоса поглядывая на меня, о чём-то перешептывались. Я не позволял себе думать о них. Иначе…

Однако, нельзя же бесконечно сражаться со сном. И я снова погрузился в…

Это был один из Прежних — Пивор — вспомнил я его имя. Кто он такой — этого я не знаю. Однажды — даже два раза — он помог мне. Друг ли он? Нет, у таких, как я, друзей нет.

Проснувшись, я постарался поразмышлять об Имгри и о том, что он хочет от меня. Бесстрастный мужчина, сильный и гордый, на чём и зиждется его властность, все его достоинства.

Мы, жители Долин (когда-то и я был таким), никогда не клянёмся в верности какому-нибудь верховному правителю. В этом и состоит наша главная слабость, и захватчики, с помощью шпионов узнав о ней, напали на наши земли. Каждый лорд, защищая свои владения, сражался в одиночку, это и привело к столь быстрому поражению.

Мучительно дался нам этот урок. К тому времени всё побережье уже находилось в их руках, а те из нас, кто имел величие и силу духа, чтобы привлечь на свою сторону остальных, были убиты в бессмысленных сражениях или же в результате предательства. Только тогда мы сплотились под руководством трёх южных лордов, которые были достаточно предусмотрительны и сильны, чтобы создать королевство наподобие свободной конфедерации владений.

Из них меньше всего любили Имгри. Однако ни один человек, служивший под его началом, не мог отрицать его железную волю, благодаря которой он добивался своих целей. Человека, которому служишь, не обязательно любить. Он-то в основном и собрал воедино наши разрозненные силы и безжалостно выковал из них армию, в которой были забыты старые родовые распри… Армию, которая знала лишь одного врага — Собак Ализона.

Но только армия эта была такой измученной и слабой, что не могла оказывать настоящего действенного сопротивления. Мы совершали набеги, словно рыскающие по Пустыне преступники, уподобляясь осторожной стае волков.

Всё так же через захваченный порт в наш край прибывали новые орды захватчиков. И только одно радовало нас — это то, что у них прекратились поставки того странного оружия, с которым они обрушились на нас вначале, сокрушая наши бастионы с лёгкостью человека, ворошащего муравейник. Это оружие, как мы узнали от пленных, было не ализонского происхождения, а создавалось магией союзников наших врагов.