— Я не забыл, — сказал он, — что должен Мулеру и Пардье хорошенькую взбучку, они ее получат. И, поверьте мне, вас оставят в покое.

Позднее Ален вспомнит эту минуту и внезапно возникшую тогда внутреннюю убежденность, что Андреса, крепкого на вид юношу, как щепку, уносит водоворот. Одновременно он ощутил, что его собственное присутствие в замке неслучайно. Он уже не думал о Тота. И сердце его тревожно сжалось не из-за нее. Он повторял про себя: «Господи, смилуйся над этим домом!»

Андрес видел слезы в глазах священника; потрясенный, он в порыве великодушия, свойственного юности, схватил его за руку.

— Я вам ничего не обещаю, — прошептал он, — желания переполняют меня. Но я буду бороться, сколько смогу…

Священник склонил голову набок и, не в силах произнести ни слова, проникновенно на него посмотрел.

Андрес открыл дверь. В полумраке вестибюля сидел моложавый, несмотря на седые волосы, мужчина в охотничьем костюме. Из кармана куртки торчал платок под цвет рубашки. Запах сигареты, которую он курил, напомнил кюре запах в комнате Тота.

— Вы знакомы с моим отцом? — спросил Андрес.

Градер встал. В сумерках Ален не мог как следует разглядеть его лица, однако почувствовал, как человек этот, о котором он слышал столько дурного, насквозь пронзает его взглядом. Градер низко поклонился. Аббат скользнул к выходу, с излишней поспешностью закрыл за собой дверь и растворился в темноте. Но не успел он пройти нескольких шагов, борясь с дождем и ветром, раздувавшим сутану, как услышал, что его кто-то догоняет. Священник обернулся — за ним с непокрытой головой и развевающимися на ветру волосами бежал тот самый мужчина, отец Андреса:

— Господин аббат, я хочу сказать вам…

Он был выше Алена, и тому, чтобы слышать его, пришлось задрать голову. Ален стыдился, что испытывает антипатию, хуже — отвращение к человеку, которого совсем не знает. Но до чего же он ненавидел этот вкрадчивый сладкий голос!

— Я написал вам письмо, господин аббат. Нет, не письмо, а целый трактат. В нем вся моя жизнь, моя мерзкая жизнь! Но потом я испугался… Я не посмел… А вот теперь говорю себе: надо… надо, чтобы вы прочли… Позвольте занести вам эту тетрадь. Я писал в ученической тетради… Вы ответите, если сочтете нужным…

Ален кивнул.

— Я принадлежу душам, — произнес он несколько нарочито.

Руки он Градеру не протянул.

Градер вернулся в дом, дрожа от холода. Между тем Андрес даже и не заметил его отсутствия.

— Папа, он приходил просить меня… по поводу сестры… — Он не мог говорить, ком подступал к горлу. — Ты скажешь, что стоит мне захотеть… проявить настойчивость…

Отец, лица которого он не видел в эту минуту, перебил его:

— Нет, мой мальчик, я тебе этого не скажу.

Андрес подумал: «Боится, я попрошу у него денег на поездку в Париж». Но Градером владели совсем иные чувства:

— Запомни, этому священнику ты можешь доверять, я знаю…

Юноша удивился.

— Но в таком случае, папа, мне все безразлично… — проговорил он усталым голосом отчаявшегося человека. — Плевать мне на несостоявшуюся свадьбу! А что касается Сернеса и Бализау — деньги у тебя… остальное меня не волнует… Чего тогда нам тут сидеть? Зачем? — Он помялся и продолжил, понизив голос: — Знаешь, вчерашний разговор мне не по душе… Это, может, глупо… Но для чего все эти козни? И вообще, тебе нечего больше делать в Льожа.

Тем временем окончательно стемнело. Андресу, наверное, могло показаться, что отец исчез, он не слышал даже его дыхания. И вдруг тот заговорил непривычно высоким голосом:

— Есть, мой мальчик. У меня есть еще тут дела. Вот закончу и уеду, обещаю тебе. Уеду, и ты меня больше не увидишь.

Андрес не нашелся, что ответить. Он не привык копаться в себе, анализировать свои чувства. Такие, как он, просто говорят: «У меня тоска…» — и это слово объемлет все их потаенные страдания и горести. В наступившей тишине он услышал, как хлопнула дверь, и понял, что отец ушел.

— Я еще немного побуду у тебя в комнате, — тихо сказал Градер. — Катрин обеспокоена твоей беседой со стариком, она начеку. Если она увидит, как я выхожу отсюда…

— Посиди, не спеши, — ответила Матильда.

Они слышали несмолкающий шум дождя за окном, на фоне которого выделялся звук капель, с равными промежутками срывавшихся с крыши на балкон. Ночник слабо освещал комнату. Матильда едва различала фигуру мужчины, который сидел в шезлонге, уперев локти в колени, и грыз ногти.

Теперь он все знал, она его во все посвятила и тотчас горько об этом пожалела, устрашившись мрачной силы, которую сама же разбудила. Он не выразил ни удивления, ни гнева, не вскрикнул, не ахнул. Матильда предпочла бы, чтобы он вскипел, вышел из себя. Вспышка бешенства испугала бы ее меньше, чем его сосредоточенное внимание, спокойные обстоятельные вопросы, интерес к мельчайшим подробностям.

— Ты уверена, что встречать ее пойдет Катрин?.. — допытывался Градер. — Значит, Деба сказал тебе, что печатал письма на машинке, адреса не указывал и отправлял из Бордо? Это очень важно…

— Почему это так важно? — спросила Матильда.

Он неопределенно мотнул головой и снова погрузился в свои мысли. Она наблюдала за ним издали: он сидел, подперев голову руками, пальцы его были крепко сжаты. Матильда разбередила могучую силу: так ребенок, беззаботно бросивший горящую спичку, видит, как загорается лес, и вот уже звонит набат, летит от колокольни к колокольне, а по дорогам спешат автомобили и повозки… Напрасно она умоляла Градера уехать подальше, укрыться в безопасном месте. Нет, он хотел дать бой. Не нужно ей было ничего рассказывать: приехала бы Алина, увезла его. Без шума, конечно, не обошлось бы: слухи быстро распространяются… но потом смолкают. Андреса отправили бы в Скандинавию. Раньше она противилась этой поездке, а теперь была счастлива его отослать. Но что об этом думать? Что сделано, то сделано… Впрочем, один выход у нее оставался: броситься в ноги Симфорьену, признаться, что предала его. Он даст Алине телеграмму, отсрочит ее приезд, и, глядишь, все уладится… Рассуждая так, Матильда расхаживала взад-вперед по комнате, и теперь уже Градер не спускал с нее глаз.

Он почуял опасность. Интуиция его никогда не подводила: он умел угадывать мысли противника и чувствовал зарождающее предательство раньше, чем сообщник формулировал его для себя.

— Правильно ли я понял, что Катрин не поедет на вокзал на машине, дабы не привлекать внимания? Точно ли они придут пешком? — спросил он.

— Зачем ты спрашиваешь, если уже все знаешь?

— Хорошо, поговорим о другом. У меня тоже есть для тебя новость: к Андресу сегодня приходил аббат Форка. Угадай зачем? Наша пассия вроде бы помирилась со своим муженьком. Кюре заморочил мальчику голову, и он — сейчас, по крайней мере, — отказался ее преследовать…

— Вот как? — сказала Матильда и остановилась.

— Это очень важно для нас… для тебя… Уделяй ему побольше внимания, следи за ним исподволь, окружи его заботой… Но только перестань обращаться с ним, как с ребенком, оставь эту манеру. Ему сейчас надо, чтобы рядом была женщина, ласковая, нежная. В остальном положись на меня. Теперь все пойдет быстро, очень быстро. И, главное, не беспокойся: я имею право на самооборону. Что бы ни случилось, говори себе с чистой совестью, что я обязан был защищаться. — Он подошел к ней. — Скоро ты будешь свободна, Матильда.

— Зачем мне свобода! — перебила она его. — Мне ничего не нужно, ничего…

Градер сделал ей знак, чтобы она говорила потише, и приложил ухо к двери.

— Думаю, я могу идти к себе. Я понимаю, детка, что ты ничего не хочешь и довольна тем, что есть. Но если бы случилось такое… на что ты не рассчитываешь, о чем никогда не думала?.. Словом, сама увидишь… Я спокоен на твой счет: в этой партии ты пока не сделала ни одного неверного хода. А сегодняшнюю услугу я никогда не забуду. Да и ты не забудешь, что обязана своим счастьем мне, в те времена, а они наступят очень скоро, когда даже ночь не будет отделять тебя от Андреса.