В аппаратной все разорено — отовсюду свисают оборванные провода, двое солдат выдирают из недр пульта какой-то блок.

— В третью машину, — приказывает им человек, стоящий рядом с Ларсеном. Похоже, что он — один из операторов станции. Он тяжело опускается в одно из кресел возле развороченного пульта. Глотает какую-то таблетку.

— Пятна появились? Не замечал?

— Утром два на руках, — отвечает Ларсен. — Сколько на теле — не знаю, она не дает себя раздеть.

— Чертовски интенсивно, — говорит оператор. — Ей осталось несколько часов.

— А эскатамон?

— Что эскатамон! — взрывается оператор. — Ты знаешь, какие боли даст эскатамон? Это же не лекарство, просто стимулятор!

Он умолкает. Ему становится совестно и за свой крик и за горький взгляд гостя.

— У тебя есть еще продукты? — тихо спрашивает он.

— Да…

— Попробуй сходить на биржу. Неделю назад там можно было достать обезболивающее. Банка консервов — ампула… У меня ничего нет, — в голосе его звучит отчаяние. — Никаких лекарств.

Снова входят двое солдат, поспешно выносят еще один приборный блок. Оператор провожает их взглядом, затем встает, закрывает за солдатами дверь.

— Скоро отлет. Тебя включили в список?

— Не знаю. — Ларсен помолчал. — Я еще не решил, стоит ли лететь.

— Ты это серьезно?

— Вполне. По крайней мере, сначала хочу разобраться.

— Что ты имеешь в виду?

— Многое… Ну, скажем, радиомолчание. Ведь оно началось с первых же часов после взрывов. Разве это реально — за пару часов уничтожить все радиостанция мира? Это чересчур… Тут что-то другое…

— Что?

— Трудно сказать… Может быть, купол глушения.

— Предположим. Только зачем?

— Это можно выяснить, если электронный центр уцелел хотя бы частично… Надо добраться туда. Тем более, что там можно узнать многое другое.

— Например?

— Была авария на этой ракетной базе или нет…

— Это слухи.

— Не исключено. Но все-таки надо проверить.

— Зачем? В лучшем случае ты узнаешь, как все началось. Что это изменит теперь, когда все погибло?

— Зависит от того, что я узнаю…

Оператор долго смотрит на Ларсена.

— Ты не сможешь попасть в электронный центр, — наконец говорит он, понизив голос. — Туда никого не пускают. Ты даже подойти к нему не сможешь. Усиленная охрана. Стреляют без предупреждения.

— Что же делать?

— Ничего… И вообще, не надо об этом кричать. Понимаешь?

— Нет, — удивленно поднял глаза Ларсен.

— Слухи об аварии — это панические слухи. Они мешают нашей борьбе за спасение оставшегося человечества. Их надлежит пресекать. Беспощадно. Теперь понимаешь? Это последние новости из центрального бункера, — добавляет шепотом оператор. — Я был там вчера…

Ларсен идет вдоль развалин казармы радарной станции. Откуда-то из тумана доносятся крики команды, звон лопат и удары кирок. Ларсен сворачивает на черный асфальт шоссе идет по краю огромной ямы невероятной ширины. Несколько десятков солдат углубляют и без того фантастическую по размерам могилу. Ларсен проходит мимо офицера, который держит перед собой большую карту-схему захоронения. Рядом свалены кучи бирок с номерами.

Обгоревшие стены биржи возвышаются над руинами. Прячась от ураганного ветра, насыщенного пеплом, группы людей жмутся по углам бывшего центрального зала. Внутри все завалено обломками и засыпано черным песком, но огромное табло сохранилось. На нем различимы названия фирм и корпораций, чьи акции котировались в тот трагический день. Вероятно, эта мысль и поразила Ларсена. Он останавливается у табло, завороженно смотрит на почерневшие буквы. «Нью уорлд сэрвайвл», «Локхид», «ТРВ», «Перкин — Элмер», «Чарльз старк дрепер»…

Порывы ветра несут сквозь проломы в стене мятые деньги. Они кружатся вдоль коридора, словно листья, устилая собой пол. Какой-то человек в противогазе, но без защитного костюма, просто в старом мятом пальто, суетливо собирает их, набивая деньгами два больших портфеля.

В конце коридора сидят, негромко переговариваясь, несколько человек в противогазах. Увидев Ларсена, они умолкают. Ларсен подходит ближе, достает из глубокого кармана своего обмундирования банку консервов, бросает ее в песок. Сидящие встрепенулись. Один из них достает из нагрудного кармана прибор со счетчиком Гейгера, прикладывает к банке. Видимо, он удовлетворен — консервы не радиоактивны. Он прячет прибор, вынимает из прекрасно сохранившегося «дипломата» небольшую ампулу. Ларсен берет ее, долго рассматривает, затем отрицательно качает головой.

— Просто новая упаковка, — объясняет торговец.

— Откуда может быть новая? — Ларсен недоверчиво крутит ампулу в руке.

— Вчера самолет упал на побережье.

Приятель торговца поспешно закивал. Ларсен насторожился.

— Подожди. — Он присел возле торговца. — Где упал? В каком месте?

— Возле башни. — Торговец усмехнулся, по-своему истолковав вопрос Ларсена. — Не ходи, все уже подчистили. Даже лампы вывернули… Ну, будешь брать? Или как?

— Беру. — Ларсен медленно поднимается.

В комнате Анны едва тлеет лампа. Одеяло лежит на поду. Возле постели сидит пастор, бормоча молитву по-латыни. Ларсен стоит у дверей, ждет. Ему видна тумбочка возле кровати Анны — темные флаконы лекарств, стакан с водой, на дне которого еще видна нерастворившаяся таблетка. Рядом стоят песочные часы, тонкая струйка песка беззвучно скользит вниз.

Входит девочка, держа на весу шприц. Подходит ближе, беззвучно плачет. Шприц вздрагивает в ее руке.

Пастор выходит из комнаты Анны, скорбно кивает Ларсену. Девочка тут же исчезает за дверью и через пару секунд выходит — шприц пуст.

Ларсен подходит к Анне, садится на краешек кровати.

— Как хорошо… — говорит Анна. — Укол…

Ларсен гладит ее по руке.

— Ну, что ж, Ларсен… Ларсен, — повторяет она его имя, словно пробуя на вкус. — Прощай… Теперь вряд ли увидимся… — Она неожиданно улыбается. — Как на вокзале…

— Что? — спрашивает он. — Ты о чем?

— Не помнишь? Я всегда терялась, когда приходилось прощаться на вокзале… Ждешь, волнуешься, понимаешь, что времени мало осталось. А говорить вроде не о чем…

— Что говорить, я люблю тебя… — говорит Ларсен тихо.

Анна не отвечает. Кажется, что она засыпает, но неожиданно вздрагивает, дотрагивается до его руки:

— Я подумала… Если ты сможешь… принеси фотографии Эрика… Пусть они будут здесь, у тебя.

— Я попробую, — говорит он.

— Он погиб на улице, — продолжает она шепотом. — Ничего не видел. Ослеп. Шел, тыкался рукой, все горело вокруг…

— Откуда ты знаешь? — изумленно спрашивает Ларсен.

— Я во сне видела, сегодня… — Анна закрывает глаза, лежит неподвижно. — Ты иди, не надо ждать… Я хочу быть одна.

Большое полутемное помещение с земляным полом. Несколько холмиков возвышаются над землей. Здесь похоронены погибшие сотрудники музея. По краям возле стен лежат оторванные доски пола… В углу — остатки какой-то мебели.

Ларсен роет могилу, выбрасывает ком за комом черную землю, отдыхая после каждого взмаха. Пастор сидит на стуле, вращая педали энергопитания. Провод тянется вверх, к большой голой лампе, свисающей с потолка.

— Я видел, в соседней комнате какой-то человек, — говорит пастор. — Может, попросить его?

— Не стоит, — отзывается Ларсен. — Он сумасшедший.

— Вероятно, Тереза может теперь вернуться к нам? — помолчав, говорит пастор.

— Да, конечно.

— Честно говоря, мне тяжело приходится без нее.

— Я понимаю… Как ваш приют? Как дети?

— Приют… — вздыхает пастор. — Восемь душ осталось.

— У вас есть продукты?

— Благодарю, пока есть.

Ужин проходит в молчании. Шелестят под столом педали. Посуды много, и она вполне хороша, но еда скудна. Ларсен ест машинально, как автомат. Отец и сын Хюммели, как всегда, совершают церемонию. Тешер ест деловито и сосредоточенно, поглядывая на часы. Девочка сидит возле Ларсена, рядом с ней пастор.